Инсайт

– Ты какая-то неразговорчивая сегодня, – заметил Дарий за ужином.

На улице становилось холоднее с каждым днём и длительные прогулки стали невозможны, поэтому теперь влюблённые проводили вечера в красивом ресторанчике, беседуя за едой.

– Я волнуюсь, Фран, – Электа покачала головой.

– Почему?

– Понимаешь, я задумалась… Ты ведь талантливый музыкант и можешь обрести всемирную известность, если не бросишь свой путь. Жизнь быстротечна, годы идут и одни кумиры сменяются другими. Но ты собираешься остаться здесь, со мной. Я боюсь, что ты можешь пожалеть о своем решении, потом… Так ли необходимо бросать гастроли?

– Любимая, если бы все эти разъезды и концерты приносили мне столько счастья, сколько я получаю его, просто находясь рядом с тобой, я бы ни минуты не размышлял об этом. Равно как я не раздумывал, когда сделал тебе предложение. Я мечтаю видеть, как растут наши дети, хочу быть с ними рядом, хочу состариться вместе с тобой. Послушай меня, – Дарий взял её за руку, – я по горло сыт одиночеством. С тех пор как умер отец, я всегда был одинок. Мои дядя и тётя стали моими опекунами, но опека их заключалась лишь в том, что меня кормили, одевали да оплачивали мои уроки музыки. Об этом их просил мой отец перед смертью. Что я знаю о дядюшке? Что я знаю о тётушке? Они не говорили со мной, они не подарили мне ни капли тепла. Думаю, они не любили детей, ведь своих детей у них тоже не было. Я бродил один по их огромному безмолвному поместью. Музыка и книги стали моей единственной отрадой в этом ледяном склепе. Я оставил его, как только мне исполнилось 17. Позже, гастроли принесли мне облегчение. Когда я стоял на сцене, а зрители кричали мне и аплодировали, я представлял, что среди этой толпы есть мои родители. Представлял, как они держатся за руки и улыбаются, глядя на меня. Но там их не было.

– О, Дарий! – Электа сжала его руку. В её сапфировых глазах блеснули слёзы.

– Я сочинял музыку, потому что не знал, как по-другому унять свою тоску. И уезжая из одного города в другой, словно бежал от одиночества.

– Но почему ты не обрёл друзей? А женщины… я вижу, как они смотрят на тебя, надеясь на твоё внимание. – голос Электы дрогнул, – например, Дож не отказывает себе в общении с ними…

Дарий нахмурился.

– Я и Дож – очень разные люди, Электа. Хотя я нашёл в его лице понимание и поддержку. Это единственный друг, который стал для меня близким, не считая тебя. Пойми, я благодарен судьбе за то, что, наконец, обрету покой и радость с тобой, ибо я устал от бегства. Я не хочу терять то драгоценное время, которое могу разделить с тобой. В конце концов, мои дети не должны расти без отца. Мне пришлось, ведь мой отец умер. Но пока я жив, я буду рядом с семьёй. Я так решил.

Электа мягко улыбнулась, но продолжала молчать.

– Это ведь не всё, что тебя волнует? – догадался Дарий.

– И снова ты прав, – вздохнула Электа, – Морис… отец Морис словно избегает меня. Я оставила ему записку с приглашением на творческий вечер, потому что уже в который раз он не вышел, чтобы повидаться со мной. Я не понимаю, что могло произойти. – Электа пожала плечами. – Монахи говорят, что он закрылся в келье и это какой-то обряд, поэтому выйти он не может. Но я подозреваю, что он не хочет видеться именно со мной. Я даже не знаю, придёт ли он на ужин с моими родителями, он так и не передал мне ответ. Он никогда раньше так не поступал со мной.

В момент, когда Электа заговорила о священнике, росток ревности в груди Дария пророс новыми побегами. Музыкант постарался не показывать этого чувства и нарочито спокойно ответил:

– Раз ты так волнуешься за него, я могу сходить в монастырь сам, чтобы поговорить с ним.

– Ты?..

– Да. Давай так: если он не придёт на творческий вечер в четверг, я приду навестить его на следующий день, чтобы передать твоё приглашение на семейный ужин. Меня он не знает и если избегает исключительно тебя, то ко мне выйдет.

– Ты готов сделать это для меня? – удивилась Электа.

– Конечно, раз уж он тебе так дорог, – последние слова дались Дарию с трудом, но донимать Электу ревностью он больше не хотел. – как его зовут?

– Морис. Ой, нет, – спохватилась она, – отец Сагард. Так его называют.

– Дож! – Дарий стучал в номер соседа уже несколько минут, – Дож, открой.

– Эй, я здесь, – послышался голос сзади. Несмотря на раннее утро, Дож не только не спал, но даже успел откуда-то вернуться.

Он открыл номер и жестом пригласил Дария войти.

– Я решил пораньше встать сегодня, ведь у нас генеральная репетиция. Да-да, я помню, что завтра нас ждут в светском обществе, – кивнул он, увидев удивление на лице друга.

– Что ж… славно, – заключил Дарий, поворачиваясь лицом к выходу, – тогда жду тебя через час.

– Постой, – попросил Дож, – я хочу извиниться.

Он вздохнул и нервно поправил ворот рубашки.

– Я сожалею о том нашем разговоре. Я не должен был говорить так о твоей невесте. В конце концов, мне могло просто показаться. Ты ведь знаешь меня, – Дож хмыкнул, – я всегда думаю, что если красивая девушка мне улыбается, то это значит, что она хочет ко мне в постель. Похоже, что иногда я путаю элементарную вежливость с кокетством. Думаю, ты прав – мой цинизм приобретает нездоровый оттенок. Прости, если сможешь, друг, я не хочу, чтобы наша дружба вот так закончилась.

Дож выглядел очень расстроенным и каким-то потерянным. Похоже, что ссора не давала ему покоя, ведь он никогда не просыпался раньше полудня. Речь его звучала искренне и Дарий смягчился.

– Знаешь, что важно, Дож? – сказал он, – важно ведь не отсутствие ошибок, а умение их признать. Я рад, что мы всё прояснили.

Дож вздохнул и крепко обнял друга.

Репетиция прошла хорошо, Электа заходила, чтобы послушать. Дож в этот день выглядел очень взволнованным и был чрезвычайно внимателен к Электе. Она отвечала ему взаимностью, хотя ранее между ними гулял заметный холодок. Обедали они втроем, после чего Электа ушла.

Остаток вечера Дарий провёл в одиночестве у себя в номере, погружённый в раздумья. Уже через 20 часов он сможет избавиться от своих сомнений, когда увидит друга своей невесты. Он убедится в том, что этот священник ему не опасен. Если, конечно, тот всё-таки придёт.

Дарий стоял у окна, глядя, как раскачиваются на ветру голые ветви деревьев. На город спустилась ночь и на улице зажглись фонари.

Если Электа говорит правду насчёт странного поведения священника, то ответ очевиден: он влюблён в девушку и новость о её скором замужестве стала для него неприятным сюрпризом. Верить в то, что Электа солгала, Дарий не хотел.

В дверь постучали. Дарий открыл, ожидая увидеть Дожа, но перед ним стояла Электа. Пианист потерял дар речи.

– Шафран! Тревожное чувство не покидает меня сегодня весь вечер. Я не могла оставаться на месте и ждать рассвета, чтобы увидеть тебя. Я… я взяла экипаж и приехала. Не сердись, пожалуйста!

Дарий не мог сердиться. Когда Электа обнимала его, он был полностью в её власти. Её прикосновения, её голос, волосы, пахнущие мятой, заставляли терять контроль над собой. Дарий больше не мог сопротивляться желаниям. Обоих в ту ночь поглотила страсть. Ничего подобного Дарий не испытывал ни раньше, ни потом: даже одна ночь с любимой женщиной смогла бы заменить тысячу ночей с другими.

Дарий проснулся гораздо позже обычного, совсем как Дож. Электа ещё спала, её тёмные волосы растрепались на подушке, а рядом на тумбочке лежал кусочек угля и небольшой лист, вырванный из тетради. Дарий взял его в руки, с удивлением увидев изображение самого себя, но спящего. В этот миг он почувствовал себя очень счастливым. Электа здесь, с ним, ночью она сделала его портрет – она его любит! Ни священник, ни кто-либо другой не представляет никакой угрозы для их счастья. Все сомнения вдруг рассеялись, как дым от сигары Дожа.

С лёгким сердцем Дарий оделся и подошёл к окну. Свинцовое небо казалось тяжелым, готовым вот-вот упасть на землю мощным водяным потоком. Каштаны стояли совершенно голые, а их жёлтые листья, ставшие теперь коричневыми, плотно налипли к булыжной мостовой. Вдалеке виднелись остроконечные башенки монастыря. Мир казался мрачным и неприветливым, но в душе Дария цвели крокусы: белые, жёлтые, синие, фиолетовые… Он смотрел на улицу невидящим взором, и если бы его вдруг спросили, что творится за окном, он, ничуть не лукавя, пожал бы плечами.