Закаты

— «Жилетт», — прочёл истребитель красоты. — Чиркнул, и мужчины нет.

Он закончил черновое бритьё, выбросил старое лезвие, распечатал кассету, достал новое, ещё раз намылил лицо и побрился набело — быстро и беспощадно. Теперь из зеркала на него смотрело безусое, хотя и не скажешь, что бабье, лицо. Но он всё равно оценил зрелище как позорное:

— И впрямь, чик — и мужчины нет. Вот тебе и весь жульетт. Чмо какое-то. Ч да и только!

— Ну и рожа! — произнёс отчим, когда Белокуров покинул пункт истребления красоты.

— Прокофьич! Ты же сам всю жизнь набосо бреешься. Я и решил тебе приятное сделать, — смеялся Белокуров.

— Набосо... — проворчал отчим — Слово-то какое подобрал гадкое. Тебе набосо не идёт, с усами лучше.

— Взрастим новые. Ну-с, идёмте на княжеский обед.

— Интересно, чем сейчас князья угощают.

— А разве раньше ты, Прокофьич, у князей потчевался?

— Ну, в кино, в книгах там. А как же? Представление имею.

Дождавшись, когда Прокофьич в свою очередь умоется, побреется и принарядится, они отправились на четвёртый этаж, где в красиво убранной столовой их уже ждали княгиня Жаворонкова (как, бишь, её зовут-то?), её фрейлина (тоже имя выпало из памяти), Тетерин и отец-основатель (Владимир, а — ни отчества, ни фамилии...).

— А вот и мы-ы-ы! Простите, что заставили ждать, — бодро и громко объявил Белокуров, оглядывая стол, на котором стояли блюда с осетриной, сёмгой, икрой, заливным, пирожками, овощами, ещё чем-то, красивая посуда, большие бокалы из тёмно-синего стекла, которые поменьше — из темно-красного, отчего сразу припоминались утренние балахоны.

— Это мужчины, а это женщины, — сказал главный бестиарий, постучав вилкой по краешкам бокалов, но не успел пояснить своей наблюдательности, потому что раздался почти душераздирающий возглас княгини Жаворонковой:

— Боже! Что вы с собой сделали?!

— Не понял... Ах, усы?.. Да, вот так вот, — замурлыкал Белокуров. — Решил поменять имыдж. Похудеть, простите, за столь короткий срок не успел.

— Отвратительно! Просто отвратительно! — возмущалась княгиня. — Трудно даже подобрать сравнение, на кого вы сейчас похожи.

— Как раз легко, — возразил главный бестиарий. — Я стал ещё больше похож на отца-основателя.

— А, по-моему, даже меньше, — сказал палеоантрополог. — До этого казалось, что вы — это он, только без усов, а теперь...

— А теперь?

— А теперь — не он, хотя и без усов, — наконец, подобрал определение Тетерин.

Все расселись и приступили к еде. Слуга поинтересовался, кому что принести из питья.

— Апельсинового сока, — сказал отец-основатель.

— А нам с мальчиком молока, если есть, — попросил Прокофьич.

— Минералки, — заказал Тетерин.

— А мне пива, — попросил Белокуров, — поскольку за руль мне садиться.

— И мне пива, — приказала княгиня. — А вы что, собираетесь ехать?

— Да, намерены, — ответил главный бестиарий, поедая осетрину. — Сегодня ночью хотим встретить Пасху в одном сельском храме.

— Это правда? — почему-то спросила отца-основателя княгиня.

— Я не знаю, — пожал плечами тот.

— Превосходный священник, старинный храм, — говорил Белокуров, кладя себе в тарелку заливное. — Никакой московской суеты, мало народу, на рассвете — разговенье... Которое для нас, впрочем, ничего не значит, ибо мы не постились.

— Разве вы видите на столе мясное? — хмыкнула княгиня.

— Не вижу, но в Великий пост, ваше высочество, на столе не должно быть не только мясного, но и рыбного и молочного, только овощи и постные каши, — просветил Белокуров и с удовольствием прикончил кусок заливного судака.

— Пасха в деревенском храме... — мечтательно произнесла княгиня. — Мы поедем с вами! Такова будет моя княжеская воля! И там, в скромной обстановке, заставим отца-основателя повенчаться со своей невестой, от которой он отказывается.

— Екатерина Петровна! — вспыхнула фрейлина. — Я же просила!

— Ничего не желаю слушать, — возразила княгиня, имя которой вновь стало известно Белокурову. — Представьте себе, соблазнил девушку, назначил свадьбу, которая должна завтра состояться, и в самый последний момент подколесинствует.

— Прекрасно сказано! — легонько похлопал в ладоши Белокуров.

— Но ведь действительно ведёт себя, как Подколёсин! — возмущённо продолжала княгиня. — Господа, скажите ему, что так не делается.

— Господа все в Париже, — заметил Белокуров голосом Шарикова из своего любимейшего фильма. — Товарищ княгиня, должен вас огорчить тем, что в Светлое Христово Воскресение браки не совершаются, так что, при всём желании спасти честь девушки, мы не сможем завтра никого обвенчать, а сегодня уже поздно. Да и сегодня не венчают — пост ещё не кончился. Насколько мне ведомо, первые венчания совершаются в первое воскресенье после Пасхи. Так называемая Красная Горка или Антипасха.

— Каковы познания! — усмехнулась княгиня.

— Всё-таки, как-никак, а я — главный редактор газеты, защищающей интересы православных русских.

— Я заметила, что ваша газета из этих... Как говорится, по другую сторону баррикад.

— Никаких баррикад после девяносто третьего года нет, — возразил Белокуров. — Одни барракуды остались. А вы, ваше высочество, оба раза за Ельцина голосовали?

— Ни за кого я не голосовала. Не была, не состояла, не участвовала. А вы? За Зю-зю?

— Нет. За Лебедя. По дурости, — вздохнул Белокуров. — Грех на мне. Предателя Родины принял за возможного спасителя. Недальновидность проявил.

— Я тоже, — признался Тетерин.

— А я — за Ельцина, — сказал отец-основатель.

— И я, — тотчас призналась его невеста.

— Вот и сам Бог велел вам пожениться! — воскликнул главный бестиарий. — Совет да любовь! Пью это волшебное пиво за будущий союз. Если родится сын, назовите его Борнелем или Борникелем. Какие ещё аббревиатурные имена можно сочинить из ФИО нашего всенародно избранного? Ельборн, Бнель... — Он не удержался и произвёл из фамилии, имени и отчества Ельцина всем известную неприличность.

— Мат в нашем княжестве запрещён, — произнёс отец-основатель с неудовольствием.

— Простите за хамство, — тотчас исправился Белокуров, спохватившись, что его опять несёт куда-то не туда, и вновь видя напротив себя влюблённый взгляд, только теперь — других глаз. За всю жизнь на него не смотрели влюблённо так часто. Зря только усы сбрил.

— А я бы вам, в качестве исключения, разрешила материться, — произнесла княгиня Жаворонкова. — У вас хорошо получается. Скажите ещё что-нибудь матерное. Марина закроет ушки. Всё-таки она у нас невеста, как бы можно сказать, невинная.

Фрейлина снова покраснела и сказала:

— Я могу и вовсе уйти, если вы и впредь намерены меня оскорблять.

— Не слушайте её, Марина, — сказал Белокуров. — Я ни слова матерного не пророню больше. Да и в предыдущем случае — не я же виноват, что у него ФИО матерное.

— А чем я тебя оскорбила? — сказала княгиня. — Разве невинность — оскорбление?

— Не невинность, а то, что вы сказали «как бы», — потупив взор, ответила Марина.

— Беру свои слова обратно, — вздохнула княгиня. — Прости!

— Хорошо.

— Чистая душа! — воскликнул Белокуров. — Если отец-основатель настаивает на своём отказе, я готов жениться на вас, Марина.

— Ну, знаете! — снова обиделась девушка.

— Не обижайтесь, я серьёзно, — продолжал дурить под воздействием крепкого пива и забытого чувства безусости главный бестиарий. — Вот, ты говоришь Ч, — повернулся он к Тетерину. — Чистоты! Вот чего мне давно не хватает в людях. Чистоты душевной. Вот — моё Ч, которого я ожидаю. Сам утратил чистоту свою не помню когда. Должно быть, четвёртого октября девяносто третьего, когда обманул свою будущую жену, что спасаюсь от преследования, и тем самым соблазнил её.

— Борь! Ну, хватит языком чесать! — не выдержал бедный Прокофьич.

— Ой, не мешайте ему, пожалуйста, — взмолилась княгиня. — Когда он сердится, у него такой голос красивый. Даже забываешь, что усы сбриты. Вы их, когда сбрили, выбросили?