Страница 14 из 20
Мэва прижала ладонь к его лбу — Гаскону тоже казалось, что у него жар, лихорадка. В голову ударило, точно хмельное.
— Не надо меня жалеть, — грубо огрызнулся он, почувствовав что-то в ее взгляде. — Я ведь говорил, тебе не понравится. Королев нужно не так развлекать, я слышал. Спроси меня о последнем приграничном походе. О том, как мы поспорили с Виллемом, я великодушно простил долг…
— Нет, твоя очередь спрашивать. — Она покачала головой.
Остывая, Гаскон долго размышлял. И согласился-то лишь потому, что сам мог бы спросить у нее что угодно, но ни единого вопроса не успел придумать. Может, потому что Мэве для честности не нужен был уговор?..
— Почему ты не выгнала меня после Красной Биндюги? Почему позволила идти рядом?
Она изумилась, но не промолчала.
— Я ведь сказала: нам нужны были все силы и твои люди тоже… — Мэва не могла ему лгать, так же, как и он — не мог. — Я не могла поверить. Думала, что в свои годы научилась разбираться в людях, пусть и не углядела за собственным сыном… Ты рискнул своей жизнью, чтобы принести нам победу. После такого нильфгаардцы тебя повесили бы сразу — ты… сделал выбор. Но вмиг простить за весь заговор, зревший у меня за спиной, я не была способна.
— Что ж, все и не могло быть так просто. Вернуть доверие было куда сложнее, чем его заполучить впервые, под гнетом обстоятельств, а я… ты знаешь, я люблю трудности.
Он ожидал, что Мэва примется расспрашивать дальше про самые ранние годы, про семью или вспомнит многие его грехи, но она в очередной раз не оправдала мрачных ожиданий.
— Расскажи про Кобелей. Я только и знаю, что из брехни Колдуэлла и слухов. Знакома с твоими… офицерами, но они говорят не больше, это… какая-то круговая порука? Я для них чужая.
Удобнее устраиваясь у нее на коленях, Гаскон рассмеялся: своих людей он любил, ценил их верность, такую переметчивую на большой дороге, почти не связанную долгом — искренним желанием.
— Все хорошее в моей жизни начинается с тюрьмы — забавная закономерность. Дважды — это не случайность, согласись? — веселясь, начал Гаскон. — Впрочем, с Кобелями все началось еще задолго до этого… Одному выжить трудно, люди сбиваются в стаи, заводят если не друзей, то полезных знакомых. Постепенно я стал дорожить ими, так, что попал за решетку…
— Ты был в тюрьме? — изумилась Мэва. — Ах, да, подземелья Спаллы…
— Это два вопроса, не забывай про правила, ты же сама их придумала, — строго напомнил Гаскон. — Да там забавная история, случайно вышло… Несколько моих товарищей попались, я должен был их вытащить… Можешь смеяться, но для нас дружеская честь была не пустым звуком. Я уж не помню, как все случилось, но они пошли за мной. Пожалуй, самое ужасающее и потрясающее, что я испытывал в жизни… Они поверили в меня, пусть убийцы, пусть подлецы и головорезы, но они поверили! В никому не нужного мальчишку, потерянного сына несуществующего дома.
— А дальше… тебе понравилось. Верно?
Мэва изобразила какую-то вымученную улыбку — Гаскон знал, что она-то отлично его понимает.
— А кому бы нет? Разве ты не чувствуешь то же, когда твои подданные с благоговением смотрят на свою королеву? Власть увлекает. Но на самом деле я понял, что хочу сыграть с судьбой. Не вышло бы — что ж, ладно. И я выдумал это все, я устроил бал-маскарад. Сочинил себе прозвища, легенды. Со временем мы набирали силы, а я забывал, кем был. Одиноким мальчишкой, следившим за весельем с улицы. Теперь я сам его устраивал.
— Грабить людей — это не весело, Гаскон, — укоризненно напомнила она. Ее правильность невозможно истребить.
— Я не отбирал у бедняков последнее — больше никогда. А постой! Сбегать по ночам с разбойником — весело? Залезать в чужой дом? Где эта зыбкая грань того, что можно, а что нет?
— Это твой вопрос?
Она шкодливо улыбалась, довольная игрой; подловила, и верно…
— Нет, постой, я придумаю новый.
Ночь медленно клонилась к рассвету, но вопросов у них хватило бы на тысячу — и еще на одну.
***
Следующий день подкрался внезапно, на мягких неслышных лапах, и вынудил снова влезть в седло и следовать подле королевы, наблюдая за неотвратимым приближением города, выросшего впереди. Города обычного, в меру грязного, в меру чистого, в базарный день — нашептали разведчики — разгульного, громкого, точно захмелевшая девка.
— Узнают или нет? — Гаскон прикинул насмешливо, точно разыграл монетку. — Было бы так неловко снова оказаться за решеткой… Придется в этот раз вашему драгоценному величеству меня вызволять…
Стены Спаллы виднелись впереди, освещенные ярко полыхавшим солнцем. Гаскон окинул долгим взглядом свой отряд, разом посерьезневший, молчаливый. Они сохранили память об этом городе и его тюремных подземельях навечно, вписали в собственное имя. И не могли не знать, что однажды придется вернуться: боги водили их за поводок.
— Они не посмеют тронуть моего человека, — решительно заявила Мэва, и что-то в ее тоне подсказывало, что она готова отбивать его от прошлого сталью. — Но, пожалуй, ты прав. Держись подальше, не лезь вперед.
— Как прикажет моя королева, — на удивление смирно согласился Гаскон.
Она улыбалась. Несмотря на бессонную ночь, Мэва была бодра и уверенно держалась в седле, с прямой спиной, словно что-то в рассказе о его долгом пути дало ей сил. Смотрела вперед, редко оборачивалась, зная, что там, за ней, Гаскон, готовый прикрыть щитом. Он опасался, что после всей правды о разбойничьей жизни Мэва отвернется, но она слушала с искренним интересом, точно девчонка. Память о кусках его жизни, ярких и страшных, они поделили между собой…
Гаскон глядел на нее, не желая отрывать взгляд. «Моя королева» — как давно это стало не издевкой, а неявной ни для кого, кроме них двоих, клятвой, он бы не сумел ответить. Когда он привык, прижился, присмирнел… Ностальгия по прошлой жизни драла сердце иногда, но у него по-прежнему была дорога, добрый лук, знакомые люди, которые прикрывали его в битве. Было что-то, ради чего он сражался: не ради бездушных звонких монет, но ради златовласой королевы.
Она ехала впереди, Гаскон мог рассмотреть Мэву, ее знакомую косу, которую он любил расплетать. Женщин принято считать очаровательными. Прелестными. Обворожительными. К Мэве он не мог подбирать таких слов — и не умел никогда, не хотел ей глупо льстить и лить липкую патоку фраз. Он знал Мэву разной, но такой, собранной, в королевском венце, горевшем на гордо поднятой голове, восхищался больше всего. И рад был, что впервые ее увидел в бою, яростную и лихую.
— Лорд Броссард… — позвал кто-то, молодой наивный голос, так похожий на голос Виллема, к которому он привык. Он играл эту роль впервые, иногда казалось — сил не хватит, не вытянет; разбойником быть куда проще… Но награда манила блеском золота.
Город распахнул ворота, и руки не дрогнули, когда он чуть поторопил коня. Жить настоящим, а не прошлым — он обещал. Клялся королеве без слов.
***
Дни тянулись неделями, а Мэва все неустанно рвалась вперед, зачастую изматывая свою бедную, усталую охрану. Они следовали кругом, ехали по границе, встречая знакомые края, с которыми не виделись с самой войны. С тех пор многое переигралось, карту расчертили заново, но народ остался тот же, внимательно следивший за королевой. А Мэва снова выбирала, казнила и миловала, а Гаскон с увлечением играл в королевского советника, пусть и в одиночку — непривычно, но коль каждое его слово имело какой-то вес, он не мог молчать.
Следуя заранее оговоренному плану, они заехали и в замок в Ривии, а Гаскон, хоть и терялся в коридорах до сих пор, прекрасно знал, где искать Мэву: в королевской усыпальнице, навещающей старого друга. Она распоряжалась, чтобы сюда всегда приносили свежие белые цветы, чтобы не гасли свечи, а пыль вытирали начисто. Но стоило ей немного отдохнуть, Мэва уже стояла возле гробницы, опустив голову.
Гаскон не любил это место, неуютно ему было среди мертвых, душно, темно, точно и его похоронили заживо где-то неподалеку. Но он понимал, что влечет Мэву приходить сюда раз за разом, почему она часто говорила с тишиной, точно надеялась услышать в ответ мягкий знакомый голос, получить добрый совет.