Страница 17 из 24
– Значит, это твой слуга? – переспросила она.
– Да, – кивнул рыцарь. – И это я послал его вечером из дома, это моя вина…
– Ах, избавь, – поморщилась Сольвег. – Избавь меня от красноречивых угрызений совести, ты ведь знаешь, что твоей вины здесь нет. Это явно какой-то безумец…
– Это явно чудовище, – встрял сын кузнеца, надеясь обратить внимание красавицы на себя. – Как пить дать чудовище, госпожа, негоже вам на такое глядеть своими чудесными глазками…
– Да, да… – кисло пробормотала Сольвег, не повернув головы, и презрительно поджала губы. – Так чего от меня ты хочешь?
Эберт смотрел на ее спокойное бледное лицо, ледяные глаза, слышал сухую деловитость в голосе, там, где прежде был только слащавый обман – и отчего-то ему стало приятно и просто. Будто не перед его ногами лежало растерзанное тело слуги в окружении тройки свидетелей, которых вряд ли заставишь держать язык за зубами.
– Эберт?..
Недовольный замешательством взгляд, тонко поджатые губы. Вроде раньше она не называла его просто Эбертом. Вечное «сир» или величала семейным именем – хорошо это или плохо?
– Да, прости. Я понимаю, это звучит дико. Но можно ли оставить здесь тело на пару часов? Здесь дело нечисто, а нести через весь город в мой дом – всполошится народ. Я не хочу показывать тело первому попавшемуся могильщику. Ты видишь подобных людей, – он понизил голос и кивнул в сторону своих же помощников. – Весть о «чудовище», о его якобы связи с домом Гальва разлетится как ветер. Понимаешь сама – ни отец, ни городской Совет, ни жители меня за такое по голове не погладят…
– А, стало быть, репутация невесты для тебя значит меньше своей? – Сольвег хищно улыбнулась и наклонила голову на бок. – Не отвечай. Это всего лишь шутка. Мое мнение здесь не важно, ведь ты теперь почти хозяин этого дома.
Знай он ее чуть хуже, не расслышал бы нотки горечи и притупленной застарелой обиды. Он слегка поклонился ей и постарался сказать так искренне, как только мог.
– Я хочу, чтобы в этом доме ты всегда чувствовала себя хозяйкой вне зависимости ни от чего. Оттого и прошу у тебя дозволения, Сольвег.
Та молчала, все еще сонно щурилась и смотрела в сторону.
– Позволь мне привести человека, которому я доверяю. Он осмотрит раны, скажет, что случилось, а потом предадим тело земле, и ты обо всем позабудешь. Это будет только мое дело, и я не буду тебе докучать.
– Ты пришел с трупом к моим дверям, и ты мой жених, – Сольвег зябко поежилась и посмотрела ему в глаза. – Если я захочу, это будет моим делом, помни об этом.
Она наконец распахнула двери, отошла чуть-чуть в сторону, давая дорогу. Кузнец и его сыновья осторожно внесли тело внутрь.
– Положите в последнюю дверь направо, – крикнула Сольвег им вслед, кутаясь в шаль. – Вот удивится эта дуреха Иветта, когда обнаружит тело в чулане.
Она зашла внутрь. Стук ее каблучков мерно раздавался по коридору. Эберт неловко пошел за ней. Кузнецу он кивнул и сунул в руку еще монету. – Позови сюда мастера Талмана. Да побыстрее. Где он живет, ты знаешь,
Кузнец проворно поспешил к дверям, сыновья остались нелепо сидеть рядом с телом, как часовые. Рыцарь посмотрел вслед уходящей невесте, неловко огляделся в пустом коридоре и, проклиная свой крайне удачно начавшийся день, поплелся за ней. Откровенно говоря, его изрядно клонило в сон. Ночной визит Каи-Марты, ранний подъем да и все остальное начало ощутимым грузом давить на виски и веки.
Он боялся, что Сольвег вновь уйдет в свои покои. Вновь начнется странное представление, где он явно лишний, да и текст роли ему не раздали, вновь она оскорбится, запомнит обиду, а не так, вовсе не так он хотел отплатить ей за помощь – ведь сегодня была она совершенно иная. Но Сольвег к себе не свернула. Домашнее светло-коричневое платье слегка шуршало по полу, шелестело складками, кончик шали почти спустился до пят. Она вошла в небольшую гостиную в конце коридора, где и гостей-то не принято принимать – слишком мала, слишком домашняя. На полках книжного шкафа лежал тонкий слой пыли, который методично смахивала заспанная служанка. Ни горничная, ни хозяйка интереса друг к другу не проявили. Интересно, подумалось Эберту, хватает ли Альбре денег платить даже такой ленивой прислуге. А каково-то Сольвег, привыкшей с детства к толпе камеристок, обходиться почти деревенской девчонкой без рекомендаций. Оттого и не увидеть на ее волосах теперь сложных пышных причесок, на которые в былые годы уходили часы, сложные кудри и косы, узлы, вплетенный жемчуг и искорки блесток. Сейчас из полураспавшегося узла на затылке выбиваются длинные пряди, которые она сама без помощи служанки неумело и торопливо заколола булавками, шпильками, пока торопилась выйти к нему. Длинный черный блестящий локон щекотал ее шею, спускался по ключицам все ниже. Она села в просторное кресло, откинула голову к спинке. Поманила пальцем служанку, что-то быстро ей процедила сквозь зубы – та поклонилась и мышью юркнула к выходу. Эберт стоял в дверях и смотрел на нее. А что еще он мог сделать. Уйти он не мог, а что делать дальше он и не знал. Ждать, пока кузнец найдет врача Талмана, а когда это будет, кому это ведомо.
– Долго будешь стоять истуканом?
Солнечный луч из окна освещал половину ее лица, она жмурилась, а один глаз на свету казался ярко-зеленым, будто бутылочное стекло.
– До чего же ты вежлива со своим гостем, – попытался отшутиться рыцарь, но тут же столкнулся со взглядом «не зли меня, если жизнь дорога». Впрочем, он угас так же быстро, как и появился. Сольвег лениво улыбнулась и поманила его рукой. Тот подошел ближе, встал рядом с ней.
– Помнится, сир Эберт, ты не любитель теплого обхождения, – проговорила она, не сводя с него спокойного взгляда; ее зрачки сейчас были разные и тот, что на свету, превратился в мелкую точку. – Так что смотри, твои пожелания выполнены. Садись.
Он сел. Между ними был лишь крохотный столик, на который обычно ставят тоненькие вазочки, в которых нет смысла.
– Ну? – проговорила она. – Мы, конечно, можем молчать. Я могу сказать, что погода утром чудесная – ты согласишься, выразишь надежду, что завтра будет такая же. Я кивну, скажу, что в такое лето море особенно красиво. Кажется бирюзово-зеленым. А пена кружится у камней, точно дымка.
– А что я? – спросил рыцарь. Он невольно смотрел ей в глаза, ему казалось, в их зелени есть золотистые крапинки.
– А ты ничего, – возразила красавица. – Когда ты был в состоянии поддержать такие беседы?
Вошла служанка, криво держа поднос, от которого валил пар. Поставила его на столик, чуть не опрокинув, неловко поклонилась и вышла.
– Лучший пряный шоколад из Эльсхана, – говорила Сольвег, разливая густую горячую жидкость по крошечным чашечкам. – Кардамон и гвоздика с корицей, немного черного перца. Все оттуда. То немногое, от чего я отказаться не в силах. И плевать, что скажет отец.
Она отдернула повыше просторные рукава, чтобы их не запачкать, протянула шоколад и ему.
– Не знал, что ты любишь сладкое, – пряный запах щекотал нос и он впервые с самого утра почувствовал, что проголодался.
– Ты вообще многого не знаешь, – безразлично бросила Сольвег, слегка облизала губы, грея пальцы об чашку. – Я скорее соглашусь ходить в одном и том же платье три дня к ряду, как какая-нибудь простолюдинка, чем соглашусь с тем, что мне есть и чего не есть. Пей, пока не остыло, и молчи.
Он сделал глоток и слегка обжег себе язык и нёбо. Шоколад был густой, столько вкуса, иного в Эльсхане не делают, немудрено, что эта девица привыкла к самому лучшему, кажется, и мать Микаэля была из Эльсхана. Они пили молча, а она на него не смотрела. Казалось, с огромным удовольствием она бы пригрелась в этом кресле с этой чашкой и поднимающимся от нее паром, сомкнула бы веки и уснула вновь приятным утренним сном, точно кошка. И точно, как кошке, ей и не было сейчас до него дела. Ни малейшего. Эберт смотрел, как солнечный луч, в котором плясали пылинки, делает кожу на ее тонких руках и шее еще белее, и думал. Наблюдал, как лениво тянутся мысли в разомлевшем мозгу. Даже забавно, что с ним не так. Отчего он невольно любуется ей только сейчас, когда ей нет до него ни малейшего дела. Отчего рассматривает он ее как картину старого мастера, как почти живое тело, из мрамора выточенное, отчего прояви она хоть какую-то живость, самовольство, мелкую выходку – очарование все сдует, как вихрем, и он тут же отпрянет – не оттого ли, что у самого духа не хватит. И неужели та сумасшедшая дева права.