Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 26

И только тогда Вит закричал – но из его рта вырвался поездной гудок.

Несколько минут он пролежал неподвижно, парализованный страхом. С потолка лупоглазо таращились пятнышки плесени, и расфокусированное зрение заставляло их выписывать восьмерки. Удаляющийся стук колес сливался с рваным сердечным ритмом. Наконец Вит оправился настолько, чтобы схватиться за телефон. 6:45. Электричка всегда отправляется в это время.

В девять смена – пытаться уснуть снова бессмысленно. Вит оторвал тело от постели – резко и болезненно, как пластырь от кровоточащей мозоли, – и пополз на кухню за дозой кофеина. В черепушке перекатывались бильярдные шары. Раньше было легче. Проснуться после ночного кутежа, сунуть башку под холодную воду и волочиться к восьми на пары. Перетерпеть их, спасаясь аспирином, вернуться в общежитие, сесть за книги, а потом еще отработать ночную смену санитаром. Тогда, на кофе и адреналине, все получалось легко. Может, дело даже не в кофе. По жизни Вита вела его одержимость – одержимость лепидоптеролога, который пойдет на все в погоне за редкой бабочкой. Одержимость позволяла ему учиться на пятерки и параллельно работать, годами урывая не больше пары часов сна в сутки. Но Виту уже не двадцать. Неумеренное курение и самоедство подорвали его здоровье. Теперь он лишь тень самого себя, которая бежит, едва увидит хоть лучик света. Наверное, поэтому Вит так зациклился на бабочке-скрипачке: она будит в нем воспоминания о себе прежнем – увлеченном работой, полном амбиций… Только живут бабочки недолго. А алые паруса мечты, потаскавшись по жизненным бурям, превращаются в грязные красные тряпки, на которые только злишься, как бык на арене корриды.

Зверски хотелось курить, но чертова пачка осталась в кармане халата, а ни один магазин еще не открыт. Войдя в охотничий раж, Вит принялся обыскивать дом на предмет завалявшихся сигарет. Шаря по шкафам да ящикам, он чувствовал себя наркоманом, который ползает по притону в поисках дозы. Удача улыбнулась в тумбочке под телевизором: там лежала забытая то ли прошлыми жильцами, то ли мужем хозяйки, который тоже был охотник подымить, пачка с полустертым названием, где обнаружилась единственная мятая сигарета. Опустошив и выбросив в урну пачку, Вит накинул пальто поверх домашней футболки и, вернувшись на кухню за недопитой чашкой кофе, выскользнул на крыльцо.

Ночью, как и обещал прогноз, пошел мокрый снег – по земле была тонким слоем размазана грязно-бурая, похожая на печеночный паштет масса. При мысли о том, что снова придется месить туфлями эту мерзость, Вит скривился. Стоит последовать примеру местных и купить резиновые сапоги. Он прикурил от спички и вдохнул дым. Да уж, дерьмо редкостное. Мало того, что сигарета была горькая и пресная, как и все дешевые марки, так еще и отдавала лежалой пылью. Не сравнится с любимыми «Мальборо», конечно.

«Довольствуйся тем, что имеешь, мажор хренов», – уколол Вит сам себя, из духа противоречия затянувшись поглубже. Ветер шевелил волосы на голове и норовил распахнуть полы пальто. Где-то мерно покрапывала, нагоняя дрему, вода. Вит запихивал в горло кофе и дым, стараясь не смотреть на дом напротив, но не мог противостоять искушению. Безжизненный ДСП-шный квадрат чердачного окна притягивал взгляд. Почему-то Вит был уверен, что скрипачка живет именно там. Сумасшедших всегда запирают на чердаке. Или в подвале. Это место, которое отвело им общество: задворки истории, периферия зрения, запертая снаружи палата с мягкими стенами. А если кто и потревожит спокойствие общественности неудобной темой психических расстройств, то будет это не живой голос, а очередная киношная штамповка, которую проглотит непритязательная публика.

Все эти косматые маньяки с топорами, психопаты в безупречных костюмах и пучеглазые шизофреники с теориями о тайном мировом правительстве… Как мало они похожи на реальные истории, что скрываются за такими вот заколоченными окнами. За время недолгой практики в психиатрии Вит убедился: каждый случай – неповторим. Их переживания причудливы, а размышления о жизни – удивительно прозорливы. Он бы каждого выслушал, с каждым рука об руку проделал путь к выздоровлению, распутывая клубок внутренних конфликтов и наслаждаясь, каждую секунду наслаждаясь возможностью понять, как они видят мир, заглянуть за грань, которую нам никогда не переступить, если только мы не станем ими

Жирная капля воды с козырька над крыльцом шлепнулась Виту в кофе. Он не стал допивать и воспринял это как знак – пора собираться на работу. Вит надеялся, что кофеин и никотин подстегнут его нервную систему, но кофе не сделал его бодрым – скорее, дерганным. Он не мог выбрать, каким из двух одеколонов побрызгаться, и в итоге забил на оба. Волосы уложить тоже не получилось: над ушами они по-дурацки топорщились. Ушел из дому Вит гораздо раньше, чем нужно, чтобы не пересекаться с отцом скрипачки. Только в последний раз поднял глаза на чердачное окошко, притворяя калитку. Там жила история, которую еще не написали. Может, это сделал бы Вит?..

Ему вдруг захотелось, чтобы бабочка-скрипачка почувствовала его взгляд. Только смотрел Вит не туда – на чердаке Антигоны не было. Она наблюдала за ним с первого этажа из-за кухонной шторки. Ночью она так и не уснула и под утро спустилась вниз, чтобы перекусить. Антигона не могла усидеть на месте, вернее, кто-то ей не давал – взвинтил напряжение в мышцах, разогнал сердце в галоп. Это все ключ: временами ей даже слышалось тарахтение механизма. Антигона сбегала в ванную и, сняв футболку, повертелась перед зеркалом, ощупывая позвоночник и пытаясь понять, где именно он спрятан, но внешних следов не нашла – так глубоко ключ был впаян в тело.

С каждой секундой она все больше теряла волю, превращаясь в механическую куклу. Даже мировосприятие ее стало каким-то техничным: предметы виделись так четко, словно бегунок резкости изображения подтянули до максимума. Теперь мягкий фильтр не скрывал недостатков халтурно скроенных декораций. Чтобы отвлечься, Антигона смотрела в окно – на мир за пределами сцены. Вчерашний призрак топал по гравиевой дорожке, по-цаплячьи задирая ноги. Неживой, тусклый, бледный. Он бы, наверное, ее понял – подумалось вдруг. Понял, как больно, когда в тебе одна пустота, да такая страшная, что ты себя в себе не ощущаешь. Призрак ведь тоже когда-то был человеком.

С минуты на минуту должен проснуться отец. Нужно спрятаться до того, как он выйдет из спальни, чтобы не пристал с расспросами. Призрак скрылся за поворотом, и смотреть на неумытый после мокрого снега Серп стало неинтересно. Антигона поплелась наверх.





В свете слабого утреннего солнца коробочка поселковой больницы казалась совсем унылой, не спасали даже ярко-розовые стены. Все оттенки осенней палитры выглядели грязноватыми, словно разбавленными парой капель черной краски. На скамейке у главного входа примостилась знакомая фигура. Главврач – ее ни с кем не спутаешь. Вся какая-то прямоугольная, плоскогрудая и лишенная женских округлостей, издалека она выглядела, как крепенький мужичок – наверное, работящий и непьющий. Только вблизи можно было разглядеть, что на плече у нее болтается жиденькая русая косица, доходящая почти до пояса.

Вит собирался отделаться кивком, прошмыгнуть мимо и поскорее добраться до кабинета, где лежали в кармане халата заветные сигареты, но главврач улыбнулась ему:

– Утро доброе, Стеблевский! Чего так рано?

«А вы почему?» – Вит проглотил встречный вопрос и вяло откликнулся:

– Доброе утро, Жанна Геннадьевна.

– Подойди-ка.

В малодушном порыве Вит решил притвориться, что не услышал, но не тут-то было.

– Иди-иди сюда, – поднажала Жанна, поманив его рукой. – Есть у тебя баба, Стеблевский? Разве ты не знаешь, что, когда женщина зовет к себе мужчину, он должен идти, как миленький, иначе беда будет?

Помимо колоритной внешности, начальница Вита отличалась прямотой высказываний на грани с бесцеремонностью и занимательным вкусом в одежде. За пределами больницы она носила черный кожаный плащ, столь похожий на одеяние солдат Вермахта из военных фильмов, что Вит подумывал спросить, не досталась ли одежка ей от деда и в какой армии этот дед воевал. Как утверждала Верочка, никакой другой верхней одежды Жанна Геннадьевна не признавала и расставалась с плащом только в летнюю жару.