Страница 3 из 7
ПОЭТ. Да вот, пришло вдохновение. И я склонен думать, что Любовь и есть главная мировая проблема. Пришли в голову несколько строчек на эту тему. Решил черкнуть, пока свежо в памяти.
ПРОЗАИК. Насчёт вдохновения у вас, это прямо скажу, даже видно невооружённым глазом. Стоит человек и смотрит в небо. Там, прямо на небе, скорее всего, текст и написан. Непосредственно. (В сторону.) Только вот вид у него при этом несколько глуповат и рассеян. Сразу можно понять – человек пишет стихи. Ну, поэт, что с него возьмешь?
ПОЭТ. Да, подбираю вот рифму к слову «любовь»…
ПРОЗАИК. Ну, это-то как раз несложно – «кровь, бровь, вновь, морковь». Вот я знаю, что вас, всех поэтов, отличает от нормальных литераторов. (В сторону.) Да и вообще, от нормальных людей. Это погоня за рифмой и задумчивый вид. Все отрешённо смотрят в небо или, в крайнем случае, на закат. По ситуации.
ПОЭТ. Да, Природа придаёт поэту вдохновения. (Пафосно.) Стихия! Космос! Вселенная! Кстати, а какая может быть рифма на слово «вселенная»?
ПРОЗАИК. «Пельменная»! Вот уж увольте! Подбирать слова в пары, чтобы получалось звучно? Фу! Одна из самых бестолковых затей. Чепуха. Это от безделья, когда совсем уж делать нечего. Даже не собираюсь забивать себе голову подобной ерундой.
ПОЭТ. Как же тогда, по-вашему, писать чувственно, выражать красивую мысль? А?
ПРОЗАИК. Да вот так и выражать, без всяких рифм и задумчивого вида! Надо мысль правильно формулировать. И всё. Просто словами. Мысль должна быть умной и взвешенной, а не красивой и не чувственной. Это можно написать и без всяких рифм. Просто прозой. Проза, Её Величество Проза – вот лучший вид литературы! Роман, повесть, рассказ – вот чем стоит заниматься уважающему себя литератору. А не ваше, вот это всё… с придыханием и слезами.
ПОЭТ. Помилуйте, а как же выразить без рифмы то чувство, когда чаще бьётся сердце?
ПРОЗАИК. Когда чаще бьётся сердце – это называется аритмия, это повышенное давление. Это недостаток и болезнь. Таблеточку соответствующую надо. Хотя бы корвалол. Она и поможет.
ПОЭТ (пафосно). А как же выразить то томительное волнение, когда хочется петь и летать?
ПРОЗАИК. От волнения опять же существуют таблетки, только другие. Ну, например, валерьянка. А петь? Петь – это в караоке.
ПОЭТ. Вот уж нет, не согласен я с вами. Поэзия – это высокое искусство! Поэзия – это всё возвышенное, патетическое. Это ямб и хорей, амфибрахий и анапест. Они выражают сильные чувства. А вы всё упрощаете, коллега.
ПРОЗАИК. А вы всё усложняете, коллега. Абзац, глава, простая строка – вот достаточный инструмент для литератора. Если вам есть, что сказать, то этого вполне достаточно.
ПОЭТ. Вот уж нет, опять не согласен. А как же песня? Песня! Её-то вы как напишите без ритмики и рифмы? Или опять «простой строчкой»?
ПРОЗАИК. Хм… Песни – это капризы и вычурные выдумки. Они не стоят внимания серьёзного литератора. Ахи да охи. Сю-сю-пу-сю. Любовь-морковь. Несерьёзно. Можно и без них обойтись.
ПОЭТ. Да уж, дожились… перегибаете вы палку, коллега. Так недалеко дойти и до отрицания Пушкина! (Жест предостережения.) А там, дай вам волю, вы и на самого Шевченко замахнётесь. Это уж перебор!
ПРОЗАИК. Не надо меня пугать своими авторитетами. Достоевский и Толстой – вот апостолы и авторитеты. Прозаики! Серьёзные писатели. Стишочков всяких не писали. Уважаю!
ПОЭТ. Но у Пушкина и Шевченко тоже есть проза. Они писали в разных жанрах.
ПРОЗАИК. Да, это их несколько извиняет. А вот остальные поэты… ну, те, которые отметились только малоформатными стишочками – эти не интересны с точки зрения высокого искусства.
ПОЭТ. Да нет же, вам говорю. Поэзия – высокое искусство само по себе. Тонкие чувства!
ПРОЗАИК. Ничего высокого не вижу. Сами стишочки коротенькие. А книжечки со стихами точно тонкие. Так, кое-где поэмы подлиннее встречал… и то редко. Редко бывает, но хоть что-то достойное уважения из стихов, так это поэмы. А так – нет. Всё остальное, короткое – не формат. Фу!
ПОЭТ. Что ж вам, смысл и ценность литературы – это её размер? Длина произведения важна, так сказать? И толщина?
ПРОЗАИК. Конечно! А что же ещё? Вот возьмите, хотя бы, «Войну и мир». Вот это вещь! Четыре тома. Вес! Объём! Приятно в руках подержать. Уважение к писателю. Сразу видно, что писатель великий, мирового значения.
ПОЭТ. Как-то вы сейчас говорите, как приёмщик макулатуры. А как же «унылая пора, очей очарованье»? Хотя… вижу, вам этого не понять…
ПРОЗАИК. Конечно, не понять. Напишите эту вашу «унылую пору» на отдельном листке да уроните под письменный стол серьёзного писателя, как бы случайно. Она там и затеряется сразу. И не найдёте потом. Малая форма, тонкий листок. Не то! Вот «Мёртвые души» – это то, серьёзная вещь, не стихи какие-нибудь. Хоть и назвали почему-то поэмой.
ПОЭТ. «Унылая пора, очей очарованье» не затеряется. (Уверенно.) Не затеряется, уж точно. Не затеряются и другие:
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастёт народная тропа…».
ПРОЗАИК (вопросительно). «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа?»
ПОЭТ. «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал».
ПРОЗАИК (вопросительно). «Что в мой жестокий век восславил я Свободу и милость к падшим призывал?»
ПОЭТ. «Веленью Божию, о муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно, и не оспаривай глупца»,– сказал один поэт. По-моему, удачно и правильно.
ПРОЗАИК. Да уж, тут придётся согласиться, правильно и удачно. Уговорили. Но это исключительный и редкий случай!!!
2017 г.
Гурамишвили и Гоголь
Николай Васильевич Гоголь (1809 г.р.) и грузинский поэт Давид Гурамишвили, автор сборника стихов «Давитиани» (1705 г.р.) – литераторы, в разное время жившие в Миргороде, обсуждают проблемы литературы и современности. Возраст персонажей в тексте следует уточнять в соответствии с текущим годом постановки пьесы.
Действующие лица:
Гоголь – с гусиным пером в правой руке и папкой для бумаги в левой.
Гурамишвили – в грузинском национальном костюме (в чохе), с шариковой ручкой в газыре и книгой «Давитиани» в руках, под мышкой держит компьютерную клавиатуру. Говорит с грузинским акцентом.
Памятники Давиду Гурамишвили и Николаю Гоголю в Миргороде.
(Гоголь пишет гусиным пером, стоя, положив папку с бумагой на левый локоть, бормочет про себя «Птица, птица-тройка…». Входит Гурамишвили).
ГУРАМИШВИЛИ (энергично). Гамарджоба, батоно Николоз! Как поживаешь, коллега и земляк?
ГОГОЛЬ (задумчиво). Вашими молитвами, сударь. Хорошо.
ГУРАМИШВИЛИ. Что делаешь, уважаемый? Чем занят?
ГОГОЛЬ. Пишу вот. На историческую тему… хотелось бы что-то нравоучительное… в назидание… для потомков. Чтобы читали, смеялись и становились лучше…
ГУРАМИШВИЛИ. На историческую, говоришь… Да мы уж сами давно стали исторические. Музеи вон в нашу честь открывают. Памятники ставят. Уважают потомки. Хорошо.
ГОГОЛЬ. Да, хорошо. А вам, милостивый государь, сколько ж годков от роду будет на сей день?
ГУРАМИШВИЛИ. А, примерно 310-312. Много, но не круглый юбилей. Мы, горцы, живём долго. Хотелось бы, конечно, чтобы и стихи мои читали долго и с удовольствием.
ГОГОЛЬ. Солидно. А я, выходит, значительно моложе. Мне всего лишь 208. Тоже не кругло. Значит, я как младший писатель, могу нравоучения выслушать от Вас, уважаемый Давид Георгиевич? Извольте…