Страница 15 из 126
Елизавета Илларионовна, видя, что с сыном творится неладное, пыталась успокоить его: «Сыночек, так Богу угодно. Видно, так надо. Бог плохо не сделает». Но это бесхитростное объяснение вызвало ещё больший протест. В жизни Вани Крестьянкина наступила, в сущности, первая серьёзнейшая «развилка», на которой ему предстояло решить, как жить дальше.
Может быть, именно отчаяние, нежелание иметь дело с внешней жизнью, в которой творилось непотребное, толкнуло его на просьбу, с которой он обратился в октябре 1922 года к епископу Елецкому Николаю. Владыка Николай, в миру Алексей Николаевич Никольский, родился в 1879 году и был земляком Вани, коренным орловцем. Вместе с владыкой Серафимом прошёл через показательный суд, но уже в октябре 1922-го был освобождён. Убедившись в том, что обновленчество в губернии почти победило, владыка Николай рискнул создать «самоуправляющуюся автокефальную Елецкую Церковь», которой подчинялись также и «тихоновские» приходы Орла. Но в конце ноября того же года по обвинению в «поддержании устоев тихоновской церковной политики, которая своими деяниями поддерживает как русскую, так и заграничную контрреволюцию», владыку Николая снова арестовали и выслали в Воронежскую губернию.
Именно в октябре 1922 года, когда владыка Николай после освобождения уезжал из Орла в Елец, и произошла сцена, которая предопределила будущее Вани Крестьянкина. Вокруг владыки толпились прихожане-«тихоновцы», и 12-летнему иподиакону тоже захотелось получить благословение. Чтобы обратить на себя внимание епископа, он осмелился коснуться его руки. Наклонившись к Ване (роста тот был небольшого), владыка ласково спросил:
— Ну а тебя на что благословить?
— Я хочу быть монахом.
Окружающие примолкли. Напомним: стояла осень 1922 года, разгул обновленчества в России, когда, казалось, «тихоновская» церковь побеждена окончательно и скоро уйдёт в подполье, как в древние времена. Одним из главных пунктов обновленцев была борьба с монашеством, и на своём «соборе» они подтвердили это, одним махом упразднив множество древних обителей. Так что слова «Я хочу быть монахом» в том году звучали дерзко, упрямо, самоотрешенно, звучали наперекор всему, что творилось вокруг. Ваня Крестьянкин прилюдно просил благословить его не просто на будущую личную судьбу, но на подвиг во имя Церкви, возможно — на мученичество. И одновременно отрекался от того хаоса, который царил вокруг и мешал сосредоточиться на главном — том, ради чего он родился на свет... А от возможной своей «светской» судьбы, от брака он отрёкся ещё тогда, когда стал иподиаконом.
Владыка Николай молчал, положив руку на голову Вани и глядя куда-то вдаль. Наконец он медленно проговорил:
— Сначала окончишь школу, поработаешь, потом примешь сан и послужишь, а в своё время непременно будешь монахом.
Так оно и произошло. Никогда больше в жизни Ивана Крестьянкина не было тревог о будущем. «Не планируй сейчас свою жизнь, — писал о. Иоанн в старости, — молись: Скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, яко к Тебе взяв душу мою. И увидишь чудо Божиего водительства по жизни. Главная цель — богоугождение ради любви к Богу, из него возрастает спасительный плод. А как, какой дорогой, по каким ухабам пройти придётся, — это дело Божие».
«Чудо Божиего водительства» Ваня увидел вскоре воочию. В марте 1923 года позиции обновленцев в Орле начали колебаться — архиепископа Леонида лишили кафедры, прошедшие 12 марта перевыборы епархиального собрания показали, что «тихоновцы» не собираются сдаваться. А 15 мая в Орле произошёл инцидент, продемонстрировавший силу духа тех, кто не изменил Патриарху. В тот день, когда в Никольском храме обновленцы начали свою службу, прихожане стали уходить из церкви с криками: «Долой! Нам не надо наёмников, пусть будут старые священники, а вы должны служить для коммунистов». К храму спешно прибыл начальник городской милиции во главе большого отряда, но прекратить беспорядки не удалось, и служба обновленцев была сорвана.
А 26 июня 1923-го вышел на свободу и сам Патриарх Тихон, который немедленно выступил с заявлением о своём возвращении к управлению Церковью. Большинство верующих признало Патриарха своим законным главой. Временный «обморок» массового обновленчества, которым была поражена Церковь во второй половине 1922-го, закончился так же быстро, как и начался.
И — надо же было такому случиться — вскоре церковный староста Пётр Семёнович Антошин отправился по делам в Москву и взял с собой Ваню Крестьянкина. Ещё недавно он и мечтать не смел о том, чтобы самому увидеть Патриарха. А ведь увидел, более того — получил от него благословение после службы в Донском монастыре. Уже в старости о. Иоанн говорил о том, что до сих пор чувствует ладонь Патриарха на своей голове...
Шестьдесят шесть лет спустя, 9 октября 1992-го, о. Иоанн Крестьянкин так сказал в своей проповеди в день памяти святителя Иоанна Богослова и святителя Тихона: «Гонение новых богоборцев XX века подвергло Святейшего Патриарха Тихона мучениям несравненным. Он горел в огне духовной муки ежечасно и терзался вопросами: доколе можно уступать безбожной власти? Где грань, когда благо Церкви он обязан поставить выше благополучия своего народа, выше человеческой жизни, притом не своей, но жизни верных ему православных чад? О своей жизни, о своём будущем он уже совсем не думал. Он сам был готов на гибель ежедневно».
После освобождения Патриарха влияние обновленчества начало стремительно сокращаться, и уже к концу 1923 года множество обновленцев, принеся покаяние, вернулись в Патриаршую Церковь. Если осенью 1925-го в СССР насчитывалось 9093 обновленческих прихода (30% от общего числа), то к зиме 1926-го — уже 6135 (21,7%), а к зиме 1927-го — 3341 (16,6%). И хотя обновленческие храмы продолжали действовать в стране до второй половины 1940-х (оплотом обновленчества оставались Краснодарский и Ставропольский края), в целом «Живая церковь» как явление потерпела крах, оставшись в истории приметой смутного времени, одним из болезненных экспериментов постреволюционной эпохи и одновременно — расчётливых проектов власти по взрыву Церкви изнутри.
А в апреле 1924-го орловцы-«тихоновцы» радостно передавали друг другу ещё одну светлую новость — по амнистии вышел из тюрьмы владыка Серафим. 29 мая он был возведён в сан архиепископа и поселился на Черкасской улице, соседней с Воскресенской, на которой жили Крестьянкины, в доме архимандрита Пантелеймона (Филиппова, 1877—1932), духовника Введенского женского монастыря. Владыка и служить стал на Черкасской, в храме Успения Божией Матери — и служил так, что храм был полон всегда. По субботам, воскресеньям и праздничным дням он произносил там проповеди. А хор, состоявший из монахинь разорённого в 1923-м Введенского монастыря, быстро приобрёл славу лучшего в городе... К сожалению, Успенский храм в 1932-м был закрыт, после войны снесён, и сейчас на его месте находятся производственные корпуса «Легмаша».
Именно службы владыки Серафима, его доброта, стойкость, мягкое, но непреклонное мужество окончательно вернули покой в душу его иподиакона Вани Крестьянкина. «Ничто так не может увлекать и одушевлять, как наглядный пример, — вспоминал он. — И ни от кого нельзя так легко и радостно научиться жить по-христиански, как от того, кто сам искренне и радостно работает Христу». Уверенности и сил придавало и то, что владыка живёт на соседней улице. Однажды, когда Крестьянкины собрались отмечать день рождения Вани и на столе уже появились аппетитно пахнущие пирожки, в окно дома раздался негромкий стук. Это сам владыка Серафим пришёл поздравить мальчика с праздником. Можно представить, какой радостный переполох поднялся в доме!.. А подарок, сделанный архиепископом, мальчик по праву считал драгоценным. Это была фотография в простой деревянной рамке, на которой были запечатлёны владыка Серафим и владыка Николай. На обороте — надпись: «От двух друзей юному другу Ване с молитвой, да исполнит Господь желание сердца Твоего и да даст Тебе истинное счастье в жизни. Архиепископ Серафим». Один из друзей, владыка Николай, в это время уже был в заключении...