Страница 6 из 17
Пришедший пишущий – сразу, вижу, взирает на мой письменный стол: истинно со страхом.
При гостях я ощущаю себя слегка смущённым назидателем.
Невольно понимаю:
–– Я сам эту комнату очаровал!
Едва въехав, сколько-то этому лет, провёл через стену воду, установил раковину… купил электроплитку, так и не узнав никогда, которая же «комфорка» на общей кухне, по середине коридора, "моя"… обил толстым войлоком дверь изнутри…
Непишущие – сразу, слежу, вертят головой: а где же телевизор?.. И уже пять раз, считал, предлагал мне то один, то другой взять у него лишний "ящик". Сейчас, мол, и привезу. – Привезешь, дескать, – выброшу в окно!
Я, принуждая себя, иной раз должен высказываться:
–– Я сам себе телевизор!
То же ответил и Даше.
В начале нашей любви она заменяла часто слова смехом… который всегда содержательнее. (К счастью?.. К сожалению?..)
Лишь иногда как бы проговаривалась:
–– Как хорошо ты сказал!
Со временем осмелилась посоветовать… конечно же – купить новый диван.
Однажды я – при ней! – сказал то своё, моё, негромкое:
–– Сейчас будем с тобой кофе заваривать.
Она оглянулась на меня, как… на незнакомца.
Я, подхватив роль, подошёл к ней…
Никого в комнате – как и всегда, когда она приходит, – не было.
Поверила.
…Танец – это признание.
Что человек вообще более всего от себя и друг от друга ждёт и чего боле всего боится? – А признания.
Как-то она, танцуя, взяла мои ботинки… пальчиками… И успела к форточке раньше меня!.. Хорошо, была зима и снег: даже ночью ботинки – чёрные… Я со второго этажа по коридорам-лестницам на улицу бегал босой – телодвижения эти мои были тоже, собственно, некий танец!
Икону – от чуткой искренности – она подарила мне. Притом: иллюстрацию, с большого календаря настенного, наклеила на лист деревоплиты, в церкви осветила – всё сама.
И – намолённая (самая ценная) эта икона наверняка: всё моё время, которое – Время, я перед нею.
Утром, если очень рано, окликнет мягко:
–– Ты что там делаешь?
Я, голый и с авторучкой, отзываюсь корректно:
–– Я сейчас тебе расскажу подробно.
Она смеётся по-ночному.
Мне – всегда как мне.
Ей же комфорт такой бывает непривычен.
Уютно-темно и уютно-тепло – а за стенкой: магнитофон, крики, деревянный топот!..
–– Там дерутся!
–– Нет, пляшут.
–– На нас книги с полок не упадут?
–– Скоро они устанут.
Она долго смеялась.
Спать расхотелось…
Однажды, не так давно, взялась и всерьёз заботиться обо мне. Словно бы радуясь – находя, за что меня можно пристыдить.
За моё жильё.
И – слово за слово.
–– У меня всё есть!
Родители… Сёстры… Друзья… Ты!..
Но она об этом – раз за разом.
(Родители мои – те, из деревни, в этой комнате даже ни разу не бывали… Как ни странно… Разве странно?.. Сёстры если – не засиживаются… Не стыдятся же!..)
И друзья: тоже заводились на жилищную тему.
А главное… И единственное.
Как я пойду… просить?!..
Чего?.. У кого?.. Чего?!.. У кого?!..
Тем более – когда теперь на меня надвигается целый новый океан.
–– Отдавание!
И вместо записной книжки теперь у меня всегда со мной тетрадь.
После визита чьего-то я зачастую не могу уняться.
Инородные тени, оставшись, настырно ждут, чтоб я их вытурил!..
Я встаю против чёрного угла, куда на тумбочку пустую обычно кивают гости… Говорю – пусть соседи думают на радио…
–– Телевизоры все, даже самые продвинутые, имеют один и тот же дефект. Технический. И не только. Дядю какого-то на экране я вижу, а он меня с экрана – нет!.. Но ведь это ошибка! В устройстве телевизоров. И вообще – всего и всяческого социума и прогресса! Ибо ошибочно предполагается, что именно я должен смотреть на какого бы то ни было, а не он на меня.
–– На самом же деле, мир – ежели он, как говорят, и правда единый – устроен как раз наоборот. Пусть этот дядя и другие все смотрят на меня и слушают меня!..
–– Если я ещё захочу!..
–– Мир людей… состоит из множества самодостаточных миров… просто люди от них отказались… не ценя самоуважение…
–– Ошибочно, таким образом, изначально предполагается, что меня – меня! – вообще не нужно спрашивать, судя по данному устройству телевизора, кому из нас надлежит быть на экране, а кому – перед экраном!..
–– Ошибочно, в конце концов, считается, что в природе есть такие особи, которые, в отличие от большинства внешне им подобных, имеют исключительное некое право. Право решать. О другом. И за другого.
–– Но я никому такого права не давал!
–– А все ошибочно полагают, что я с чьим бы то ни было решением согласен!
–– Дело в том. И только в том. Что я-то лично – я-то лично вообще не имею потребности… ни малейшей потребности… кого бы то ни было лицезреть, да ещё и с почтением, на экране… и внимать ему… или чтобы меня кто бы то ни было видел… Ни малейшей, тем более, потребности отродясь не имею решать. Вообще решать. Хоть – что-то. Тем более – о ком-то! Тем более – за него самого!..
–– Нет решению человека о человеке!
И тут устало умолкаю.
–– Не решаю даже о себе, обо мне.
–– "Здесь. Решено".
Женщина спит.
Кто из нас – ждёт?..
Я с этой женщиной, потому что она – именно эта женщина.
Любовь это – уже. Это когда я уже люблю.
Любовь это когда не было прошлого. Когда вдруг оказалось, что в прошлом не было… настоящего.
Я не могу лгать.
Причем тут совесть?..
Если б я лгал (а я никогда не лгу), я б оскорблял не себя, не меня, и не того, кому лгу, а – некий здравый смысл. Здравый, потому что – очевидный, явный. Попросту – ощутимый.
Я не могу, не умею игнорировать… некое присутствие рядом и вокруг меня.
Нет, присутствие-то чьё-либо, может, ещё можно обмануть…
Но я не могу игнорировать своё, моё, личное присутствие! – В некоем пространстве. – Оно же – явное!..
Да, ощутимое.
Я словно бы – в каком-то, помимо воздуха, растворе.
И честным – разве можно хотеть или не хотеть быть?..
Я, окунутый в тот раствор, просто ощущаю: этот раствор – да, есть.
И я, наконец, честно заявляю – конечно же, самому себе, мне (однако, раз погружён-то, так зачем же вообще заявлять!..): я, прежде всего, – живой, а именно – человек, а именно, далее, мужчина, который признаёт: любовь это – уже!
У неё – у неё мелкие родинки: на спине возле подмышки…
Со стороны на меня, который – я, всегда, ощущаю, смотрит – кто-то, а я сам на себя, на меня, смотрю – изнутри.
Я пребываю в совести, как в некоем соку.
Она о себе не любит говорить и просит не спрашивать.
Только сама проговаривается:
–– Муж убегал на работу пораньше, потому что я его замучивала любовью.
Приятно слышать… Ей-богу, приятно
–– И потому же, наверно, возвращался домой попозднее.
Потом уже, само собой, мельком как бы поправилась: развелась с ним из-за его измены.
В самом деле: чего бы с нею, с такой, ещё надо?..
Кстати, что он?.. Где он?..
И чудится мне: всё знаю!..
Главное же, всё-таки – о ней.
Моя женщина – как бы выразить? – здоровая женщина. Женщина – и не скрывает, что она – именно женщина: всегда, во всем и нарочно!
Не скрывает и того, что знает, кто и в каком смысле её, да, рабы; и того, что желает, чтобы ей отдавались до предела, и того, что желает и сама так же отдаваться.
–– Скажи мне: "Я тебя люблю".
"Мне"!..
–– Слушай.
–– Слушаю.
–– В тебе есть то, за что женщину стоит любить. Требование, чтобы её любили.
Помолчала. Потом… засмеялась.
–– Ты про меня не напишешь?
Зачем ей в мой пот?..
Да и… разве я хочу отвечать?..
То-то и ценно – и даже драгоценно, что в первое время я не знал о ней, кто она и что она.
Оказывается – парикмахер.
Невероятная – по моему характеру и по моей стезе – для меня, казалось бы, связь!..