Страница 31 из 43
— Мы нашли… то, что осталось от повозки. Тела, кровь, обрывки… Мы решили, тебя уволокли! — в отчаянии воскликнул князь Всеслав. — Нечисть, дикий зверь или бандиты — не понять… Ничего не нашли. Все говорили, что ты мертва. Воеводы, охотники. И я поверил, потому что не было никакой надежды.
Он не просил прощения униженно — и слава Чернобогу, иначе Марья бы даже бросилась на него, пытаясь по крайней мере поцарапать.
— Почему вы не попытались… хотя бы поискать подольше?.. — прошептала она. — Просто бросили! Ведь это так легко — забыть!
— Марья, девочка моя, — мягко заговорил отец, поняв ее растерянность. Хриплый голос старого воина прозвучал необычайно нежно, и Марья насторожилась, напряглась, точно кошка, готовая броситься с когтями, с истошным воплем. Но отец говорил, чуть волнуясь, искренне и проникновенно: — Я не мог поверить, что потерял тебя. После смерти твоей матери у меня ничего не осталось. А я был не лучшим родителем, не знал, как воспитать тебя. Надеялся, что всю работу сделают няньки. Сколько раз я спрашивал у Белобога, почему ты не родилась сыном! — досадливо усмехнулся он, и Марья настороженно, криво улыбнулась. — Все было бы куда проще. Без этой мороки. Я научил бы тебя воевать… И мы были бы счастливы.
«Но ты мог научить меня, отец, — про себя поспорила Марья. — Разве не бывает женщин в ратном деле? Разве нет могучих полениц? Не одни ягинишни умеют драться так, что мужчины их боятся. Но тебе удобнее было держать меня запертой в доме…»
— Когда донеслись новости с границы, что появилась какая-то воительница, что степняков побила, я не придал этому значения, — рассказывал князь Всеслав. — Но потом задумался. Еще в то время я хотел снова отправиться к Лихолесью и попытаться что-то узнать, но меня остановил князь китежский… А позже стали ходить слухи, будто Кощей тебя похитил. Тут я вознегодовал, собрал дружину, насилу дождался, пока Китеж объявил войну против нечисти. Слишком долго это делалось. Мне хотелось верить, что ты не по своей воле за Чернобога бьешься…
— Как видно, ты совсем не знаешь, чего я хочу, — печально заключила Марья.
— Что?..
— Я не хотела выходить замуж, — процедила Марья; теперь она могла высказать то, что не отваживалась прежде. — Меня даже не спросили! Даже у дворовых девок спрашивают, кто ей люб, а мне и выбора не дали. Все сговорено еще в раннем детстве — да что это за жизнь!
— Разве бывало иначе? — усмехнулся князь Всеслав. — Нас с твоей матерью тоже сговорил мой родитель. Дед твой не хотел отдавать Веселину, но отец настоял… Я впервые ее увидел на венчании, она маленькая была, дрожащая… И смотрела на меня испуганно, но все косилась из-под фаты, любопытная была. Я подумал — как же такого зайчонка не полюбить, не защитить? Я с ранних лет воином был, — добавил он сурово, — а она такая нежная, совсем чужая, и у меня что-то в груди зашлось — не поверишь!
Он словно бы помолодел, рассказывая о любимой женщине. Лицо не казалось суровым, как у деревянного идола, смягчилось. И стало таким горьким. Выражение измученного старым неотступным горем человека, никак не могущего забыть свою жену, погибшую родами…
— Почему… почему ты раньше со мной не говорил? — спросила Марья. — Про нее. Я хотела бы узнать! Но все, что мне оставалось от матери, это сплетни дворни. Да и те почти забылись, когда я подросла, чтобы что-то понимать.
— Трудно это было, Марьюшка, — признался он. — Да и ты до тех пор не поняла бы, как я ей дорожу. А теперь ты взрослая совсем, и я… подумал, может, не так-то верно то, что мы замыслили, — засомневался он. — Здесь что-то неладное творится. Не верю я, будто Владимир сам по себе занемог. А при Иване вечно жрецы. Забрал бы тебя да уехал домой, но все давно сговорено.
Она неловко пожала плечами. Марья никогда не думала о Ярославле как о доме, но сейчас, посидев с отцом, даже немного расчувствовавшись, проникшись его горем, она решила, что ей любопытно увидеть, как там все поменялось. Закончили ли стройку в княжеском тереме… Но тут же спохватилась, покачала головой.
Ее настоящий дом умирал под сапогами китежских воинов.
— Марья, ты же Кощея этого любишь, — сказал вдруг отец, и она обмерла. Подумала о гребне, единственном ее оружии — выхватить, вдарить в незащищенное горло. Но поколебалась, не смогла двинуться, не после откровения отца. Убить память о матери…
— Как ты узнал? — обреченно спросила она.
— Да я же не слепой! Видел, как ты и поначалу на него смотрела, все проверяла, как бы ему не навредили, а потом, когда в Китеж ехали, вся извелась. Может, Васька Черниговский и не понял, но это потому что у него, кроме войны, ничего в голове нет. Одна сеча. А я знаю, каково переживать за кого-то, кого любишь, места себе не находить, — терпеливо растолковывал отец. — Ты не бойся, я говорить не стану. Пусть все идет свои чередом. Ты мне ответь, он тебя силой в жены взял? — сурово нахмурился князь Всеслав.
— Ваня?.. — она осеклась. — То есть… Кощей…что ты! — нелепо отмахнулась Марья. — Разве бы он меня обидел! Это все сказки про него рассказывают, их церковники придумали. Он не чудовище. Не такое, каким его хотят представить.
— Я сражался с ним в прошлый раз, с его войском, — вспомнил князь Всеслав. — Это хуже, чем Орда. Те-то люди, ну, ограбят, сожгут, женщин схватят, но нечисть… Они же съедят, — севшим голосом сказал он, видно, вспомнив что-то. — Растерзают, как звери.
— Он ни разу не был со мною груб, — твердо сказала Марья. — И он всегда спрашивал, чего я хочу. Вот почему я сражалась за него, а не за вас. Потому что он позволил мне взять меч.
Отец с печалью смотрел на нее, но почему-то не стал спорить. В детстве Марье показалось бы, что она одержала над упрямым родителем громкую победу. Но слова отца что-то задели в ее душе, показали, что нечисть можно бояться не только из-за суеверий, а потому что они жестокий дикий народ…
У него были причины ненавидеть Лихолесье.
— Теперь ты расскажешь все, — сказала она без всякого выражения. — Про меня, про Кощея…
— Я вечером отправляюсь на войну, Марья. Не с кем там говорить.
Она прикусила язык до крови. Очень не хотелось благодарить — Марья лишь гордо взглянула на него и пошла прочь, ничего не говоря.
========== 9. Цепи ==========
Вечером перед свадьбой Марья волновалась и места себе не находила — не потому что предстоящее замужество так тревожило ее, а поскольку Любава, рыскавшая по двору, принесла добрые вести: она заприметила, как дружинники проскальзывали в кухни. Дело неудивительное: может, перехватить что хотели из-под носа князя, может, из-за стряпающих девок туда загуливали, но Любава клялась, что оттуда и выходили воины чуть погодя. И, хотя в шлемах они все были на одно лицо, Марья быстро смекнула, что они меняют караул.
— Нигде больше они царя Кощея держать не могут, — поделилась с ней Любава. — Оттуда шибает колдовством, моя королевна, и я думаю, там у них прямой ход к Источнику, к Алатырь-камню, откуда они воду для своих злодейств набирают. В Китеж-граде сила Белого бога куда больше, перекрывает она Черного, — украдкой шептала ведьма, понижая голос, словно одно только имя заступника нечисти могло потревожить вечерний город.
Днем отбыл отец, и сердце Марьи сдавила грусть. И опаска: что, если он все-таки открыл кому-то ее тайну, и ей стоит быть готовой к тому, что к ней ворвутся с мечами наголо?.. Что ж, тогда она умрет в бою, как ей и полагается… Как полагается дочери Ярославского князя, снискавшего себе славу в бою, а не благодаря колдунам и молитвам. Но ее отец оставался честен во всем, и никто не потревожил Марью.
С последнего их разговора Марья не видела и Василия. На женскую половину он не захаживал, а девки болтали, что у него есть какая-то милая в посаде, но он так хорошо ее скрывает, что и не понять: то ли правда есть девушка и он так блюдет ее честь, то ли все это отговорки, чтобы от дел пустыми разговорами не отвлекали. Все же он был человек дела, таких Марья уважала.
Утром она снова прогуливалась с Иваном, надежно стиснутая правилами, охраняемая со всех сторон. Зато в это время хитрая Любава смогла просочиться к кухням, пока весь догляд был за Марьей да за княжичем, которого оберегали как зеницу ока — еще бы, единственный наследник, на него возложены все надежды!