Страница 36 из 43
Первый полоснул ее по левой руке, и боль заставила несдержанно крикнуть. Только ободренная раной, знакомой опасностью, Марья бросилась рубиться, широко размахивая мечом. Было темно — вот почему по ней не попали. Мечи скрестились, громко звеня. Она насела, толкнула всем телом — воин отлетел к стене, запнулся, и тут Марья наскочила на него. Впилась мечом в грудь, под ключицей.
— Еще спуститься, Марья Моревна, — подсказала Любава, тыча куда-то вниз, на еще один лаз с еще более грубыми ступенями.
Ниже, еще ниже! Дух захватывало. Марья не страшилась упасть и полететь вниз по высоким ступенькам; самое жуткое — не успеть, упустить его. Даже не попрощаться, если дело и правда так худо, как показывал зачарованный гребень. Дверь распахнулась, когда она навалилась на нее плечом, взвизгнула, заскрипела.
— Ваня! — вскрикнула она, увидев бледное лицо мужа. Подлетела, хлопоча, касаясь мертвецки обостренных скул, плечей, едва прикрытых окровавленным рубищем. Он не откликался. — Нет, нет… Ваня, любовь моя, я же здесь, я пришла тебя освободить… — испуганно твердила Марья, продолжая его тормошить и уговаривать. — Они пьяны, они беспомощны, и мы ударим так, что камня на камне не останется… Довольно с меня этого места. Открой глаза, Ваня, пожалуйста!
Он висел в цепях, с закрытыми глазами, не отвечал, хотя она уже надрывно кричала, и эхо гуляло по углам. И Марья никак не могла понять, спит он, потерял сознание от боли или… погиб? Она медленно приблизилась, прикоснулась дрожащей рукой к костлявой груди, пытаясь нашарить, найти…. Мысли не собирались. Она растерянно оглядывала цепи, думая, как бы снять его и помочь. Ведь не должно ему висеть, закованному, как раб.
Он не дышал, и сердце его не билось.
========== 10. Алатырь-Камень ==========
Тени клубились, изгибаясь. Издалека доносились какие-то призрачные, совсем тусклые голоса, умоляющие о чем-то. Он все еще был заперт в подвале, но руки не стискивали колдовские кандалы, а мысли не тяжелели от налившейся в голове боли. Кощей был свободнее, чем когда-либо, и потому понял, что почти перешел черту, отделявшую беспокойный мир живых от чего-то неизведанного.
— Где мы? — все же спросил Кощей, оглядываясь.
— За предпоследней дверью, — спокойно отвечал ему человек, стоявший напротив. У человека не было лица, и нельзя было запомнить ни единую его черту, потому что они постоянно менялись.
— Дальше… Навь? — неуверенно сказал Кощей. — Твое царство?
— Царство мое везде, где есть мои слуги. Ты был одним из лучших, кого я сотворил, но что же случилось? — вкрадчиво спросил Чернобог. Он никогда не злился, его веселила непокорность Кощея — может, из-за нее он его и выбрал среди многих других отчаявшихся людей. — Ради мести погибаешь. Глупо, как же глупо…
Он протянул руку, и, хотя стоял далеко, снисходительно поглядывая на Кощея, тот вдруг ощутил прикосновение к самому сердцу. Грудь свело резкой болью. Чернобог искал что-то, пытался нашарить, но никак не находил.
— Нет, смерть ты свою спрятал, — вдруг рассмеялся Чернобог. — А вот это умно! Но она, — обманчиво ласково сказал он, — не сможет удерживать тебя вечно, и это тебя не спасет, княжич.
— Мне и не нужна вечность, — убеждал Кощей. Он тоже научился увещевать и торговаться, перенимая привычки своего хозяина, и теперь они столкнулись — такие похожие и разные одновременно. — Ты тоже хочешь смерти Китежа, уж не знаю, что за игры вы ведете с Белобогом. Но это его город, и для тебя он как больная мозоль. Не смертельно, не погубит, но идти дальше мешает, хромаешь все, медленно продвигаешься. Дай мне больше силы, и я сотру Китеж с его церквями и соборами. Дай все, что я могу вынести.
— Ты сделаешь это не во имя меня, а во имя своей детской мести, — заметил Чернобог.
Владыки всегда ревнивы. Даже если он не просил своих слуг так часто отбивать поклоны, как его брат-отражение, Чернобог тоже любил кровь, что проливают с его именем на устах. Кощей удобрил землю вокруг Лихолесья достаточно, — он и его воины-нечисть.
— Что за разница, во имя чего я это сделаю, — смело поспорил Кощей. — Китежу не стоять, в этом я тебе поклянусь своей душой, и добьюсь я этого с твоей силой или без нее. Ты всего лишь можешь помочь, направить меня.
— Приятно видеть, что я не прогадал, — улыбнулся Чернобог. — Иди. Твоя жена откроет для меня дорогу.
Кощей хотел возразить, сказать, что впутывать в это Марью не нужно, но бог рассмеялся железным смехом и растаял, оставив его в одиночестве.
***
Марья неверяще касалась его лица, надеясь, что Кощей откроет глаза, пошевелится. Но он или глубоко спал, что она почти не слышала дыхания, или уже был мертв… Кожа у него была бледная и холодная, как и всегда, неровно подстриженные волосы топорщились в разные стороны, а темная засохшая кровь чешуйками отслаивалась, обнажая раны — как будто кто-то царапал его лицо.
— Нужно снять… — пробормотала Марья, и это помогло ей успокоиться — тихий звук собственного голоса. — Любава, помоги! — властно окликнула она ведьму.
Кощей не был тяжелым, вовсе нет, но она надеялась, что ведьма каким-нибудь хитрым чаровством сможет отворить кандалы: Любава рассказывала, что умеет заговаривать замки, чтобы успокоить Марью, которая волновалась, что Иван запрется во время первой брачной ночи. Но княжич был слишком пьян, чтобы об этом думать.
Их уже должны были хватиться, и Марья торопилась. Оглянулась на ведьму, неслышно застывшую за ее спиной. Было плохо видно, только чадил факел на стене, освещавший темницу, но глаза у ведьмы были стеклянные, какие-то ужасные… Словно мир ее рухнул в одночасье. Сердце Марьи тоже разрывалось от тревоги и страха, но ведьма пошатнулась, как слепой котенок… Может, колдовство Чернобога, заставлявшее ее подчиняться, испарилось, и теперь Марье нечего рассчитывать на помощь?..
— Не получится, — бесцветно сказала Любава. — Это колдовские кандалы, не знаю, кто их надевал, но я не смогу их отомкнуть… Особенно здесь, где сила моя слабее.
Марья злобно зашипела, стиснула кулаки. И вдруг увидела, как ведьма поднимает голову, жадно приглядываясь к чему-то, как гончая, взявшая след на охоте… Горе и тревога терзали ее, но она тоже ощущала нечто — зов, далекое притяжение, заставившее ее сделать шаг к двери. Там горел свет — не факел, а что-то яркое, солнечное, но в то же время — пугающее и потустороннее.
— Исток, — непослушными губами сказала Любава, и ее голос показался скрипом старых половиц. — Это здесь. Только близость к Алатырь-Камню могла так сковать силу Чернобога, чтобы сделать нашего царя, — она заикнулась, но довершила под яростным взглядом Марьи: — беззащитным…
— Он может нам как-то помочь, этот источник? — потребовала Марья, жадно оглядывалась. — Да, конечно!
Она слышала сказки про чудодейственную силу Алатыря, про то, что он исполняет любые заветные желания. Все было не так плохо. Именем Источника Кощей как-то заговаривал ее пустячные раны, и неужели он не поможет сейчас? Сердце Марьи затрепетало. Она бросила на Кощея, безучастного, подвешенного, как пойманная дичь, прощальный взгляд, шепнула, чтобы подождал немного, коснулась губами ледяной щеки и поспешила правее, куда развертывался рукав хода. Марья не знала, что делать, каких богов молить, но понадеялась, что Любава ей поможет. Должен быть выход!
Ей показалось, что кто-то кличет ее отеческим голосом и еще чьим-то, мелодичным, звонким — но совсем не знакомым Марье. Так могла говорить княгиня Веселина. Марья знала, что родителей там не увидит, но повернула и ахнула: под Китежем оказалась большая пещера. Кончились вырубленные человеческими руками ступеньки, грубые и невзрачные, зато здесь камень сам тек волнами, преобразовываясь и сияя радужными цветами откуда-то изнутри, полупрозрачный, слюдяной. Марья прикоснулась рукой к большой колонне, почувствовала отдающееся тепло. В центре росло дерево, безлиственной кроной впиваясь в каменный потолок, пронзая его и вплетаясь мощными ветками, как корнями. А может, оно было перевернуто? У Марьи закружилась голова. Она видела лишь мощный ствол, что не обхватить и десятку богатырей, вставших в хоровод…