Страница 33 из 43
Если подумать, не виноват Иван был и в злоключениях Кощея — по подсчетам Марьи, в то время он едва родился и уж точно никак не мог участвовать в заговоре против брата, брошенного на произвол судьбы среди татар. Его до сих пор держали в неведении — иначе открытый Иван непременно спросил бы у нее что-нибудь про Кощея. Но для него он был всего лишь чудовищем, царем нежити, пусть и пробуждавшим в нем искренний интерес… Нет, винить стоило старого князя, которого Марья ни разу не видела. И его ближайших советников.
На отца Михаила она смотрела сквозь фату — не заметит. Священник заученно читал молитвы, благословения, таким заунывным тоном, всегда заставлявшим Марью, непривычную к долгим ритуалам, скучать. Отцу не нравились жрецы. Он никогда не доверял им и говорил, что они жадны до власти больше, чем упыри — до крови. И, хотя Марья знала из своей свиты несколько весьма приятных юношей-мертвецов, она не поспешила бы спорить с прямолинейным утверждением родителя.
— Как-то ты невесела, — разочарованно заметил Иван, ведший ее под руку, когда они из церкви возвращались в терем. Наконец-то подняли фату, и Марья, прищурившись от яркого света, смотрела на него.
Их сопровождали высокородные гости и охрана — больше, конечно, дружинники, отгородившие их от собравшейся в кремле радостной хмельной толпы. В исступлении молитвенного безумства они могли бы и нахлынуть, растоптать, так что Марья была рада скрыться за спинами воинов.
— Я скучаю по отцу, — соврала Марья, чтобы выдумать достойный ответ, — и волнуюсь, как бы он не погиб на войне, потому что годы его уже немолодые.
С удивлением она поняла, что сказала почти что правду: отчасти Марья знала, что отец может и не вернуться, а в плен нечисти не сдастся из гордости, не станет на колени, не склонит головы и, уж конечно, не взмолится о пощаде. Но ей и не хотелось представлять, как он рубит матерых волкодлаков, что научили ее держать меч и драться — то, что он не смог, побоялся.
— Войну нужно закончить, — сказал Иван, немного сомневаясь. О битвах он говорил не всегда так громко, как о том, что должно искоренить нечисть, но неизменно замещал одно другим. Теперь от него звучали какие-то чужие слова, может, Василия: — Хотя их предводитель у нас, нечисть еще не сдалась, и мы не должны отступать, оставлять их в покое, чтобы они набрались сил и выбрали себе нового владыку.
Правда была в том, что некому править нечистью, если только Вольга, взваливший на себя ответственность за все Лихолесье, не решится принять тяжелую ношу. Марья покачала головой. Разговор был совсем не подходящий для празднества, и они оба это чувствовали.
Марья шагала по площади, злилась. День выдался жаркий, и в богатом уборе ей было непривычно и неудобно, душно, и она мечтала оказаться в прохладных стенах, но Иван церемонно вывел ее к народу, представляя свою новоявленную жену. Перед ними рухнули ниц, а Иван, в легком волнении прочистив горло, начал говорить речь, наверняка подсказанную ему отцом Михаилом: быть не может, чтобы сходу так ладно и заливисто у него выходило!
— Этот день счастливый не только для меня и для моей семьи, — искренне радовался княжич, — но и для всех, кто верит в милость Белого бога! Мы победили, страшный Кощей схвачен и скоро лишится головы, а для нас настало время праздновать! Нас ждут дни благоденствия, обещанные нам Белобогом, и я сделаю все, чтобы защитить наши земли от черной напасти…
Слова, всего лишь слова… Рукой, не знавшей настоящей битвы, он махал толпе, радостно улыбаясь во все лицо, и народ одобрительно гудел. Прокатилось его имя, повторенное, прореванное множеством глоток, и Марья стиснула зубы: это ее настоящего мужа должны были славить люди, но они забыли потерянного княжича и возвели другого мальчишку, танцевавшего так, как хотели жрецы…
На пиру Марья почти не ела, лишь для вида поковырялась в тарелке, отпила немного вина. Она не следила за танцами девушек, выступавших к удовольствию молодых мужчин, жадно наблюдавших за их стройными фигурками. Не вмешивалась в разговоры, потому что знала: никто не станет с ней говорить. Побоятся обидеть Ивана. Да и о чем беседовать с женой княжича — не о войне же?..
Шепотки, несмотря на громкие заявления Ивана там, под церковью, доносились тревожные. Говорили, Лихолесье бьется с помощью казанских войск, что хан послал своих лучших воинов — те идут грабить, соскучившиеся по богатству русских городов, а нечисть хочет мести и крови. Она спрятала довольную улыбку. И ненадолго поверила, что для них с Кощеем возможно спасение. Что Вольга, как они и договаривались, приведет к покойным берегам Светлояра, раскинувшегося невидимым щитом, орду, что прикроет им спины, когда они будут бежать…
Иван, видимо, смирился, что его жена тиха и задумчива, но иногда во взгляде его мелькало что-то разочарованное. Наверное, представлял веселую девушку, похожую на тех, что никогда не отказали бы ему. Но она шла в брак, словно на плаху.
Время тянулось. В бездействии Марья потерялась, но сквозь узкие окна пиршественного зала видела, что снаружи сгустилась тревожная тьма. Вокруг пели и плясали, и она подумала, что китежские дворяне ничуть не отличаются от обычных посадских людей, которые также кутили и праздновали где-то снаружи. Странным образом это напомнило ей шабаши в Лихолесье, и даже в песнях она услышала знакомые отзвуки, наклонила голову, пытаясь воскресить воспоминания. Какими далекими были ночи, проведенные с ведьмами… И как же она обрадовалась уловить обычную незамысловатую песенку, не колокольный перезвон и не долгое запевное, плачущее радение Белому богу.
Единственное, за чем Марья пристально следила, — это как Любава подает Ивану чарку с вином. Он даже не заметил, что девушка незнакомая, пришлая, оживленный праздником.
Рядом с Иваном были его друзья — наверняка отпрыски знаменитых горожан, помощников старого князя. Тот был так плох, что даже не вышел поприветствовать новобрачных, лежал, прикованный к постели — уже мертвый старик, упрямо цепляющийся за жизнь. Теперь, когда Иван стал мужчиной, а не мальчишкой, которому дозволено развлекаться на соколином дворе, его отцу могли и помочь… уйти.
Она слышала, как друзья с Иваном обсуждали ее так, будто ее здесь не было. Марья пропускала их грубые слова мимо ушей, они не задевали ее, но любопытство вынуждало наблюдать за Иваном. Нет, он был другим, не похожим на этих юношей. Более… правильным. Воспитанным в окружении священников, под их надзором. Потому, казалось, и ему этот разгульный праздник непривычен.
Провожая молодых в спальню, «укладывая» их, приятели эти смеялись и подбадривали Ивана, кажется, смущенного их громкими словами, но не желающего это показывать. Марья по-прежнему была холодна. Не смотрела на раскрасневшиеся лица, чтобы они не заприметили, как гневно пылают ее глаза. Кощей бы приструнил их, он никогда не позволял лишнего говорить про Марью, но Иван и сам растерялся — да и традиция была такова.
Двери в супружеские покои закрылись, оглушив Марью. Она вдруг остро поняла, что осталась совсем одна, безоружная. Конечно, Иван не был похож на воина, скорее — на тщедушного отрока, едва поступившего на службу…
— Нет, — отрезала она, когда он попытался коснуться ее плеч.
Марья отступила, раздумывая, как прорваться к двери — нужно было место для разбега, чтобы врезаться в пошатывающегося Ивана. Особой силы для него не надо было, но она вся подобралась, чувствуя напряжение мышц. Дыхание постаралась успокоить. Но, к ее удивлению, Иван не попытался накинуться на нее, а поглядел как-то даже обиженно. Ему никогда не отказывали?
— Ты даже не любишь меня, — неохотно сказала Марья.
— Что? — он захлопал глазами. — Люблю! Ты моя невеста… то есть, конечно, уже жена… Ты прекраснее всех девушек, которых я встречал, — неловко добавил Иван и выжидательно посмотрел на нее, словно надеялся, что ее сердце растает из-за этих ребяческих слов. — Это из-за того, что случилось с тобой в Лихолесье? — вдруг спросил он почти трезво, сверкнув глазами. — Кощей, он…