Страница 35 из 43
— Ты же знаешь, что за шум творится снаружи, — начал он, не скрывая торжества. — Княжна Марья, несмотря на твои козни, воссоединилась с Иваном… Я едва обвенчал их, а пир… он не для меня, Белобог учит скромности. Потому-то я подумал, это хорошее время, чтобы встретиться с врагом.
Кощею хотелось рассмеяться от того, как нелепо и случайно все произошло — и обыкновенные разбойники, напавшие на Марью, и добросердечие Вольги, на своей широкой мягкой спине втащившего бессознательную девушку в Лихолесье… И даже его внезапная любовь, ударившая Кощея, как дубиной по затылку, — он и не думал, что его отмершее сердце способно так к кому-то привязаться!
И думать, что он замыслил это как стройную задумку, как месть… Что за наивность!
— Сколько неприятностей ты нам доставил, — вздохнул отец Михаил, видимо, считая его долгое молчание помутнением рассудка. — Белый бог неизменно посылает нам испытания, и лишь благодаря ему ты пережил битву…
— Я ее пережил, — прохрипел Кощей, — потому что ордынцы любят золото больше, чем своих матерей, жен и детей. Потому что моя шкура дорого стоила. А ты убедил отца, что я мертв, жрец. Что ты ему сказал? Что Бог послал тебе ночное видение, в котором открыл коварный обман поганых монголов?
Он бы сплюнул ему под ноги, но во рту было сухо, как в заморской пустыне.
— Раньше ты не был столь дерзок, — только и сказал священник, несколько опешивший от его натиска, от искренней ярости, звучавшей в его речах. Говорить — единственное, что он мог. И то приходилось выталкивать по слову, задыхаясь от боли. — Ты уже проиграл, Иван, — желая уязвить и приструнить его, назвал старым именем отец Михаил. — Потерял и свои земли, и своих рабов, и даже свою пленницу…
— Марья — жена моя. По человеческим законам и по заветам Чернобога, — он прервался болезненным кашлем, но метнул на отца Михаила горящий яростный взгляд, чтобы не вздумал его жалеть. — Ее сговорили со мной, когда она была еще ребенком. Она мне обещана. Она меня выбрала. А вы потом просто заменили меня на брата! Лучше бы его вообще не рождалось, — пробормотал Кощей, думая о том же, о чем и всегда, когда видел мачеху на сносях.
— Неужели нечисть станет рассказывать слуге Белого бога о справедливости? — укорил отец Михаил. — Так нужно было. Княжество продолжает жить, даже если погибает наследник. Приходит новый сын. Избирается другой род. Так было и так будет всегда.
— Вы хуже стаи волкодлаков…
Он знал, что Марья сговорена с ним. Едва выяснил, чья она дочь, ему показалось, боги насмехаются над ним, хохочут в два голоса, наблюдая за его бессмысленными мытарствами, попыткой убежать от судьбы. Потому он даже сторонился Марьи, показываясь ей ледяным и закрытым, а она ничего и не знала — конечно, ей не рассказали, не стали волновать. Просто сговорили с тем, другим Иваном, едва из колыбели.
— Жить тебе осталось не более чем до полудня, — сказал священник спокойно. — Нет ли какого желания у тебя? Наша вера не позволяет оставить страждущего в беде, даже если он подлое чудовище; дело наше — оказать милосердие и приоткрыть для него дверь к свету.
Должно быть, рассчитывал, что Кощей попросит милосердной быстрой смерти, а не позорной казни на главной площади при стечении целой толпы народа, проклинающего его последними словами. Но гордость не позволяла ему просить о такой уступке.
«Воды», — мысленно взмолился он, чувствуя страшную жажду. Может, этот единственный глоток заставил бы его поверить в возможное спасение, в то, что Марья все-таки не оставит его одного, как она клятвенно обещала, что отмщение еще случится… Гордость не позволила вымолвить ни слова; он острыми зубами впился в губы.
«Крови», — зарычал голос незнакомый, не его; голос Черного бога, говорившего его устами. Священник отшатнулся, осенил его крестом, и Кощея дернуло, будто хлестнуло по лицу. Короткое радение Белобогу заставило закричать, выгибаясь, запрокидывая голову до страшного, предсмертного хруста костей. А чудовище все хохотало, выло, просило крови, хотело порвать старику горло и приникнуть по-упырьи…
Лишь бы вспомнить, что он еще жив.
***
Добрались они быстро, никем не замеченные. Во дворе Марья растерялась, сбитая с толку, и ее потащила за собой уверенная Любава, которая разведала местность, да и в темноте видела куда лучше — как болотные огоньки, вспыхивали зеленые глаза.
У кухонь переминались два дружинника, выглядящих очень недовольными тем, что у кого-то есть шанс поразвлечься на свадьбе княжича, а они вынуждены пялиться в пустоту и досматривать снующих туда и сюда дворовых: сегодня у кухарок было забот невпроворот. Марья подождала, когда беготня слуг, подтащивших еще ведра от колодца, прекратится, и стражники останутся одни… Благодаря сумраку, скрывшему их от любопытных глаз, они с Любавой смогли подкрасться поближе.
Руку Любава не глядя сунула в сумку, нашарила там что-то, и на ее личике отразилось злорадное торжество. Испугавшись, Марья схватила ее за плечо, приникла к уху, шепча:
— Нельзя разрыв-травой, услышат, сбегутся! Я попробую убить их тихо…
— Это сонное зелье, моя королевна, — объяснилась ведьма. — Закройте лицо и не дышите, пока я не скажу.
Она выступила, швырнула что-то — скляночки, которые разлетелись под ногами у изумленных дружинников и стали густо чадить белым дымом. Марья уткнулась в рукав, но смотрела любопытно, как они, даже на ладонь не обнажив мечи, безвольно падают. Вскоре дым развеялся, но безоружно побежденные воины продолжили спать, даже похрапывали…
Наклонившись к дружинникам, Марья по очереди перерезала обоим горло. Она не чувствовала сильной вины, уговаривала, что это ее враги, которые не пощадили бы предательницу людей, пытающуюся прорваться в темницу, но что-то нехорошо екнуло у нее в груди. Неужели недолгое пребывание в Китеж-граде пробудило в ней милосердие, которое она забывала на поле боя. «Марья Моревна», — повторила она свое имя, возвращая уверенность.
Оказалось, после того как пройдешь в кухню, где было жарко, как в геенне, и душно, что сразу ударило в пот, нужно было проскользнуть в прохладный подвал. Там, за пузатыми бочками, была еще одна дверца, почти незаметная. Любава прикрывала ей спину, пока Марья возилась с ключами и подставляла то один, то другой… От волнения стало дурно. Но вот наконец-то один проскользнул, и Марья с колотящимся сердцем провернула несколько раз.
Было темно, пахнуло чем-то зловещим. Присутствием Чернобога. Его сила, проливавшаяся вместе с кровью Кощея, отравляла. Марья прикоснулась плечом к стене и отпрянула, как обожженная. Она потерла плечо и мысленно обратилась к мужу, пытаясь успокоить его, обнадежить… Разве он услышит его? Ведь только в сказках бывает, чтобы читать мысли и понимать с полуслова. Ей понадобилась тихая молитва ведьмы, дабы злобная сила приняла их за своих и позволила пройти.
Послышались тяжелые шаги, побряцывание кольчуги. Марья скрылась за поворотом винтовой лестницы, поджидая, когда враг приблизится, и торжествующе улыбаясь. Наконец-то для нее нашлось дело. Месть, смерть, погибель. Ее спутницы, ее истинная свита. Она несла расплату за дни мучений, что достались ее мужу, добровольно пожертвовавшему собой, и не остановилась бы, пока не достигла его и не обняла.
Она налетела на стражника, поднимавшегося по лестнице, вонзила клинок в бок, глубоко, яростно, но молчаливо, не проронив ни звука. Он хлюпнул криком, попытался схватиться за нее, дотянуться до горла, но Марья немилосердно провернула клинок, выхватила и вбила ему в грудь, прорывая сочленения кольчуги. Вот тяжело осел, перекрывая проход по лестнице. За ним послышались голоса — он был не один!
Не позволяя себе отдохнуть, расслабиться, Марья бросилась в бой, уже не таясь. Они были зажаты на лестнице, и на первого меч обрушился — на голову, не прорубая толстый шлем, но от мощного удара оглушая воина. Ход вниз был узкий, так что следующий за первым дружинником тревожно вскрикнул, поспешно отступая, чтобы увернуться от падающего на него тяжелого тела. Дружинник покатился вниз, под ноги товарищей, и это позволило Марье оттолкнуть их вниз, к подножию лестницы.