Voluntate Dei

И — улыбка. Настоящая, неподдельная. Клыки показывает, скалится. Слишком доверчиво, как большой, но домашний волкодав. Только за ухом не чесать — сожрет все пальцы.

Яну бы сдать его быстро на руки Каре — Влад явно свихнулся, но он не звонит ни Лирийской, ни в больницу, он сидит рядом в темноте, курит «Парламент» и бормочет что-то успокаивающее. Что — не помнит уже сам. Но слепо смотрящий в темноту Влад надежно отпечатывается у него в памяти и где-то на сетчатке глаза.

Во сне Влад смеется. Дико, захлебывается, взвывает. Ян сначала дергается, потом привыкает, но все равно не хочет знать, что ему там снится, совсем не хочет.

У Влада Войцека не в порядке с головой, ледяные руки и трясущиеся пыльцы. Днем он пытается что-то делать, деловито носится по офису и ехидно встревает не в свое дело, а ночью по-звериному воет в голос, цепляясь за руку Яна.

— Так все-таки, биполярка или шизофрения? — вздыхает Кирай.

— Не знаю, — тихо отвечает Влад. — Просто… крыша едет. Иногда.

Иногда — это когда Ян волочет его ночью домой из пригорода, совершенно не помнящего, как он там оказался. Иногда — это когда он является домой только под утро с окровавленным лицом, как будто грыз кому-то глотки. Когда пьет пригоршнями какие-то таблетки, и Ян боится отвернуться лишний раз, а то Владу хватит ума запить барбитураты водкой и закрыть глаза.

Владу легче цепляться за голос, и Ян читает ему «Никогде» вслух, вконец растрепав старую книжку, прихваченную по дешевке в магазине. «История с кладбищем» одиноко дожидается очереди на книжной полке. Ян утром врет сердобольной Анне про бессонницу и отчеты.

Когда-нибудь сказки у него кончатся, но пока можно об этом не беспокоиться.

— И зачем ты мучаешься с этим ненормальным? — Это лениво спрашивает кто-то с работы — слухи быстро разносятся. — Скинул бы в лечебницу давно и жил себе спокойно…

А Ян мило улыбается, спокойно кивает и бьет с разворота — как Влад учил. Сослуживец падает, сквозь пальцы, прижатые к лицу, сочится ярко-красная кровь. А Кирай уже пьет кофе из автомата напротив, намешивая побольше сахара, чтоб аж на зубах хрустел.

Если бы он боялся жить в одной квартире с психопатом, способным встретить его и чашкой ромашкового чая, и вовсю полыхающими шторами, он давно переехал бы на этаж пониже.

Они, кстати, живут на первом, а Ян еще давно решил, что не будет окисляться-разрушаться-гнить в цинковом гробу и подписал что-то там в крематории.

И ему правда хочет верить в истории Влада о Боге и Исходе, демонах и ангелах, о самом себе — инквизиторе. Ему хотелось бы, чтобы это было правдой, потому что жизнь у него, неудачливого сержанта полиции, невеселая совсем.

Кажется, там, в мире Влада Войцека, он был немного счастливее. И жаль, что это — всего лишь его безумие.

========== “ненавидь меня, боже” ==========

Комментарий к “ненавидь меня, боже”

обрывочное; предположительно Кара/Ишим

— простите грехи мои, падре, — так ведь надо начинать?

Прощение у бога молят не так, конечно же, но раз уж нет его, то к чему следовать правилам, писанным как бы по его словам? Достаточно просто поднять голову к небу, улыбнуться, оскалиться и подумать, что как же, черт возьми, жаль, что это не мои пальцы сомкнулись у него на шее.

Добро пожаловать в ад — здесь у нас ненавидят просто так, от вечной скуки. Мне бы хотелось навсегда показать его богу, знаешь? Пусть вдруг поймет, каково это — быть никем, когда за оскалом прячется пустота.

— ненавидь меня, боже, — так ведь будет легче для всех.

Жаркий песок засыпается за воротник, когда ты падаешь, задыхаясь от удара в живот, щекой проезжаешься по старым осколкам, кровь льется в багровый песок и течет по губам, только запрокинуть голову и расхохотаться, чувствуя стекающую в горло кровь.

— падать всегда больно, но откуда господу знать.

Пахнет горячим металлом, раскаленным безжалостным солнцем, пахнет кровью до тошноты, тело дрожит слегка после драки, крик клокочет в глотке, забив ее, что не продохнуть. Улыбка на лице — почти детская, радостная — ах, если бы картину не портили клыки да красные огоньки пожара вокруг расширенных зрачков! Руки все в крови, на пальцах крупные брызги — что пригоршня спелой вишни, истекающей соком.

Не человек, а сплошная сталь — такой только резать кого-то или гробы забивать.

— иконы сгорают, а храмы лежат в руинах; загнать бы тебе, господи, меж ребер крест, на котором умирал твой сын, чтобы хоть немного царапнуть сердце.

Можно кричать, что война — это мир, захлебнувшись дешевенькой книжкой про страну, где все всегда хорошо. Настоящая война — это у нас здесь, внизу, среди алого на алом, среди всполохов огня до неба — я знаю, как их надо сжигать, чтобы все горело так, чтобы запах паленой плоти разъедал легкие и тяжелым смрадом клубился в воздухе напополам с адской пылью, я знаю!

— и не смотри, что меня трясет, это совсем не важно, — понимаешь, от своих ролей устаешь.

Лучше слушай мой голос, сорванный злым криком до хрипоты, каждый вздох, каждый взгляд, каждый стон — не вздумай что-нибудь упустить, иначе ведь ничего не останется. Коль избрана роль бога — изволь уж ее исполнять, говорят мне голоса из зеркал, и остается мне только и дальше стоять над другими и что-то им кричать.

— наша свобода стоит ровно тридцать серебренников, а я умею платить одной только сталью.

Однажды забыть себя ради роли — это не мой конец, потому я и говорю тише, глядя ясно и мрачно в знакомые глаза цвета твоего, господи, неба:

— встречай меня с револьвером, слышишь?

Где-то там, в груди, из-за ребер, еще слабо бьется почти человеческое сердце. А ты стреляй мне твердой рукой в висок.

— я ведь тебя люблю

========== шанс ==========

Комментарий к шанс

По заявке: пред-канон Debellare superbos, Яну ~12 лет, он в Аду.

Когда за тонкой стенкой, хранящей отметины когтей и зубов других пленников, рвут на части кого-то другого, остается только эгоистично радоваться тому, что у тебя впереди остается еще целых полдня, а кому-то повезло не так сильно. С одной стороны, разносящиеся по пустому коридору вопли леденят кровь в жилах и выворачивают душу наизнанку, а с другой, сердце ликует — там пытают не тебя.

Это все до того ужасно, что бедный правильный мальчик Ян вжимается в стену, испуганно закрывая уши ладонями, сам боясь тех мыслей, что рождаются у него в голове, да только внутренний голос так просто не заткнуть. Он так и будет радостно шептать что-то, если только не отвлечься на мысли о чем-то другом. О том, сколько ему осталось, например.

Сначала он пытался считать дни по тому, как часто забитых пленников из соседних клеток забирают, но быстро понял, насколько ненадежны эти измерения. Высшие могли устроить очередной гладиаторский бой тогда, когда им захотелось.

Выбор до сих пор не падал на него. У мальчишки аж кости выпирают, вслух делились охранники, проходя мимо клетки, гончие даже наиграться не успеют, а публика будет недовольна. Так шли дни, а Ян из последних сил надеялся, что тихо сдохнет в камере, так и не увидев адских псов, о которых здесь шептались. Зрелище, шуршало по углам, на всю жизнь запоминается.

Вчера из его камеры выволокли рослого демона с Девятого, учившего мальчишку языку жестов. Ян все верил, что его сосед — высокий, под два метра, грузный демон с закрученными бараньими рогами — сможет вырваться.

Через час мимо волокли его истерзанный труп с оторванной головой, с шеи капала черная и тягучая кровь, а кость позвоночника на срубе белела в свете факелов.

Ян уже научился не жалеть менее удачливых соседей. Всех их в итоге ждала одна судьба, так что он даже ничего не почувствовал. Абсолютно.

Сейчас в его камеру швыряют очередного демона, а Ян устало думает, сколько продержится этот, прежде чем отправиться в общую яму, где гнили все трупы.

Это не демон, а демоница, оказывается при ближайшем рассмотрении. На памяти Яна тут женщин почти не было, а если и мелькали, то только раздражали его своим надрывным воем. Эта тихо лежит некоторое время, а потом со стоном поднимается, кривя разбитые губы от боли.