Страница 10 из 43
В том загадочном мужчине, увиденном ею в келье, Марья с оторопью узнала Кощея. Тот предпочел отмахнуться от нее и перепоручить Любаве и другим девушкам, которые с жадностью увивались возле нее и расспрашивали о жизни в Ярославле. Много раз Марья видела, как Кощей мелькает в кремле, сопровождаемый крепким рыжеватым воином, в коем угадывалось нечто северское — тем самым Вольгой, благодаря его дозору Марья оказалась в Лихолесье, а не осталась погибать в лесу. Пару раз, заметив ее интерес, Вольга улыбался Марье. Кощей даже не оборачивался.
А вот волкодлаки Вольги напугали ее поначалу: диких зверей Марья всегда боялась. От них и пахло зверем. Но они не трогали ее и не обращали на нее внимания, и она стала спускаться по утрам и наблюдать, как матерые волки изматывают отроков учебными схватками — это умиротворяюще напоминало ей отцовскую дружину.
Каждое утро Марья спрашивала у Любавы, не явился ли за ней отец во главе войска или — она произносила это неуверенно, потому что упоминать Китеж в Лихолесье не любили — княжич Иван. Ведьма молчаливо улыбалась, и Марье мало-помалу стало ясно, что ее считают мертвой.
Отпускать ее не собирались, а Марья понимала, что не сможет сбежать. Рассказы о губительной речке Смородине пугали ее. И она терпела, дожидаясь чего-то. Однажды утром за ней явился Вольга и, развлекая ничего не значащим разговором, проводил ее к Кощею — тот встретил ее в покоях, склоненный над какими-то картами, и заметил, лишь когда Вольга нетерпеливо окликнул его. Марья ожидала, что тому дерзость не сойдет с рук, но Кощей шутливо шуганул его прочь, шепнув что-то побратиму.
Кощей рассматривал ее с тихой усталостью, и Марье показалось, что он чем-то тяжко болен, такое изможденное у него было лицо. Она не отваживалась первой прервать молчание, потому что осознавала: она в его власти, а помочь ей в Лихолесье некому. Этот чернокнижник мог бы сделать с ней что угодно: сразу на память пришли сказки, которыми ее, непослушную девчонку, загоняли в детстве спать.
— Начнем с того, что ты умеешь, — решил Кощей. — Ну? Любава говорит, тебе скучно в Лихолесье.
— Стряпать я не умею, вышиваю отвратительно, шью — и того хуже, — с гордостью объявила Марья. — Голос мой пригоден орать медведицей, как говорила мне нянька. Право, танцую неплохо.
— Что ж мне делать с тобой, княжна? — утомленно спросил Кощей. — Чем тебя развлекать?
Она поглядела на украшенный меч, висевший на стене над столом, где небрежно валялись карты, и что-то заныло на душе. Оружие ей давал отцовский воевода, добродушный дядька Ратибор с вислыми усами и приятным грудным голосом, а потом князь Всеслав увидел, как растрепанная маленькая княжна неловко держит большой мужской меч, и взъярился. С тех пор к оружию ее не допускали, но хотелось. Что-то звало ее.
Марья решилась и указала рукой на меч. Ей почудилось, что в потускневших глазах Кощея зажегся неподдельный интерес.
========== 4. Шатер в степи ==========
Год в Лихолесье пролетел незаметно, и Марья подозревала, что дело в какой-то особенной волшбе, растворенной вокруг нее. Должно быть, это оттого, что она не сидела сиднем в горнице, как в Ярославле, измаянная опекой отца и попытками приглашенной старухи научить ее вышивать, как полагается хорошей жене — это занятие Марью угнетало больше всего, и она ненавидела глухие зимние вечера, которые она проводила согбенной над пяльцами. Нет, теперь Марья вольна была делать что угодно, за одним лишь исключением: ей настрого запретили покидать границы Лихолесья. Но она и не стремилась к бурливой Смородине-реке, а с любопытством изучала городок нечисти, лес, его обитателей и их занятия.
После отчаянной просьбы Кощей тут же отрядил ей сурового волкодлака-наставника, который на поверку оказался не так страшен, как представляла Марья, исподтишка наблюдавшая за звериным воинством. Он помог ей подобрать легкий меч (те, что носили волкодлаки, она с трудом отрывала от земли под незлой хохот и подвывание); оружие было почти игрушечное, по силе тонким женским рукам, но наставник твердил Марье, что она обязана заботиться о мече, как о ребенке, чистить его, натачивать, и Марья полюбила свое оружие — и восторгалась им еще больше, когда волкодлак показал, как ловко им можно шить. Игла неловко ходила в руках Марьи, колола пальцы, узоры складывались угловатые, грубые — зато с мечом получилось что надо.
Год Марья провела в тренировках, постепенно обучаясь воинским хитростям. Многое она делала по наитию, поддаваясь невесть откуда взявшемуся чутью — когда отскочить, когда помедлить, обманывая. С легкой тоской она думала, что это передалось ей от отца, прославленного воина, но тут же отмахивалась. Волкодлаки, поначалу забавлявшиеся, научились ее уважать, а ягинишни, заинтересовавшись удивительной княжной, показали, что женщина в бою может быть смертоносна, как гадюка. Хоть Марья была легче этих дюжих воительниц, их уроки были полезны, она стала быстрее и смелее, вскоре научилась обманывать волкодлаков и пользоваться их неповоротливостью. Она чувствовала, что сделалась сильнее, и уже не улепетывала бы от лесных разбойников, а приняла бы бой с достоинством…
Марья тихо поняла, что в Ярославле ее посчитали мертвой, и затаила обиду. Глубокую, язвившую сердце. Взращивала ее Марья с удовольствием, отрабатывая резкие выпады мечом, представляя, как она вернется однажды домой победительницей, как расскажет всем, что вырвалась из Лихолесья, со свистом взмахнет клинком, и уж тогда отец поймет, что зря лишал ее сладости сражения, звона стали… Но постепенно эти дивные мечты угасли. Она осознала, что ей нечего искать, что ее и здесь принимают и позволяют ей быть кем-то большим, чем дочерью на выданье или недоступной княжной…
Она привыкла к Лихолесью, не пугалась больше посадских жителей, с азартом торговалась на базаре за безделушки, с интересом встречала ордынских посланцев, судачила с Любавой о житье снаружи, хотя раньше и не любила сплетни, считала их пустым делом глупых баб… Она нашла подруг среди девушек, прислуживавших ей, завела знакомство с некоторыми советниками Кощея, завоевала сердца его дружинников, рубясь самозабвенно и дико, как и принято было среди волкодлаков. Дни сливались в яркое, разноцветное полотно. Особенно запомнились ей праздники, народные гуляния, костры в лесу и долгие песни, в которых не было слов, а смешивались протяжный вой и грозный рев. В окружении ведьм Марья темной ночью носилась по лесу, веселилась, танцевала босой в золе, хохоча и повизгивая, когда последние искорки жалили ее ступни. И дышала, дышала сладостью ночи…
— Вы изменились, княжна, — как-то раз заметил Кощей; они пересеклись в тереме, в горнице. — Не узнать.
Марья с девушками проскальзывали мимо дружинной охраны, хихикая, будто бы опьяневшие от ночных гуляний по росистой траве — они хотели сохранить последние теплые дни перед осенью. Кощей же шатался, о чем-то раздумывая, — Марья часто замечала его, ходящего по залам и едва не натыкающегося на стены. Наверное, и не так страшно было бы, если б он беседовал сам с собой, это можно было счесть душевным неспокойствием, наваждением, даже одержимостью, но Кощей бродил в гробовой тишине…
Он властным махом руки отпустил Марьину свиту; верная Любава поколебалась, не желая оставлять ее, но сникла под суровым взглядом Кощея и исчезла тихонько, как мышка. Кивнув Марье, он повел ее в уже знакомые покои, любезно поддерживая под локоть.
Больше Марья не робела при нем, как когда-то. Но и не знала, чего ожидать. Они почти не разговаривали, даже с Вольгой она толковала чаще — тот болтать был горазд, и это даже надоедало ей. Но Кощей казался холодным, вечно занятым своими делами: то встречался с ордынцами, то несся к границе, где происходила очередная короткая схватка, то пропадал где-то… Иногда Марья ловила на себе его долгие взгляды, но не знала, что и думать. Он все молчал.
— Вольга передал мне, что ты отлично владеешь клинком, — вдруг сказал Кощей, и по его лицу скользнула тень довольной улыбки. Он глядел на нее так прямо, что смутил бы и напугал прежнюю Марью, но теперь она замечала в этом темном взгляде живые искорки любопытства и невольно улыбалась в ответ. — Когда я поручил тебя волкодлакам, думал, это блажь, прихоть, — продолжил Кощей, — но ты меня удивляешь, Марья Всеславна…