Политрук

Мне почему-то вспомнилось, что в школе мы называли плохие оценки не «парами», а «цуйками». Уже повзрослев, я выдвинул гипотезу, что это словечко — среднее арифметическое между русской «двойкой», английским «ту» и немецким «цвай». Огласив сей плод научной деятельности на встрече одноклассников, я сорвал аплодисменты…

Ближняя пара «Т-II» не годилась — снаряды рванули в моторных отделениях. А вот третий по счету танк вполне подходил — башню ему снесло, но утроба не пострадала, машина на ходу.

Следующую «двойку», лишенную гусениц, вымазали в глине до подбашенного корпуса — видать, волокли на прицепе за тяжелым тягачом. Зачем-то пощупав «Майбах» в сто сорок «лошадок», притаившийся под крышкой люка, я отер ладонь ветошью и крикнул:

— Никитин!

Красноармеец явился, как джинн из сказки.

— Переведешь этим… — обронил я и повысил голос: — Вы не танкисты! Вы не вели эти «панцеры» в бой, не давили гусеницами детей, как случалось с вашими камарадами. Но вы своим трудом соучаствовали в убийствах наших бойцов и мирных жителей. Поэтому мой долг — расстрелять всех вас к едрене фене… Идиому можно не переводить. — Обведя глазами сжавшихся ремонтников, я усмехнулся. — Однако мне претит лить кровь зазря. Предлагаю сделку: вы очень быстро, очень качественно… э-э… модернизируете три танка «Т-II» — уберете башни, срежете крышу боевого отсека и… Ну, я скажу, что и как. Успеете до обеда — останетесь живы. Гут?

Яша старательно перетолмачил, подбросив немцам проблемку выбора, а те еще пуще растерялись. Мысленно-то они ощущали себя взошедшими на эшафот. Вот уже и ворсистая пенька щекочет шею петлей… И вдруг — помилование!

Задергался ремонтный взвод. После короткой, но яростной перепалки вперед выступил тот самый коренастый, и гулко рокотнул:

— Гут!

Еще десяти не натикало, а Хорст Цингель уже выводил первую «цуйку» из-под навеса — башня убрана, верх боевого отсека аккуратно вырезан, чуть сбоку присобачен станковый «Максим», а над бортом выглядывает ствол 82-миллиметрового миномета. Всё, как заказывали!

У меня, правда, не было уверенности насчет миномета, но фрицы же как-то крепят свои 81-миллиметровые внутри кузова «Ганомага»…

Я придирчиво осмотрел «заказ», но придраться не к чему — умеют немцы работать! Особенно, если их хорошенько замотивировать. Коренастый Цингель, ходивший в унтерах, гордо улыбнулся.

— Аллес гут, — заценил я, прислушиваясь к мерному грохоту кувалды, треску сварки, торопливому лязгу ключей. — Быков! Принимай.

Командир пулеметной роты недоверчиво глянул на меня.

— Это всё… нам?

— Еще не всё, — фыркнул я насмешливо. — Сажай механика-водителя, пулеметчика и… четырех минометчиков. Или троих хватит? Подносчик как бы лишний уже — всё под рукой… э-э… под ногами. Одного заряжающего достаточно… Ну, ладно, потом разберемся! Действуй.

— Есть!

Брезентовое сиденье мехвода занял робевший Будаш, но переделанный танк лошадкой был смирной. Лязгнув гусеницами, «двойка» прокатилась взад-вперед, и разрумянившийся «возница» выглянул над бортиком.

— Нормально, товарищ командир!

И тут же заполошным эхом отозвался Фадеев:

— Товарищ командир! Вышли на связь!

— Ага! — обрадовался я. Трусцой подбежав к радистам, засевшим в кузове «Ганомага», вытолкнул: — Где они?

— Отбивают Касню, товарищ командир! — Иван, придерживая наушники, согнулся над рацией, пищавшей морзянкой.

— Да это рядом совсем! — Шубин зашуршал картой. — Станция на железной дороге — и деревня по эту сторону путей!

— Салов интересуется! — Фадеев загнулся так, что острые лопатки выступили под гимнастеркой. — Сколько нас, где мы…

— Передавай! — велел я. — Потерь нет. ТЧК. Ударим немцам в тыл в районе Касни в четырнадцать нуль-нуль. ЗПТ. Просим содействия летунов. ТЧК.

Радист стучал ключом, будоража эфир, а мне сразу полегчало — хоть какая-то ясность появилась.

— Боря, шли разведку к Касне!

— Есть! — вытянулся старший адъютант.

— Пусть возьмут «Опель», чтобы туда и обратно. Сколько там немцев, как они укрепились, подходы…

Шубин бросил ладонь к пилотке, даже не замечая, что та недавно принадлежала немецкому «гренадеру», развернулся и убежал вразвалочку, подзывая Годунова. Вскоре «Опель-Блиц» развернулся и, ворча двигателем, убыл на задание.

— Порошин! Быков! Ко мне! — оглядев обоих, я повернул голову к навесу, где шипела и скворчала сварка, отсвечивая синим и лиловым. — Самоделки наши пойдут впереди, бронетранспортеры из цу… из «двоек» получились получше «бэтушек» — броня с палец толщиной. Хотя «БТ» мощнее… Ну, это я так. М-м… А «Ганомаги», Женя, на твоей совести!

Порошин серьезно кивнул.

— Человек восемь автоматчиков в каждый — и вперед. Пойдем, как ледоколы, а «Опели» за нами… Надо будет, наверное, уплотниться. Оставим часть грузовиков здесь, а то… Растягиваться слишком не хочется.

Уловив мое беспокойство, ротный мягко сказал:

— Прорвемся, товарищ командир.

— Да куда ж мы денемся… — вздохнул я.

Не снимаемое нервное напряжение выматывало. Уши ловили угрожающие шумы, глаза то и дело зыркали вокруг. Тревоги накладывались на недосып, мешаясь с воспоминаниями из фильмов «о войне». Я почти воочию видел, как из-за поворота выруливает «Цундап» — мотоциклист хищно нависает над рулем, а нахохленный пулеметчик в люльке тискает рукоятку «эмги»…

В этот момент электрогенератор сбавил обороты, зато «хох-дойч» усилил громкость. О чем болтали немцы, я не разобрал — голоса смешались с глухим ревом мотора.

Клацая «гусянками», на выбитую траву скатились две «двойки» сразу.

— Ну вы, блин, даете… — забурчал я. — Одиннадцати еще нет!

Спрыгнувший с бэтээра Хорст не понял русской речи, но уловил тон, и ухмыльнулся. Тут же посерьезнев, он выпрямился, сурово роняя:

— Рот-фронт! — и вскинул к плечу сжатый кулак.