Закаты

— Ну и ну! До чего мы договорились! До угроз убийства! Да вы, брате мой, хоть осознаете, как вам следует каяться за сказанные только что слова? Вы хоть понимаете, что не только убийство, но даже угроза совершить убийство...

В следующий миг дверь распахнулась, и Чижов не поверил своим глазам; его жена Эллада стояла там, и вид у неё был растерянный, взволнованный, не оставляющий никаких сомнений — с ней что-то стряслось.

— Можно? — спросила она.

— Здравствуйте, — вежливо произнёс Вячеслав.

— Василий, можно с тобой побеседовать с глазу на глаз?

— Мне удалиться? — спросил Вячеслав.

— Нет, лучше мы прогуляемся, — сказала жена Чижова.

— Я сейчас, — пробормотал Василий Васильевич и принялся натягивать сапоги, чувствуя за собой какую-то ещё неведомую вину, и, может быть, оттого правый сапог никак не хотел налезать — нога припухла, что ли?

— Ух ты, а что это у вас в чехле? — спросил Вячеслав.

Тут Чижов краем глаза заметил, что за спиной у Лады висит чехол с двумя его эспадронами, оставшимися на память об уроках фехтовального искусства.

— Золото-бриллианты, — ответила Лада.

Наконец сапог налез, больно теранув пятку, Чижов встал и пошёл следом за женой, которая уже спускалась по ступенькам крыльца. Догнав её, он спросил:

— Что-нибудь случилось, Ладушка?

— Случилось, — тихо и страшно ответила она. — Пойдём вон туда, в лес.

— Что? Не томи! — взмолился Чижов, почему-то продолжая думать, что он в чём-то чудовищно провинился, хотя, сколько он ни гадал лихорадочно, никакого такого сокрушительного греха за собой не знал.

— Сейчас, сейчас... — ускоряя шаг, бормотала жена.

— Зачем ты привезла с собой эспадроны?

— Сейчас, сейчас...

Они дошли до дороги, перешли через неё, и под ногами зашуршала сухая трава, оволосатившая мягкую, пружинистую почву. То тут, то там виднелись кучи, какие обычно выпрастывают из-под земли кроты, но только кучи эти были необычайно большие, раза в три крупнее, нежели обычно. Не наврал Вячеслав про гигантских кротов. Неужто не наврал и про греховное сожительство отца Николая с Натальей Константиновной? Чижов рад был бы чем угодно пожертвовать, лишь бы только это оказалось клеветой.

— Так что же случилось, Лада?

Она остановилась на краю леса и повернулась к нему лицом. Глаза её выражали муку.

— Я тебе изменила, Чижов.

— Не понимаю. Когда? Как это могло случиться?.. А впрочем, я даже знаю, с кем. С Белокуровым?

— Да.

— Понятно. Ну ты даёшь, ёлть!

Василий зашагал вдоль леса, не понимая, убило ли его сообщение жены или только ударило. Он с ужасом понимал, что теперь почти равнодушно относится к происшедшему. Вчера, когда на него несколько раз накатывала ревность, когда вспоминалось, с каким необычайным увлечением Лада смотрит на Белокурова и слушает его озорные речи, — вчера уже всё и произошло, и он словно уже был осведомлён об измене жены задолго до её приезда и признания. А теперь это было не так больно. Теперь, как это ни странно, Василия Васильевича гораздо больше волновало, венчаны ли отец Николай и матушка Наталья.

Неверная жена шла чуть позади, стараясь не отставать от обманутого мужа. Наконец не выдержала:

— Вася, скажи что-нибудь.

Он остановился, оглянулся, глубоко вздохнул. Вдруг, сам того не ожидая, улыбнулся, протянул руку и погладил жену по щеке.

— Эспадроны-то зачем?

— Хотела, чтоб ты заколол меня.

— Сразу двумя?

— Нет... В порыве схватила весь чехол, когда выходила из дому, направляясь сюда. Потом только, в метро уже, сообразила, как это смешно и глупо. Фарс какой-то. Но не возвращаться же и не выкидывать их.

Она замолчала, на лице её изобразилась уже не боль, не отчаяние, а детская лукавая виноватость — простите, я больше не буду.

— А может, всё-таки заколешь? — вырвалось у неё.

— Ну конечно, — хмыкнул Василий Васильевич. — И пойду потом с отцом Николаем чай пить. Или ещё лучше — проткну тебя эспадронами посреди церкви.

Он опять зашагал вдоль леса. Сделав шагов десять, спросил:

— Как хоть всё произошло-то? Хотя я даже не знаю, хочу ли я это знать.

— Ты должен выслушать одну вещь, — заговорила изменница уже без тени лукавства в голосе, а снова взволнованно. — После того, как он побывал у меня...

— Что?! — вспыхнул Чижов. — У тебя?! У нас?! Ты привела его в наш дом?! Дрянь какая!

В какое-то мгновенье он готов был схватить эспадрон и пронзить изменницу. Потом взял себя в руки.

— Хотя, конечно, — злобно усмехнулся он, остывая. — Куда ж ещё вы могли деться, зачем искать другого места, когда муж уехал, квартирка свободна. Как банально!

— Послушай меня, Вась! Ты всё-таки должен знать одну вещь.

— Ну? Что там ещё я должен знать? Надеюсь, он не оказался импотентом?

— Не надо так грубо. Пусть я буду дрянью, а ты держи себя в руках, ладно? Так вот, когда он под вечер вчера уехал, мы договорились, что он вскоре приедет снова, утром.

— А, стало быть, занравилось!

— Ну Вась!

— Ну что ну Вась? Ну Лад! Здорово получается — не только бьют, но ещё и роптать не дают! Таракан не ропщет! Ну и почему же ты не дождалась своего утра? Он позвонил и сказал, что второй серии не будет?

— Нет. Произошло нечто необъяснимое. Или, наоборот, очень объяснимое... Поверишь или нет, я вдруг чётко услышала женский голос, произнёсший одно только слово: «Закаты!»

— Закаты?

— Да, Закаты. И я не могу даже точно сказать, услышала ли я его внутри себя или где-то далеко снаружи — на улице, с потолка, с неба... И что самое удивительное, голос мне был одновременно и знаком и не знаком. И только потом я поняла, кому он принадлежал.

— Кому?

— Ей.

— Ну понятно, что ей, ты уже сказала, что женский голос. Только кому — ей?

— Это была моя Елизавета. Алапаевская мученица. Моя небесная покровительница. И я больше не буду Элладой... И тогда я быстро собралась и рванула на Рижский вокзал. Успела на псковский поезд.

Она замолкла, с надеждой глядя на обманутого мужа. Затем робко спросила:

— Ты веришь мне?

— Верю, — со вздохом ответил Чижов. — Но ещё не знаю, смогу ли жить с тобой дальше.

— Это понятно. — Она опустила глаза.

— Мне надо идти к отцу Николаю.

— Можно я останусь и встречу тут Пасху?

— Я бы попросил тебя уехать, но это было бы бесчеловечно. К тому же одной ездить по стране сейчас небезопасно. Даже имея при себе пару эспадронов. Конечно, ты должна остаться, и завтра мы поедем в Москву вместе.

— А можно я не буду исповедоваться отцу Николаю?

— Пожалуй, даже и не нужно тебе исповедоваться ему. Незачем лишний раз огорчать его. Тем более после того, что у нас тут произошло вчера вечером.

— А что произошло вчера вечером?

— Пойдём, по пути расскажу.

Глава семнадцатая

УСЫ

— Ай-лю-лю потом. Non, nicht, ни в коем случае.

— Ну почему ? Может, ей что-нибудь надо ?

— Что ей надо, я тебе потом расскажу. Леди,

сеньора, фрау, мисс, к сожалению, ничего не выйдет.

Руссо туристо, облико морале, фергитейн?

Всё, быстренько!

Спали до полудня, покуда не проснулся Серёжа. Он пришёл к отцу с тетрадочкой и карандашиком, растолкал его и попросил:

— Пап, нарисуй, пожаста, маму.

— Маму? — с трудом вытаскивая себя из сна, разлепил веки Белокуров. — Ну давай нарисуем маму.

Он быстро набросал портрет своей жены, причём сходство получилось удивительное, так что Серёжа воскликнул:

— О! Мама! Пррэт!

Он поднёс листок с рисунком к самому лицу, разглядел поближе и вдруг поцеловал. Душа Белокурова наполнилась тоской. Хотелось бы вычеркнуть, стереть ластиком всё, что случилось вчера, всю эту сумасшедшую пятницу. Боже! Если б можно было вернуться в позавчерашний четверг! Не ездить провожать Эллу, не целоваться с ней, не знакомится с Василием... Он был более чем уверен, что тогда бы и Тамара приехала домой не с мистером Брауном, а одна — любящая, соскучившаяся по мужу и сыну. Если бы не случилось его измены, не произошло бы и её чудовищного преступления перед семьёй и Родиной.