Закаты

Он тяжело вздохнул, очистив душу, и умолк.

— Ну, хорошо, — сказал Чижов, сердясь, что Вячеслав не дал ему подремать, — а рот, глотка, лёгкие — они ведь тоже непосредственно участвуют в процессе курения и потребления алкоголя. Их что, по-вашему, тоже следует устранить, дабы не напоминали?

— Это демагогия, — спокойно отмахнулся Вячеслав.

Некоторое время они лежали молча. Бывший алкаш и сектант начал посапывать. Ну уж нет!

— Скажите, — громко произнёс Василий Васильевич.

— А? — встрепенулся тот.

— А вы сейчас из Жаворонков вернулись? Туда ездили?

— A-а, да, оттуда. Видите ли, брате, я ведь, когда убегал оттуда насовсем, то не успел, ёлть, обличить их в ихнем безбожии и разврате. Свально нагишом на рассвете и закате в реке купаются, в брачных отношениях свободу себе позволяют, отец-основатель собственные молитвы чинит, Яриле молится. Ну и много чего другого поганого у них там. И вот я решил сходить туда и крепко припечатать их словом Божьим. В среду отправился, дошёл до одной из близлежащих деревень и там остановился, стал готовиться духовно. А вчера вечером явился туда, ночевал у своих друзей-жаворонков, у скорняков. Скорняки — надёжные ребята, не то что строители у них там. Я в своё время ещё и из-за того ушёл оттуда, что со своими подельниками-строителями поругался. Они, как в сталинское время, друг за другом следят, кто поутру легко просыпается, а кого будить надо, и стучат отцу-основателю. А мне, когда проснусь, надо ещё минут пятнадцать полежать, потянуться. Что же в этом плохого? К рассвету я всё равно так и так вместе со всеми являлся, не опаздывал. Так нет же, они всё равно, ёлть, настучали на меня, что я по утрам не хочу вылезать из постели, якобы, ёлть, меня оттуда силком тащат. Сволочи! Главное, мужики такие работящие, в Москве ни одной такой бригады не сыщешь, а по натуре — гниды. Меня отец-основатель к себе вызвал и спрашивает: «Может быть, природа жаворонка вам чужда?» Я говорю ему: «А может, и у жаворонков бывают такие особи, которые любят в гнёздышке понежиться, прежде чем взлететь?» А он не в духе был и как рявкнет: «Запрещаю нежиться! Или оставьте княжество». Я ещё некоторое время, месяца полтора, оставался, но вижу — сволочи продолжают следить за мной, как я по утрам встаю. Плюнул и ушёл от них.

— Не занравилось?

— Точно. Не занравилось. А сегодня-то утром я встретился с отцом-основателем и обличил его. Если бы слышали, брате мой, как же я его, ёлть, крепко обличал! Он аж весь затрясся, забился, и стало его корчить, словно током било. Это было истинное торжество Православия! Я просто чувствовал, как из уст моих излетают громы и молнии. У него чуть волосы не воспламенились. Но тут в меня полетели камни, и я, осенив лжеучителя крестным знамением, вынужден был спасаться бегством. Если бы вы знали, брате мой, сколько сил отняло у меня это изобличение! Давайте отдохнём малость.

Чижову отдыхать уже совсем не хотелось.

— И всё же напрасно вы на батюшкину побелку борща так обозлились, — сказал он через пару минут.

— Я не обозлился, упаси Бог, разве можно христианину злиться? Да вы что! — мигом очнулся Вячеслав. — Никакой злобы, вот вам крест! Я отца Николая уважаю, в нём энергия сильная. Не замечали, что в округе зверьё стало увеличиваться в размерах?

— Заметил, — сказал Чижов, вспоминая гигантского леврика.

— Кротов видели?

— Кротов — нет, не видел.

— Они таких куч нарыли, я вас проведу показать. Вот такие кучищи! Можно себе представить, каковы сами кроты. Здесь и место исключительное. Не подмечали никогда, что тут как-то легче ходится? Идёшь, идёшь, и вот-вот, кажется, взлетишь. Не замечали?

— Замечал.

— Я узнавал у учёных. Они утверждают, что здесь ослабленная сила притяжения земли. Понимаете, о чём это свидетельствует?

— Ещё бы не понимать! А что, и вправду ослабленная?

— Что ж, я вам врать буду? Я вам до сих пор хоть одно слово неправды сказал, ёлть?

— Полагаю, ни единого.

— Вот именно. Здесь, я дерзаю утверждать, к небу ближе, чем в других местах. Отец Николай хитрый, знал, куда ехать поселиться. Но сам он, увы, далеко не безгрешный человек. Думаете, я из-за побелки борща так осерчал? Просто потому, что кроме этого в нём много земных привязанностей, от которых ему следовало бы отречься. К чему, скажем, это увлечение западной так называемой классической музыкой? Гендели, Моцарты эти? Кто такой был Моцарт? Кутила и развратник, помер неизвестно от чего. Обратно-таки, масоняра. А Гендель? Всю жизнь прожил при королевских харчах, не женился, с поваром сожительствовал.

— Это ж откуда такие сведения? — возмутился Чижов.

— Имеются, имеются сведения! — зло отвечал Вячеслав. — Ну, Бортнянского, допустим, я бы разрешил. Там, Рахманинов, ещё две-три-четыре фамилии. Хотя и наш Чайковский, ёлть, подкачал по части мальчиков. Вот и получается, что отец Николай на хорошем месте Чайковского и Генделя слушает, Вивальди, которого из священников выгнали за разврат. Здесь, в Закатах, чудес истинных стяжать можно, а отец Николай, ёлть...

— Знаете что! — возмутился Чижов. — Вы на отца Николая свою ёлть не возводите! Чудес ему не видано! Да покуда вы в свои Жаворонки закаканные ходили, тут знаете что случилось?

— Что тут такого могло случиться?

— А то... Вы собак видели?

— Во-во, ещё и собаки. Я говорю отцу Николаю: «Разве можно собаке давать человеческое имя Остап?» А он мне: «Остап — человеческое, а Остап Бендер — уже не человеческое». Фарисействует...

— Сами вы фарисействуете. Без году неделя в Православии, а уже всех рассудил! Да собак-то утром сегодня Полупятов закопал.

— Это за что ж он их так?

— А за то, что потравили их вчера вечером. А у батюшки на голове раны... Вы его спросили: «Что у вас с головой?» А он отшутился. А на самом-то деле, рассказать вам, что у него с головой?

— Расскажите... Я ж не знаю ничего, — уже не так самоуверенно пробормотал Вячеслав.

Чижов сел на кровати и подробно рассказал обо всём, что случилось накануне. Слушая, Вячеслав вздыхал, цокал языком и пару раз воскликнул: «Вот ёлть!» Чижов не утаил от своего слушателя и то, как они с отцом Николаем стояли на коленях пред дверьми храма. Когда он закончил своё повествование, Вячеслав долго не знал, что сказать, чем крыть. Видно, в душе его шла борьба. Наконец он заговорил:

— Да, ёлть! Жаль, что меня тут не было с вами. Может быть, Господь и сподобил бы поговорить с грабителями, наставить их на путь истинный. У меня не раз получалось самого отпетого негодяя обратить. По словам псалма: «Научу беззаконные путём Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся».

Чижов только фыркнул в ответ, не желая больше разговаривать с этим обличителем. А тот продолжал:

— И отец Николай мог бы вчера не выпустить их, а обратить ко Христу. Заставить раскаяться и превратиться из Савлов в Павлы. Но ему не надобно. Ладно уж, поскольку вижу, как вы против меня раздражены, открою вам одну страшную тайну.

— Какую ещё тайну?

Вячеслав встал, выглянул в окно, сказал:

— Девица какая-то приехала. По виду — городская. Гостья. Небось опять какая-нибудь поэтесса или певичка. Отец Николай их любит.

Отойдя от окна, он доверительно присел рядом с Василием Васильевичем и с болью в голосе произнёс:

— Отец Николай-то с Натальей Константиновной в грехе живёт.

— Как в грехе? — Чижова будто током ударило, как того отца-настоятеля, или основателя, который в Жаворонках.

— Увы, — тяжелейше вздохнул Вячеслав. — Невенчанные они. Он её у другого батюшки отбил и увёл.

— Да как же такое было возможно?

— Тот, другой батюшка, рукой махнул: «Пускай, — говорит, — живут, если любят друг друга».

— Да не может этого быть!

— Не верите? Спросите сами у отца Николая.

— И непременно спрошу. Если то, что вы говорите, правда, то это страшно, в голове не укладывается; это такое кощунство, что может пошатнуть иного нетвёрдо стоящего в вере. А если выяснится, что вы клевещете, то берегитесь — убью, не задумываясь!