Политрук

Помогло надежное средство против пруссаков — ДДТ… То есть, ППШ. Пара коротких очередей расчистила нам проход, и я с Годуновым ломанулся по трупам, противно-мягким и податливым. Якуш всё равно опередил, взлетев на зеленую крышу и скинув «лимонку» в трубу. Рвануло гулко, а тут и мы. Трое очумелых, оглохших фрицев металось по блиндажу, словно водя бестолковый хоровод вокруг раскуроченной «буржуйки». Мы дали слово товарищу ППШ.

Не знаю уж, что меня вдохновило, но я загорелся идеей поиграть в берсерков всей ротой. Мы как раз покинули узости окопов, выбегая на брошенную артиллерийскую позицию, огороженную мешками с песком. Гильзы валялись звенящими кучами, пустые снарядные ящики аккуратно сложены под дырявым навесом, а пушек — ни одной. Видать, перебросили на юго-восточную окраину Сычевки — наши рвались к предмостным укреплениям у Вазузы, а немцам это активно не нравилось.

Я оглянулся. Левее наступала 5-я рота, правее — 6-я, тоже из нашего батальона. И там, и там ворочались «тридцатьчетверки», а моим и прикрыться нечем.

Впереди низинка — и ДЗОТы на верхушках невысоких холмов. Секторы обстрела пересекаются — живым не пройти. Ну, танки должны помочь выкурить пулеметчиков. А дальше…

Прикрыв глаза, я сосредоточился, «подтягивая» ротный эгрегор. В обычной толпе, где-нибудь на улице, у меня ничего бы не вышло. Слишком уж велик личностный разлад. Но красноармейцы — это вам не сброд какой, а отряд, сплоченный двумя желаниями — выжить и победить. Боевой транс поможет исполнить оба.

В голове будто потеплело, я понемногу ощутил каждого из ста двадцати шести бойцов. А теперь — «накачка»…

Сомкнутые веки мешали видеть возбужденные лица, но уши донесли громкие, отрывистые голоса, и то, как ускорились движения, обретая неуловимость.

Открыв глаза, я сипло каркнул:

— За мной!

Впереди катились два танка, поворотив башни в сторону немецких ДЗОТов, и рвали воздух прицельной пальбой. Фугасы огнем и железом корчевали пулеметные гнезда.

Рассыпаясь в цепи, 8-я рота понеслась, держась фланга. Заколотился далекий ДШК, и стих. А меня, а нас подхватил буйный восторг зверя, томившегося в клетке — и выпущенного на волю! Парни что-то кричали, выталкивая из себя ликование, а стоило нам обогнуть холмики с расстрелянными ДЗОТами, как навстречу выбежал немецкий взвод. Живая сила противника не успела даже вскинуть винтовки — мои уделали врага как бы мимоходом, небрежно предав смерти.

Великолепное ощущение безжалостной силы! Пробудившиеся инстинкты или генная память руководили гибким, восхитительно проворным телом, а холодный разум в это время, глядя в бойницы глаз, молниеносно просчитывал ходы.

Нет, мы вовсе не впали в веселое безумие, не хохотали, стреляя куда попало. Бойцы упивались свободой и властью над жалким врагом, но жестко обуздывали глупые порывы. Патроны расходовались скупо, и редкая пуля пролетала мимо. Нож, приклад, кулак, носок сапога — всё обретало способность убивать на месте.

— На врага!

Впереди обозначились свежие брустверы, и мы перелетели их в прыжке. Краем уха я уловил беспорядочную стрельбу из «Маузеров», и она отозвалась болью — кого-то из моих ребят настигла шальная пуля. Но тем злее, тем яростней была наша атака. Скаливший зубы Ходанович приземлился прямо на немца, ломая тому шею, и стволом отобранной винтовки пробил горло следующему в очереди. Неожиданно из бокового прохода вылез громадный унтер, под стать старшине, но ни рост, ни вес не помогли ему — здоровенный кулак Лёвы сокрушил немца прямым в голову. Поспешавший следом Антаков ловко перехватил отброшенный Ходановичем «Маузер», и добил унтера выстрелом в изломанное лицо…

…Я остановил бешеный бег среди каких-то дощатых сараев, беленых известкой. Выход из транса походил на жестокое похмелье — сразу навалилась «отложенная» усталость, нахлынули тревоги, закопошились переживания.

— Вы видали, как мы дали? — хвастливо выразился Артем, отпыхиваясь.

— Видали, — буркнул я. — И сильно оторвались от своих!

Мои глаза обшарили сарайчики. За убогими крышами из толя проглядывали щербатые стены длинного приземистого сооружения на возвышенности — то ли бывшей конюшни, то ли коровника, то ли еще чего. Белая штукатурка содрана пластами, и освежеванный кирпич сочится кроваво-красным цветом. А с уцелевшей печной трубой меряются ростом стволы «ахт-ахт».

— Туда!

Боя с зенитчиками не вышло — парочка залетных мин угробила «силы ПВО», растерзав тела и заляпав стены. Высмотрев во дворе немецкую полевую кухню, прозванную «гуляш-пушкой», я кивнул — паззл сложился. Фрицы собрались пообедать, а наши минометчики испортили им аппетит.

— Лёва! Чего там?

— Су-уп! — загудел Ходанович. — Гороховый! Еще и колбаски настругали! Горячий еще…

— Давай, всем понемножку. Ломов!

— Я!

— Пушки как?

— Целые, тащ командир! — бодро отозвался Павел. — Четыре штуки — батарея! И снарядов полно!

Я выглянул в пролом — стена капитальная, чуть ли не в метр толщиной. А с юга… М-да. Похоже, мы малость перестарались — прорвали последнюю линию обороны, и вышли немцам в тыл.

«Если наши не поспеют, хрен отобьемся…»

Бинокль приблизил крохотные серые коробочки, ползущие на север.

— Там танки, Паха. Обходят Сычевку, чтобы ударить по нашим с фланга. Бери людей, сколько надо, и готовь артиллерию к бою — будем лупить по «панцерам», пока боеприпасы не выйдут!

— Есть!

— Якуш! Панин! Вон «Эрликоны»… Занимайте позиции! Наших пропускать, немцев — в землю вколачивать.

— Есть! Есть!

Пашка, наскоро похлебав трофейного супчику, раскомандовался. Человек двадцать покрепче подносили длинные снаряды весом почти в пуд, а Славу Бритикова и Элюшу Литвецера он назначил заряжающими.

Орудия плавно опустили стволы в разбитые проемы стен — будто между крепостных зубцов.

— Заряжа-ай! Прямой наводкой… Огонь!