Voluntate Dei

— Попытки выжечь себе желудок?

— Все в этом мире стремится к саморазрушению и хаосу, — философски заявила Кара и подняла кружку, как бы провозглашая тост.

— Это ты про энтропию? — неуверенно предположил Ян.

— Люди понапридумывали умных слов… Хочешь попробовать? — ухмыльнулась Кара, подсовывая ему под нос кружку с клубящимся паром. Пахло на редкость невинно, обычно — кофе. — Живем один раз, ну! — веселясь, подначивала Кара.

Ему нравилось видеть ее такой расслабленной — в последнее время Ян замечал, что Кара кажется слишком серьезной и утомленной, но теперь забывал об этом. И несмело отнял у нее кружку, отпил глоток, прижмурился, с удивлением сознавая, что спросонья и не нашел бы разницы между этим и обычным растворимым кофе из банки, который он пил… Ян вернул ей кружку, чтобы не искушаться.

— Мне нужно во Дворец где-то через пару часов, — прошептала Кара, утыкаясь носом ему в плечо. — Я посижу тут?..

— Конечно, — улыбнулся Ян. — Не хочешь, кстати, отчет со мной написать?

Кара заворчала, точно как сердитый Джек, и попыталась отгрызть ему ухо.

========== кровь на гимнастерке ==========

Комментарий к кровь на гимнастерке

история про вампиршу Анну времен Второй Мировой, не связано с основными сюжетами

Анна привыкает не слышать где-то вдалеке глухо бухающие взрывы. Знает, что там идет война, но едва ли она страшнее той, что ведут в госпитале. Это совсем иная битва, но тоже — пахнущая кровью. Тяжелой, напрасно льющейся кровью.

Она помогает затащить мальчишку; санитарка, тонкая Наденька, надрывается, сипит, но волочет на худой спине. В худеньких руках Анны силы больше, чем в целых отрядах, что гибнут там, растерзанные. Раздираемые в клочья гранатами, осколками; безжалостно изрешеченные пулями; размазанные гусеницами тяжелых танков. Мальчик на Анне (она больше чем в десять раз старше его) хрипло стонет и кашляет кровью, заливая ей гимнастерку.

Крови столько, что от нее мутит. Вампира — мутит.

Она украдкой мажет пальцами по темному пятну на его плече, пробует кончиком языка. Вкус крови наполняет рот, и Анна сдавленно рычит, кусая губы.

— Вторая, резус отрицательный! — кричит Анна, перепоручая мальчика кому-то.

Вокруг толкотня, вопли, протяжные болезненные стоны. В маленьком тесном госпитале — не развернуться, класть приходится на полу. Они не думали, что линия фронта окажется так близко; да никто не думал теми теплыми летними днями, что все так обернется. Но Анна уже не помнит солнечных улиц Ленинграда, шепота его садов и призыва рек: все сгинуло в круговерти битвы.

Самой ей хочется бежать туда, сражаться. Она бессмертна, любая рана затянется, так что Анне проще других быть героем, нестись прямо на врага, чувствуя, как в мертвую плоть впиваются пули. Она ринулась бы на передовую, в огонь, под обстрелы, она обменяла бы свою жизнь на чужие — всех этих мальчишек, кричащих и на родном немецком, и на знакомом русском языках. Если бы могла.

Ей бы хотелось сыграть в спасителя. Но вампиры обращают только тех, кто согласится.

Последних раненых заносят, бегают с бинтами. Она ненадолго выходит — глотнуть воздуха, а не крови. Темнеет, небо на западе расцвечено в рыжий, и это оттуда доносится страшный грохот, точно едет колесница бога войны, подпрыгивая на ухабах ленинградской глубинки. Анна бы умоляла, чтобы она завязла, чтобы не дошла; она бы молилась в этих хрупких старорусских церквях, если б смогла ступить на скрипучие половицы и не вспыхнуть заживо.

За углом она находит упыреныша. В нем еще ее кровь, свежая, живая, и Анна чувствует его, закрывая глаза, как пульсирующую рану. Еще неделю назад его принесли на стол с пробитым легким, и Ванька сипел на прерывистом вдохе и гадко хлюпал чем-то в грудине, а хирург цинично посоветовал не занимать место для живых (его можно было понять; его глаза были такими же красными, как у Анны, с полопавшимися капиллярами на пожелтевших белках, и в них плескалась полынная серая горечь). А Ванька умолял, просил, хотел жить, он вцепился ей в руку, потому что Анна единственная его держала в этом Аду, его заполошное, бьющееся, как птичка, «пожалуйста» до сих пор слышалось ей в ночи. И никто не заметил, как она впилась зубами в тонкое запястье.

— Он умер. Он не согласился… Мы ведь с детства… как братья… Почему?.. — жалко скулит Ванька. Алые горящие глаза не вяжутся с его жалко дрожащим тоном, с трясущимися руками. Он тыкается носом в перемазанную в крови грудь Анны, как кутенок. Плачет; это ничего, со временем все вампиры разучиваются плакать.

— Что он сказал? — спрашивает Анна тихо, привлекая его к себе ближе и поглаживая по волосам. — Ваня, поговори со мной. Будет легче.

— Он сказал, что не хочет видеть, как мир сгорит. Как все это сгинет, а мы — останемся.

Анна молча кивает.

Ей бы тоже не хотелось видеть гибель мира, но никто не спросил ее, желала ли она вечной жизни.

========== собрались на Пасху на кухне Сатана, инквизитор-Смерть и бес… ==========

Комментарий к собрались на Пасху на кухне Сатана, инквизитор-Смерть и бес…

пост Alia tempora, но не слишком спойлерно

Торопливо печатавший отчет Ян неожиданно отвлекся и затих. Они сидели на кухне, болтая ни о чем, Влад протирал кухонные шкафчики, особенно — закоптившиеся над плитой ручки, чудом балансировал на стуле. Рядом с Яном сидела, нахохлившись, Кара и терзала пасхальный кулич, отщипывая себе кусочки сбоку и выедая изнутри. Под столом лежал Джек, голодно урчал и охотился за своим виляющим хвостом.

— Между прочим, нас приглашают на пикник! — объявил Ян, поманив к себе Влада и показав на письмо, пришедшее на электронную почту. — Очень мило с их стороны… Не хочешь немного развеяться?

— Инквизиторство, птичка моя, — трагично объявил Влад, обтирая руки. — Ты же понимаешь, что «пикник» на Остару — это дикая оргия в лесу? Хочешь поучаствовать? Я-то за любой кипиш, сам знаешь.

Ян смущенно замолк. Он опасливо покосился на экран ноутбука, отмахнулся от рассмеявшейся Кары, которая повисла на его плече, весьма неприлично предлагая пару вариантов.

— Отправь мне, — повелела она, — мне нравятся такие приятные традиции, а Ишим сама говорила, что мы засиделись дома. Уверена, ее это заинтригует! Вот и вечер перестал быть томным…

Фыркая, Ян быстро пробежался по клавиатуре, и впрямь переправляя приглашение на ее рабочую почту, словно желая поскорее от него избавиться. И обратно открыл отчет.

— В лесу! — ужаснулся он. — Сплошная антисанитария! Какой кошмар.

Влад пожал плечами, поставил стул на место. Он не был таким уж ханжой, да и помнил несколько «пикников» времен своей разгульной молодости; он туда и Кару затаскивал пару раз. Опьяневшие от сладкого весеннего ветра, демоны и нечисть теряли голову, были больше зверями, чем людьми. Он смутно помнил отчаянность тех ночей, их несдержанность и дикость, нечто, что приходило во тьме теперь — это бесовское откликалось на пробуждение весны, на свежесть расцветающих дней. Свобода, абсолютная свобода; пляски у яркого искрящегося костра, горячность прикосновений, рвущие горло песнопения…

— Они возвращаются к старым верованиям, обращаются к природе, — протянул Влад. — Господь ушел, но народу всегда хочется праздника, тепла… Они бросаются в омут весны, забывая обо всем. Я могу их понять.

— Остара ведь — богиня зари? — спросил Ян, поглядев в окно, где сияло предзакатное рыжее солнце. — Богиня новой жизни… Что ж, даже если это пустые выдумки — она не худшее божество, чтобы в него верить.

Виделось: ему тоже хотелось освободиться от всего тяжелого, ненужного, такого зимнего и бездушного — от этого скучного отчета, который Ян приканчивал прямо сейчас. Но он сам был слишком строг для развеселого праздника: в этом была его главная беда. Вздохнув, Влад сел напротив и отпил холодный горький кофе из кружки Яна.

Кара методично кусочничала, объедая кулич. Почему-то глазурь она не трогала, обходила стороной. В который раз Влад задумался, откуда она его взяла: с тех пор, как Пасху перестали праздновать, найти куличи было почти невозможно. Но упрямству Кары оставалось только позавидовать; в нем она переплюнула бы и Яна, если б Каре чего-то срочно захотелось. Так что они оба тактично не задавали вопросов, когда она ввалилась к ним с куличом в обнимку.