Страница 9 из 43
Он мягко скользнул пальцами по ее волосам. Кто-то расплел их — вряд ли старался Кощей, но Марье было приятно, что он играется с ее золотистыми локонами. Это позволяло ей отвлечься от боли, поселившейся в затылке.
— Да уж, жена у тебя красавица… — протянула Марья, касаясь лица и представляя, как уродливо смотрится темное синюшное пятно в серебряном свете.
— Ты покатилась по земле… Ничего. Любава принесла мазь, к утру излечится, — вспомнил Кощей и соскользнул с постели. Вернулся с какой-то деревянной миской и, легко обмакнув пальцы, прошелся по ее лицу с нежностью, которой Марья не ожидала от когтистой руки. — Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежну ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода…
Марья невольно рассмеялась: колдовские присказки казались ей детскими считалочками.
— Камень-Алатырь, — повторила она вслед за Кощеем. — Это он у Китеж-града, из-за него наши беды. Он таит такую силу, что позволяет им пробраться через границу? То, что они черпают воду из самого истока?
— Да… А еще их кресты — из первого дерева. Дуб. Мы захватили несколько. Это сила, что выше нас… Что-то, что было с самого начала; Смородина слишком юна, чтобы оградить нас. Но Чернобог и Белобог — отражения, моя соколица, — напомнил он. — Из-под камня два ручья текут.
— Откатить бы его куда-нибудь в сторонку, — буркнула Марья, устало прикрывая глаза.
— Как под камень тот утекла вода, а за ней болезнь навсегда, — цокнул Кощей, наклоняясь к ней и прикладываясь холодными губами ко лбу. — Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!
Она почувствовала, как Кощей лег рядом с ней, приобнимая за плечи. Открыла глаза, увидела его лицо близко-близко. Пахло травянистой мазью, испарявшейся на ее коже и приносящей холодок облегчения.
Марья скользнула пальцами, задирая его длинные рукава, ласково касаясь старых шрамов. Что-то исказило лицо Кощея — не настоящая мука, а ее отголосок, отзвук. То, от чего не нашлось бы мазей и заговоров.
— Это колдовство тебя изводит, — пожаловалась Марья, — и ты еще спрашиваешь, отчего я больше люблю меч и лук! Война источит тебя, все вычерпает. А тебе нельзя погибать! — воскликнула она. — Иначе в Лихолесье ворвутся, растопчут. Ах, а что же на границе? Что мой отец? — вспышкой припомнила она.
— Он испугался, недобитки ярославской дружины отступили к мосту, что они перешли, — обстоятельно рассказывал Кощей, увлекая ее касаниями к щекам, к шее, к запястьям — словно нарадоваться не мог, что она цела и невредима. — Я приказал не гнаться за ними: нужно было позаботиться о наших раненых. О тебе… Но мы проследили, чтобы они покинули Лихолесье.
С благодарностью она перехватила его руку, стиснула.
— Вольга помог тебя донести. А твоя Любава сказала, что ты проснешься к утру, но я знал, что ты упряма и своенравна. Выгнал всех слуг…
— Тебе нужно бы спать и видеть десятый сон, — попеняла Марья. Вспомнила, как Кощей встает по ночам, разбуженный кошмаром, шатается по кремлю, и застыдилась.
— Да нет, там бывают и славные сны.
По его оскалистой ухмылке Марья догадалась, что славный сон — о том, как он сжимает клыки на горле китежского княжича и упивается его кровью.
— Он глупый мальчишка. Почему он доставляет нам столько забот?
— У него есть сила, которую прятал его род… И он хочет прославиться, совершить какой-нибудь подвиг, — разумно объяснил Кощей. — Змии повывелись: последний Вольгову мать, княжну, украл, да и того зарубил какой-то добрый молодец. Остались упыри да черные колдуны; как ни глянь, я нынче самое главное чудовище.
— Неужто он надеется просто украсть чужую жену и взять ее себе?
— Мы не венчаны, люди таких союзов не признают. Иван этот восторжествует, что честную девицу вызволил из лап отвратительного чернокнижника. И до того будет милосерден, что возьмет эту девицу в жены.
— Нас могли повенчать по Чернобоговым обрядам, — нахмурясь, напомнила Марья, — но ты не захотел.
— Все он у меня отнял — тебя не заберет. Да и что людям обряды нечисти: все грязь, мерзость.
Он помолчал. Марья словно угадывала его мысли: Китеж поднялся за последние годы, нашел источник Белобогова колдовства, что делал их волхвов и священников сильнее всех прочих чародеев. Теперь же они нашли способ пробраться в Лихолесье. А с властью невольно приходила жадность — до всей Руси. Еще до того, как Марья попала в Лихолесье, она разгоралась.
— Нет, лучше смерть, чем за китежского княжича идти, — прошептала Марья. — Ваня… Да ты уж сам догадывался: я ему была обещана.
— Не дурак, знаю. Думаешь, Вольга не рассказал бы мне про повозку с приданым? Оно, должно быть, где-то в казне Лихолесья лежит: волкодлаки все злато-серебро собрали, чего добру пропадать, торгуем же с ордынцами как-то… Так вот Китеж ближе всего. Как же я обрадовался, что захватил невесту княжича! — Кощей рассмеялся легко, вспоминая о давно минувшем. — Ну, ты себе женишка не выбирала, это я попозже сообразил. И не спешил заявляться к нему за выкупом. Присмотреться хотел. Но Иван так и не пришел… Он тогда был совсем мальчишка, куда уж.
— Говорят, с детства отцы наши договорились… Мне мамки все твердили, что княжества вместе станут, всю нечисть победят, и крестились все, а я не понимала ничего, маленькая совсем была.
Марья вспомнила, как шептались эти суеверные бабы, с удивительной теплотой. Они-то по-своему думали, что муж ей нашелся герой героем, как из былин: еще с рождения княжичу Ивану, помнится, волхвы предрекли что-то великое…
— С детства, говоришь? Так он младше тебя, Ивану осьмнадцатый год, — неожиданно с жаром переспросил Кощей. — Это, выходит… лет пять… Когда же вас сговорили?
— Не знаю, — протянула Марья. — Говорили, сколько себя помню, что Иван, княжич китежский, меня в жены возьмет и увезет в дивный город, что на озере Светлояр милостью Белобога стоит…
Кощей рассмеялся. И смеялся долго, радостно, что Марье не хотелось его прерывать.
— Во мне страха нет, если помирать, так вместе, — выдавила Марья, щекой прислоняясь к его плечу, когда Кощей утих. — И все-таки это нечестно. Они могут пройти к нам, а мы пробраться в Китеж не способны… Там же тоже — граница. Неприступная.
— Вольга предложил кое-что, — сказал Кощей. — Тебе это не понравится.
— Как и все выдумки Вольги. Что же для этого нужно, жар-птица или царь-девица? — ядовито уточнила Марья. — Уж сколько я верю твоему побратиму, столько же и знаю, что затеи его добром не заканчиваются.
— Нет, все гораздо проще, — помолчав, произнес Кощей. Посмотрел на свои шрамы: — Нужны только цепи. Все идет по кругу, права Ядвига.
***
Все шло по кругу. Каждый день — одно и то же; впору завыть.
Марья успела выздороветь, и ничто не напоминало ей о головной боли, сопровождавшей каждое ее движение первые дни, и страшной шишке на лбу. Ее выпустили из кельи, позволили бродить по терему, приставив к ней ту самую ведьму с рыжими космами, зелеными глазищами и когтистыми руками, нещадно пугавшими Марью. Но ведьма прямо-таки лучилась от гордости и с интересом ее рассматривала, и со временем Марья к ней притерпелась.
Любава была ласкова и отвечала на все ее вопросы, растолковывая, что этот город, притаившийся в сердце Лихолесья — последний оплот нечисти. Она не скрывала, что народ здесь дикий и Марье не стоит выходить в посад, где ею непременно захотят отобедать. Как нимало не смущало Любаву то, что многие горожане по ночам преодолевают Пограничье и охотятся в ближайших селах.
И все-таки быт в Лихолесье немногим отличался от того, к чему Марья привыкла, разве что дневная жизнь шла небойко, как-то лениво: нечисть не переносила яркого солнечного света. Однажды она истомилась, и Любава все-таки вывела ее в торговые ряды, но прежде обтерла Марью какими-то травками, отбивавшими живой человечий запах. Она бродила, рассматривала искусные поделки нечисти: здесь торговали, помимо снеди и одежды, мало отличными от привычных ей, самыми разными амулетами и оберегами с темными символами Чернобога. Поначалу Марья побаивалась их, но вскоре привыкла, как и к тому, что нечисть часто и без страха вспоминает своего покровителя. Заметила, что церкви в городе нет, но Любава шепнула, что в лесу есть большое капище, где они собираются по праздникам.