Страница 34 из 43
— Да, дело в нем, — отрезала Марья, гордо поднимая голову, думая о своем.
Она не могла сказать, почему она сразу почувствовала, что Кощей не шутит, что ему не хочется развлечься с во всем подвластной ему княжной. Она понимала и по робким поначалу прикосновениям, и по тому, как он говорил с ней, увлекая изящно сплетенными словами, точно причудливой песней.
— Ты всего лишь ребенок, — отстраненно заметила Марья, хотя внутри у нее все жглось от ненависти к супругу. — Ты и не знаешь, о чем говоришь. Ни о Кощее, ни о… Ты никогда не видел войну, иначе тебе стало бы жаль тех, кто погибает на ней страшной смертью, если у тебя есть сердце.
Ей не было жаль врагов, она носилась по полю брани, как ведьма на шабаше, она заработала прозвище — Моревна. Дарующая смерть, повенчанная со смертью. Но Марья сознавала, что проливает кровь, она видела ее, кровь липла к ее рукам и лицу, и она принимала эту жертву. А для Ивана это все было еще развлечением.
— Ты не знаешь, что такое мир, как он прекрасен, — продолжала Марья. — Я была заперта в Лихолесье, но все-таки я знаю красоту Великой Степи, знаю, как говорят леса, мне рассказывали про монгольские города, не похожие на наши. А что нужно тебе, Иван? Сидеть на своем соколином дворе, прятаться, и отдавать приказы, чтобы твои люди убивали?
Он стерпел ее наглость, потому что был пьян и удивлен ее долгой обвинительной речью. Так убедительно Марья притворялась тихой и скромной, униженной рабством у Кощея девушкой, что он совсем онемел, глядя на нее. Взял за руку, и тут же глаза его расширились от понимания, пробившегося сквозь пьяную муть: он почувствовал на ее пальцах мозоли от тетивы. Не шрамы изувеченной девушки, пострадавшей от жестокого пленителя, а руки воина.
— Ты моя жена, и я не хочу слушать от тебя упреки, — выдавил он, пытаясь справиться с какой-то сложной неоднозначной мыслью. — Мы говорили не об этом.
Он уже должен был заснуть, но что-то пошло не так.
— Нет! — рявкнула Марья, отступая. — Подойдешь — и я выцарапаю твои глаза!
Она не понимала, почему не помогло зелье Любавы — может, еще не пришло время, или Иван был слишком пьян, а голову ему застилал хмель, придавая неестественной, злой бодрости и силы. Она оглянулась на двери, подумала, что там наверняка непременно стоят стражи — но что они сделают? Разве она первая невеста, вопящая в мужниных покоях?
Убивать Ивана не хотелось — вот так, ни с чем. Пьяного и беспомощного, одурманенного. Разве это была победа, о которой они с Кощеем мечтали? Разве ради этого стоило стольким жертвовать и претерпевать обиду и боль — за себя и за истерзанного мужа?
— Я не твоя жена и никогда ей не буду, — гордо высказала Марья, понимая: пути назад нет, и даже если не получится сбежать, она не станет притворяться покорной пленницей из подлого желания выжить. — Я Марья Всеславна, Марья Моревна, дочь моего отца, жена моего мужа, и я не буду для тебя очередным развлечением, которому ты обвяжешь ноги!
Отчасти смелости ей поддавало то, что княжич Иван хмельной — он толком не сообразил, что надо бы позвать стражу, и потому она могла говорить, что хочет, ликующе упиваясь своими словами. Зелье Любавы брало верх: глаза княжича свелись к переносице, он покачнулся, не способный устоять, провалился вперед и рухнул на мягкую постель лицом, миновав вовремя отскочившую Марью.
Снаружи ее ждала Любава, покачивающаяся возле двух дюжих дружинников, лежавших на полу с поникшими головами. Почудилось, что они убиты, но на них всего-то напало сковывающее заклятие — а так ослабла ведьма, потому что использовала запретное чародейство в Китеж-граде, пронизанном силой Белого бога. Марья помогла ей затащить внутрь покоев воинов, убедившись, что в коридоре никого нет: кто отважится беспокоить княжича в первую брачную ночь!
Ключи от покоев они нашли у Ивана, но Марья помедлила. Сняла меч одного из дружинников, пусть и тяжеловатый для нее, нетерпеливо кивнула на распростершегося Ивана, сама начиная срывать с себя опостылевший тяжелый свадебный наряд:
— Раздень его и дай мне платье!
Благодаря проворству Любавы вскоре на ней оказалась расшитая рубаха и штаны, которые, хотя и пришлось подвернуть и подпоясать, были куда удобнее для бега и драки, чем юбка в пол. С ухмылкой Марья вспомнила свои любимые шаровары, которые Кощей привез ей от хана…
— Ключа у него нет, Марья Моревна, — задыхаясь, вскрикнула Любава, обшарившая Ивана ловкими руками. — Если только у дружинников… Ох, не знаю.
— Если придется выломать эту дверь или вырубить замок — я это сделаю, — прорычала Марья. Она наклонилась, увидела на поясе у стража связку каких-то ключей и понадеялась, что это те самые. — А теперь бегом, веди меня! — повелела Марья.
Она убрала высоко волосы, хотела заколоть гребнем, поглядела на него в приглушенном свете лампады и ахнула: он был бурый, ржавый, словно ему сотни лет! Времени совсем не оставалось, и Марья торопливо воткнула гребень, поморщилась от боли: расчесала кожу на голове.
Оставалось надеяться, в полутьме веселой свадебной ночи их примут за решивших сбежать подальше от людей гостя с дворовой девушкой.
***
Кощей сквозь полудрему слышал колокольный звон, и он даже отчаявшимся и замученным понимал, что это значит: Марью все-таки выдали за Ивана, все предрешено. Несмотря на то, что он и пошевелиться не мог, душа его пробудилась, злобно рыча, требуя немедленно отомстить за оскорбление. Если бы Иван отступил, он бы, может, и поколебался, смог бы оставить его в живых, но теперь…
Из горла вырвался нечеловечий, скрипучий стон. Страшно хотелось пить, хотя бы смочить губы водой — о большем он и не просил. Он мог бы выжить без пищи и питья, потому что остатки силы, плещущейся где-то за ноющими ребрами, питали его и подбадривали, обещая сладкое отмщение, но как же сухо и больно было в глотке…
Он начинал видеть то, чего быть не могло. Будто он не мертв, не измучен колдовством, а он человек, обычный княжич, что у него есть верный младший брат — ветер в голове, все ему развлечения, но на то он и меньшой сын; и благословение отца, передающего ему город в надежные руки со спокойной безмятежной улыбкой — так улыбаются те, кто видит медленно раскрывающиеся двери, ведущие в Правь, в свет; и любимая невеста, девушка из незнакомого ему Ярославля, сурового и воинственного — и сама она под стать, свободная, непокорная и прекрасная, тревожащая его душу одним видом и острыми веселыми словами… То, чего у него могло быть, не отправься он на битву с монголами, когда они в последний раз собирались с силами — он купился на слова о подвигах, на обещания славы, мальчишка, дурак…
Он не заметил, как дверь отворилась. Ключ звякнул, как обычно, на три оборота, запнулся — слишком много взяли. Значит, не дружинники пришли, чтобы проверить, не издох ли он, и наградить парой тычков по ломким костям. Кощей насторожился, заставил себя проморгаться, мучаясь резью в глазах, но согнал туман и смог разглядеть вошедшего в его каморку священника. Отец Михаил, как и прежде, внушительный и суровый; будь Кощей обычным человеком, он мог бы схватить его за горло да переломить его одной мощной рукой…
Но Кощей не был.
Исподлобья глядя, он вспоминал времена, когда у отца Михаила было чуть меньше седины. Он молился за мать, как та тяжко захворала, а потом радостно венчал отца с новой молодой женой, предрекая всем начало светлых времен. Верил он или хотел польстить стареющему князю?.. Кощей прищурился, сдерживая клокочущий смех. Пока он не видел, священник явно набрался власти, силы Белобога. До него доходили слухи, что Источник под Китежем нашли стараниями одного упрямого жреца, но теперь Кощей определенно догадывался, кто именно это был. От внезапной встречи в голове прояснилось.
Узнает или нет?.. Кощей засомневался. Не видел свое отражение, но знал, что выглядит страшно, как нежить, вылезшая из темной могилы. В кровоподтеках и ожогах от окропления святой водой, он напоминал смертельно больного…
Отец Михаил смотрел на него долго. Понял.