Сорочьи перья

— Однажды я тебе покажу мир, — обещала Росава часто, глядя на сына с гордостью. — Ты не похож на людей, но ты их породы…

— Мне и здесь хорошо, — пожимал плечами Пересвет.

В лесу под горой не было одиноко: ее посещали другие ведьмы, всегда можно было обратиться к лесным духам… Те любили Пересвета и часто играли с ним в детстве, пока тому не наскучили ребяческие забавы.

Однажды Росава украла для него клинок, но сын выглядел с ним так нелепо и неловко, что ей по настоянию Пересвета пришлось вернуть меч на место: хорошая сталь стоила дорого, а деревенской семье скоро нужно было отправлять сына на войну. Росава послушалась. Люди еще долго потом ругали ни в чем не повинного домового, когда меч нашелся…

Он не был воином, ее Пересвет. Да и сама Росава никогда не была, хотя среди ведьм немало тех, кто любит битву. Она предпочитала уединенную пещеру и лесную свободу.

Но как-то утром Росава увидела кровавый рассвет и тогда поняла, что счастливым дням пришел конец. Пыталась отослать Пересвета, но толком не объяснила своего беспокойства, и упрямый сын остался. Ему было двенадцать весен, и он становился все более непокорным — как и любой юнец.

Они пришли вскоре, поднялись к пещере. В руках сверкало оружие — и с ним люди выглядели угрожающе, и Росаве не хотелось смеяться. За ними следовал священник, бормоча молитвы, и Росава почувствовала слабую боль, бьющую в висок. А потом вперед вышел человек — староста деревни, как назвался. Походил на Пересвета, как отражение на воде. Зыбкое от прожитых лет.

— Ты моего сына украла, ведьма! — запальчиво выкрикнул он, оглядев и Росаву, и мальчишку, что стоял с ней рядом. Они знали, что будут закрывать друг друга собой, а потом встали плечом к плечу.

— Я его не крала! — прошипела Росава. — Твоя жена убила его. Или ты приказал это сделать — мне до того нет дела! У ребенка не было имени, и я назвала его — Пересвет. У него не было родни, и я забрала его.

— Ты лжешь! — рявкнул староста. — Я искал своего сына! А ты… сорока-воровка — это все знают!

Люди поддержали его ревом. Они не боялись ведьму, потому что их было много. Потому что проклятый священник все молился своему богу. И потому что Росава не могла бы похоронить их всех под этой город, пока рядом стоял ее сын.

Она пожалела, что вернула меч. Так она бы забрала чью-то жизнь с собой.

Росава рванулась, выпуская когти, зарычала диким зверем, схлестываясь с каким-то воином, кинувшимся прикрыть своим телом старосту. Но на нее накинули сверху сеть, и та стала жечься — конопля! Росава завыла, застонала, вцепляясь в сетку руками, пытаясь ее разодрать — но тщетно.

— Мама! — до нее донесся крик Пересвета, кинувшегося к ней из рук мужчин. — Что вы делаете?!

— Беги! — вскричала она.

Сил ее хватило бы, может, чтобы освободиться. Но она схватилась за Пересвета, дернула его с места, направляя куда-то далеко, дальше отсюда, от ужасных людей, от жгучих сетей, от сказок про сороку-воровку. Он закричал, пытаясь вырваться, вернуться к ней, но сильный вихрь подхватил его и потащил прочь, сметя половину крестьянского воинства.

Обессиленная, Росава упала на землю.

Потом говорили — когда ведьму сжигали, она только смеялась. И кричала в небо, что она не украла ни одного дитя — что всех их загубили люди этой деревни и окрестных, заслышавшие про страшную ведьму.

Но ее уже никто не слушал.

========== 7. наличник ==========

Наличники на этой избе были странные. Кощей остановился, поглядел внимательно, рассматривая искусную работу какого-то неизвестного плотника — и узнавать его судьбу отнюдь не хотелось. Он знал, что наличники на окнах обыкновенно изображали устройство мира: сверху небо, раскинувшееся, великое, снизу — земная твердь, населенная людьми и прочими тварями.

Но эта изба казалась странной, какой-то неправильной.

Кощей, возможно, не осознавал это, вымотанный дорогой сюда, а потом и работой, пока дом не взглянул на него в ответ.

На вырезанном наличнике сверху был глаз, и он смотрел прямо да еще и мигнул, а Кощей опасливо не мог пошевелиться. Новообретенная сила еще поддавалась, чувствовалась неловко, как меч не по руке, и потому он решил, что разумнее будет не дергаться. Но дом только обвел его жутким взглядом и отвернулся безынтересно.

Ядвига вышла во двор, посмотрела на него сурово. Обещала сначала научить его хитрой ворожбе, но потом показалось, что она принимает Кощея за слугу, которому можно поручить и подмести, и котел вымыть, и суровый частокол поправить… Он подчинялся привычно — его научил плен у ордынцев, но Кощей надеялся, что постепенно эта покорность вытрется из него.

Он смотрел на нее, пытаясь понять, где Ядвига прячет эту невыразимую силу, которая укрывала ее, как невидимая шуба. Глаза у нее были змеиные, хищные, темные. Крепкий стан, цветастое платье, которое не слишком отличалось от того, что носили состоятельные горожанки, несмотря на то, что жила Ядвига на границе Нави и Прави. Она была пугающе обычной.

— Что не так с этим домом? — невольно спросил Кощей.

Его наставница посмотрела на свое жилье задумчиво, словно размышляла, не отрядить ли его поправить крышу. У него не было сил забираться наверх, и в какой-то момент он понадеялся, что больные ноги подломятся, он упадет и свернет шею. Не самая достойная смерть для того, кто выбрался из ордынского плена, но он устал выполнять просьбы Ядвиги, больше напоминающие приказы.

— Это граница, — сказала Ядвига. — Навь и Правь по обе стороны от нас, а тебя удивляют наличники на моих окнах?

— Я пытаюсь выбрать что-нибудь, что кажется наименее ужасающим, — выговорил Кощей. — Однако это впечатляет меня чуть больше, чем те старые черепа на частоколе. Когда кто-то из рабов пытался сбежать, ордынцы им отрубали головы и оставляли стоять на копьях.

— Мне нравится, как ты говоришь, княжич, — улыбнулась Ядвига.

— Я не княжич. Я ученик колдуньи, — огрызнулся Кощей. — Который ничего не умеет.

Возможно, он вел себя ребячески, однако бесконечная работа и уныние разжигали его злость. Он мечтал о том, что обретет ту же мощь, какую почувствовал, когда наблюдал за пылающим стойбищем, ощущая восторг и ужас одновременно. Он желал большего.

И, возможно, Ядвига лучше всех понимала это.

Он пререкался, злился, как сердитый пес, но Ядвига была не из тех, кто казнит за лишнюю дерзость — нет, куда невыносимее был ее снисходительный взгляд, который будто бы твердил: ты не достоин, ты не настоящий колдун, тебе стоило умереть там, в плену, беспомощно и жалко, а то и еще раньше — на бранном поле, где разбили ваше войско. Он ненавидел себя, ненавидел Вольгу, который привел его в странную избу, сказав, что тут его обучат. Больше всего — Ядвигу-пограничницу, что стерегла миры.

— Терпение, княжич, вот чему я пытаюсь тебя изучить, — сказала Ядвига, поглядев так, словно прочла его мысли. — Научись понимать мир, прислушиваться к нему. Тебе от Чернобога сила дана, но она тебя выжжет, вычерпает. Ищи ее в других источниках.

Но Кощей никак понять не мог, как можно найти эту силу в пыльных углах избы, которые он подметал, или на дне плошек, где он толок травы. В этом не было смысла. Не было ни капли надежды — как и в прошлой его жизни. Теперь его не держали на привязи и не мучили болью, но идти Кощею по-прежнему было некуда.

Да и колдовать нужно было научиться.

— Ты хочешь, чтобы я умолял тебя? — вздохнул Кощей. — Встал на колени?

— Если тебе так будет удобнее подметать, делай что тебе угодно, — любезно ответила ему Ядвига, как и обычно, не обращая внимания на его жалобы.

Иногда ему думалось, что неплохо бы сбежать — на Ту Сторону. Навь была где-то рядом, Кощей почти чувствовал ее затхлый привкус на языке, холодок, пробирающийся под дверь в темноте. Он думал о том, какие ужасы там встретит, и, несмотря на все изведанное, чувствовал жгучий страх.

— Ты так ничему и не научился, — вздохнула Ядвига, выйдя из избы как-то утром. Кощей сидел на крыльце, спиной к странному дому, чувствуя его пристальный взгляд. Он хотел было огрызнуться и снова заспорить, но почувствовал обреченную усталость.