Страница 25 из 126
“Советское правительство поставило бедных наравне с другими людьми, а при царе они были втоптаны в грязь. Советская власть дала людям учение, защиту на работе, матерям и беременным помогает. Много нам правительство хорошего сделало, а Гитлер проклятый нашу жизнь искалечил. Прости, Господи, что на Пасху сквернословлю” (Каштанова А., домохозяйка).
На последнее замечание Каштановой другая верующая, Белякова, возразила ей и со своей стороны заявила:
“Гитлера ругать не грех и на Пасху, потому что он не от Бога, а от дьявола. Он предан дьяволу, а поэтому и делает такие преступления. У Гитлера душа чёрта, а поэтому и ругать его можно и на Пасху, так как дьявола ругать никогда не грех”».
Нет сомнений, что в числе москвичей, радостно встречавших в ту ночь 1942-го Светлое Христово Воскресение, был и Иван Михайлович Крестьян кин...
Чем дальше отбрасывали врага от Москвы, тем, казалось, свободнее становилось дышать тем, кто не изменил православной вере. Но до 1943 года все уступки Церкви были, в общем, не так уж и значительны. Только когда наметился окончательный перелом в ходе войны, советская власть пошла на кардинальное изменение церковной структуры. Митрополит Сергий, с октября 1941-го находившийся в эвакуации, был возвращён в Москву и 8 сентября 1943 года на Соборе епископов избран Патриархом Московским и всея Руси. Интронизация Патриарха состоялась четыре дня спустя в Богоявленском соборе; на этом важнейшем для верующих событии наверняка присутствовал и Иван Крестьянкин. Но быть в сане Патриарха владыке Сергию было суждено недолго — 15 мая 1944 года он скончался в возрасте 77 лет. Его сменил митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Симанский, 1877—1970), который до 2 февраля 1945 года был Патриаршим местоблюстителем, а затем избран Патриархом.
Внешнее «примирение» власти с Церковью — воссоздание Священного Синода, открытие богословского училища, возобновление закрытого в 1935 году «Журнала Московской Патриархии» и т. п. — было воспринято многими верующими с энтузиазмом, породило надежды на какое-то принципиальное обновление государства. Лишь немногие проницательные люди увязывали тогда «возвращение к старому» с двумя обстоятельствами — политикой нацистов на оккупированных территориях и стремительным продвижением Красной армии на запад. Известно, что немцы в захваченных ими Белоруссии, Украине, Молдавии, Литве, Латвии, Эстонии, западных областях России весьма лояльно относились к Православной Церкви — открывали закрытые большевиками храмы, привлекали к сотрудничеству духовенство (что вовсе не помешало им варварски разрушить 1670 православных храмов). И теперь, когда Красная армия стояла на пороге Украины, Белоруссии и Прибалтики, Сталин прагматично отказывался от прежнего лобового неприятия религии. Ведь население освобождаемых территорий нужно было не оттолкнуть, а плавно встроить в советские реалии. Да и западным союзникам требовалось показать широту взглядов, демократизм и приверженность к традиционным ценностям... Весьма ёмко и исчерпывающе о причинах потепления Сталина к религии сказано в мемуарах разведчика П. А. Судоплатова: «Подготовленные нами материалы о патриотической позиции Русской Православной Церкви, её консолидирующей роли в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов на Балканах и неофициальные зондажные просьбы Рузвельта улучшить политическое и правовое положение Православной Церкви, переданные через Гарримана Сталину, очевидно, убедили его пойти навстречу союзникам и вести по отношению к Церкви менее жёсткую политику». А о том, что никаких серьёзных реформ в отношении Церкви советская власть не задумывала, свидетельствует отказ от идеи введения общесоюзного закона «О положении церкви в СССР», проект которого был подготовлен в январе 1944 года. Даже после того как было принято постановление «О порядке открытия церквей», власти шли навстречу верующим крайне неохотно — из 3045 поданных за январь—июнь 1944 года верующими заявлений об открытии храмов было рассмотрено 1452, из которых отклонено 1280. В итоге открыли всего 152 храма.
Но тогда, в конце войны, всё это списывалось на «перегибы на местах», а неожиданный «роман» государства с православием воспринимался на фоне предыдущих гонений как великое благо, возможно — начало возрождения прежней России. Ведь не только появился Патриарх — в армии и других ведомствах ввели погоны, учредили ордена, посвящённые Александру Невскому, Суворову, Кутузову, Ушакову, Нахимову, вернули слово «офицер»; в составе бронетанковых войск воевала колонна «Димитрий Донской», средства на строительство которой были собраны верующими; линкорам «Марат» и «Парижская коммуна» вернули исконные имена «Петропавловск» и «Севастополь», а городам Красногвардейску и Слуцку — старые названия Гатчина и Павловск; больше не был гимном СССР «Интернационал»; ушли в прошлое Коминтерн и КИМ (Коммунистический интернационал молодёжи); ввели раздельное обучение мальчиков и девочек в школах, как это было в дореволюционных гимназиях... В январе 1944 года произошло небольшое, но поистине ошеломляющее событие — сразу четырём городским объектам Ленинграда были возвращены названия, связанные с храмами. Тогда площадь Воровского стала, как и до 1923 года, Исаакиевской, площадь Плеханова — Казанской, проспект Нахимсона — Владимирским проспектом, улица Розы Люксембург — Введенской улицей. Наконец, тихо и бесславно почил Союз воинствующих безбожников (формально его упразднили в 1947-м). Казалось, страна возвращается к самой себе — истинной, подлинной.
Именно на этом радостном фоне Иван Михайлович Крестьянкин всё чаще и чаще вспоминал пророчество епископа Николая: окончишь школу, поработаешь, примешь сан, послужишь, а потом непременно будешь монахом... Ну что же, первые два пункта были им выполнены. Он был уже не юношей и даже не молодым человеком — 34 года... Совета, по обыкновению, спрашивал в молитве. А получил его во сне, как это уже бывало раньше.
Вернее, снов этих было два. Один он увидел ещё в 1941-м — ладью с тремя крестами, и догадался, что число крестов — это годы, которые предстоит ещё прожить в миру. А потом ему приснилась Оптина пустынь. Иван узнал преподобного Амвросия Оптинского — самого великого старца за всю историю Русской Церкви. Старец принимал паломников, но на Ивана не обращал никакого внимания. И вот когда ушёл последний посетитель, старец подошёл к Ивану, обнял его и, обратившись к послушнику, произнёс: «Принеси два облачения, мы с ним вместе служить будем». И повёл Ивана внутрь незнакомой старинной церкви. На этом сон и закончился. Был он настолько ярким, что Крестьянкин в полуяви начал было объяснять старцу, что не рукоположен и потому служить с ним не может... Тут-то и проснулся окончательно.
Стоял жаркий июль 1944-го. Москве этот месяц запомнился «парадом» пленных немцев, которых провели через город 17-го числа. Красная армия наступала в Латвии, Литве, завершила освобождение Белоруссии и, форсировав Буг, гнала оккупантов из Польши. Почти каждый вечер, а то и несколько раз за вечер гремели над Москвой победные салюты. 20 июля в Германии группа антинацистски настроенных генералов и офицеров совершила неудачное покушение на Гитлера. А в Москве в этот самый день скромный помощник главного бухгалтера Иван Михайлович Крестьянкин получал расчёт на своём предприятии. Прощай, арифмометр «Феликс» и чёрные нарукавники, прощайте, милые женщины-сослуживицы!.. На душе было немного грустно, но и радостно. Радостно от того, что начиналась новая жизнь, та жизнь, к которой он стремился уже давно, к которой готовился, просиживая ночи над старыми книгами. Под праздник Казанской иконы Божией Матери Иван Крестьянкин был назначен псаломщиком в храм Рождества Христова в Измайлове.
С 1935 года село Измайлово, когда-то бывшее вотчиной бояр Романовых, считалось районом Москвы, но этот район ещё сохранял ярко выраженный деревенский уклад. Добираться до места службы из центра, как выяснилось, было довольно сложно. Можно было ехать автобусом от Преображенской заставы до начала большого рабочего посёлка Калошино, расположенного вдоль Стромынского (с 1960 года — Щёлковского) шоссе, а оттуда пешком выходить к задам Измайловского кладбища; или доехать до конца Калошина, там пересесть на автобус, шедший вниз по булыжной Никитинской улице (старожилы ещё звали её Колдовкой), выйти через две остановки и идти пешком примерно метров триста. Был и более современный, хотя и более долгий путь: как раз недавно, в январе 1944-го, на Арбатско-Покровской линии открылась станция с длинным названием «Измайловский парк культуры и отдыха имени Сталина» (с 1947 года — просто «Измайловский парк», а с 2005-го — «Партизанская»), На ней нужно было выйти, немного проехать на трамвае 14-го или 22-го маршрута, шедших в сторону Посёлка НКПС, а потом долго идти вверх — сначала берегом Серебряно-Виноградного пруда, а потом по улице Хохловке, окаймлённой с обеих сторон сельскими избами, среди которых довоенное кирпичное, в четыре этажа, здание школы № 437 выглядело ошеломляюще современным. В конце Хохловки нужно было свернуть направо, на проложенную незадолго до войны Советскую улицу, и сразу опять налево, в безымянный проулок. Сейчас трасса улицы проходит левее, а тогда пешеход выходил прямо «в бок» Христорождественского храма. Если же продолжать идти по Советской вправо, то путник скоро упирался в Никитинскую, за которой Измайлово заканчивалось. Дальше высились лишь корпуса Измайловской прядильно-ткацкой фабрики, да ещё в отдалении можно было рассмотреть одинокие дома вдоль трассы будущей Верхней Первомайской улицы, севернее которой вплоть до Стромынского шоссе простирался гигантский всхолмлённый пустырь с редкими свалками и овощебазами колхоза «Красная Гряда» и совхоза «Измайлово». Облик современного Измайлова был сформирован позже, в конце 1950-х — начале 1960-х, и сейчас там можно увидеть и монументальные «сталинки», и «хрущёвки», и втиснутые между ними брежневские семнадцатиэтажки. Но Хохловка ещё очень долго, до начала 1970-х, сохраняла свой деревенский вид.