Шрамы на стали

Иногда ему казалось, он не имеет права здесь стоять. Разбойник — вор, укравший чужую судьбу. Хотелось подойти ближе, коснуться, почувствовать тепло кожи, услышать гулкое биение сердца — тут, в окружении промозглой смерти, это казалось особо важным, нужным. Но он не смог, боясь, что Мэва, точно остро отточенный клинок, искромсает все пальцы, сделает больнее.

Она не просила честности, но он сам хотел говорить.

— Он любил тебя, — тихо подсказал Гаскон, и голос эхом отдался, зашумел. Неслышно подошел, мягко, как он умел — как Мэва привыкла. Она не слышала шагов, но словно чувствовала его взгляд. — Я должен был… раньше сказать. Ты имела право знать. Я жаден, Мэва. Я крал золото — подумал, что смогу украсть твое сердце, моя королева. Я крал всю жизнь.

Стоило сказать это год назад. Или того раньше, когда они готовились к штурму Альдерсберга, когда они стояли вдвоем вдали от солдат, ветер выл в ушах.

— Я догадывалась, — ровно, ласково улыбнулась Мэва. — Удивлен? Я могу быть упряма, но не слепа и не глупа.

— Тогда… почему?

Куда делось его хваленое красноречие? «Я не Рейнард». Собственные слова въелись намертво, не растворились. Он жил с ними, с этим осознанием.

— Недавно Исбель сказала, что любовь бывает разной. Она мудрая женщина, мне не хватает таких рядом. Его любовь была опорой, тем, без чего я не могла ни себя представить, ни мир. Как любить солнце — за то, что оно есть и светит. Это было… так правильно. Привычно. Мне жаль, что мы так и не поговорили об этом.

Мэва скользнула кончиками пальцев по мрамору, едва касаясь, нежно. Отняла руку: камень наверняка жалил холодом.

— А ты жжешься, Гаскон, ты непокорней лесного пожара, — неожиданно призналась она. — Но мне нравится играть с огнем.

Другой бы смертельно оскорбился на ее слова, на «игру», — но Гаскон понимал, что это единственно верное слово, это их смысл, утаенный от других, возможность ненадолго забыть про титулы. Побег.

Он все-таки подошел ближе, надгробию кивнул, поправил цветы, лежащие на краю.

— Моя очередь спрашивать, — напомнила Мэва. — Новости от Виллема? Депеши? Он слишком долго молчит — или его гонцы не могут нас догнать.

— Это все, что тебя волнует? — удивился Гаскон. — Насколько хорошо справляется малец без твоего чуткого руководства?.. Я не слышал о новых войнах, значит, все не так уж печально.

— Пожалуй, да, это все, — спокойно согласилась она и отняла руку от надгробия, кинула на него долгий прощальный взгляд. — В остальном я уверена.

— Восхитительная женщина, — по секрету шепнул Гаскон Рейнарду. Иногда ему ужасно не хватало строгого стального взгляда.

— Ты что-то сказал? — откликнулась Мэва. Он догнал ее в несколько летящих быстрых шагов.

— Ничего, моя королева, — по-лисьи хитро усмехнулся он, ловя ее руку для церемонного, играючи запечатленного поцелуя.

Рейнард наверняка вспыхнул бы от недовольства, высказывая ему, отчитывая. И, боги, как же он хотел услышать его голос, но за спинами осталась мрачная тишина подземелья. Впереди вспыхнул свет, лившийся сквозь окна в галерее.

========== 8. ==========

Комментарий к 8.

внезапный зимний спешл!

всех с наступившим :)

Таких снежных зим Мэва давно не встречала. Лок Эскалотт сковало намертво. Валило постоянно, и она оказалась заперта в Ривийском замке со всем двором — они сидели в холодных стенах, едва обогреваемых силами придворных чародеев. Неудовольствие ворочалось в Мэве: она не любила долгих сидений на месте, хотела бы хоть отправиться на охоту — в последнее время это стало одной из ее зимних привычек.

Пока границы были спокойны, она могла загонять не вражеские полки, а только оленей. Впрочем, то было славное развлечение в тоскливые вечера. Зимой жизнь замерзала, торговые обозы ходили как-то неохотно, даже немногочисленные горстки бандитов и эльфских партизан носа не казали на пустующий большой тракт. Лирия и Ривия спали.

Метель злилась всю ночь, потому Мэва думала, что с утра не сможет спуститься во двор. Однако все оказалось не так печально, стараниями слуг расчистили дорожки, по которым можно было неспешно прогуливаться, если не бояться сползающих с красных замковых крыш лавин снега.

Но Мэва не могла остаться в королевских комнатах, хотя мороз кусал за щеки. Днем ранее к ней прибыла группа краснолюдов из Махакама — нечего и было надеяться, что Брувер Гоог решил отправить дипломатов, это явился Габор с несколькими побратимами. Он после войны обещал остаться советником, но все улаживал свои дела — это растянулось на год. Но для того, с кем сражалась плечом к плечу, Мэва не могла не оказать пышного приема, искренне радуясь, что краснолюд решил навестить ее. Этому замку не хватало его простецкой грубости — по сравнению с голосами придворных, звучавших шелками, вымоченными в ароматном масле, его скрипучие слова были усладой для ушей.

Во внутреннем дворе, у казарм царило оживление. Подтянулись и некоторые слуги, и пара зимовавших во дворце знатных рыцарей, и, конечно, широкие фигуры краснолюдов. Они следили за какой-то возней; слышались подбадривающие крики и дружный хохот. Осторожно ступая, чтобы ненароком не поскользнуться на обледеневших ступенях, Мэва поднялась на возвышение — помост, примыкающий к казарменным помещениям; с него отлично было видно действо внизу.

Она наткнулась на Габора и с довольной улыбкой поздоровалась. К счастью, над помостом — этим небольшим балкончиком — располагался козырек, так что падающие снежинки перестали плясать у нее перед глазами.

— Здравствуй, королева! — искренне обрадовался краснолюд, так и лучась теплом и добродушием. — Я так и думал, что ты не пропустишь зрелище… Знаешь, в твоем замке совершенно не умеют развлекаться!

— Знаю, Габор. У нас не принято рубить чудищ от скуки, дамы предпочитают музицирование и пение, а их кавалеры — похвальбу. И, конечно, танцы! — вспомнила Мэва об еще одной ее головной боли. Близился Йуле, и эти самые высокородные дамы и кавалеры мало чем отличались от деревенских, так же любили еду, выпивку и танцы в светлую ночь. — Так что здесь творится? — спросила она железно, прибавляя в голос твердости.

— Да вот мальца наш Гаскон на спор подначил посоревноваться, — добродушно прогудел Габор, поглядывая вниз. После того замечательного случая, по праву вошедшему в легенды, когда Гаскон его перепил, он его уважал по-краснолюдски сурово. — Все уж собрались понаблюдать. Стреляют из луков — кто больше попадет.

— Ради чего же они так спорят?

— Ради тебя, королева. У вас скоро праздник — вот и решают, кто будет танцевать с тобой. И Гаскон горазд отплясывать, и сын хочет показать, чему научился.

С легкой усмешкой Мэва представила, что было б, останься в живых Рейнард — он-то не спустил бы наглому — пусть и весьма благородному — разбойнику дерзости, сразился за королевскую честь так, что сталь на клинках треснула бы да луки погнулись. Она скучала по старому другу — ей было жаль, что он не видит этих ленивых зимних дней.

— А станцуй со мной ты, Габор, — попросила она, ехидно поглядывая вниз. — Пусть оба поймут, как опасно делить королеву.

— Что ты, Мэва! — проворчал Габор, оглаживая окладистую бороду. — Твой хахаль меня стрелами истыкает, аки утку, ты глянь, какой он меткий! Куда там «белкам»?

Анси определенно проигрывал, но не сдавался, и Мэву брала гордость. Она облокотилась на деревянные перила и довольно жмурилась, наблюдая. Мороз драл щеки, покусывал. Раскрасневшийся веселый Гаскон помахал ей рукой, крикнул что-то, что, впрочем, совсем не помешало ему поражать одну цель за другой, крепко вбивая стрелы в мишени, хлестко отпуская тетиву…

— Твой Анси, королева, здорово сглупил, когда решил с Гасконом соревноваться в стрельбе. В следующий раз он поспорит с рыбешкой, кто быстрее переплывет реку? — хрипато расхохотался Габор.

— Ему полезно. Вдруг научится чему-нибудь к рыцарскому турниру в Туссенте — он как раз собрался туда отправиться, — вздохнула Мэва досадливо. — Звал с собой Гаскона, но тот отказывается. Он совсем не рыцарь, их игрища презирает…