Страница 37 из 71
— Товарищи бойцы! Не вы одни призваны на фронт — весь наш народ мобилизован на битву с врагом, и стар, и мал. Старики, женщины, дети выходят на смены, пока вы ходите в атаки. В этом наша сила, в товариществе! И никому нас не победить! Да, мы отступали, сдерживая натиск немецкой орды, а теперь наступаем! Шаг за шагом, пядь за пядью освобождая родную землю от фашистской нечисти! Но сегодня я прибыл сюда не для того вовсе, чтобы повторить эти азбучные истины. По личному поручению товарища Сталина я исполню приятную обязанность — вручу ордена и медали тем из вас, кто больше других заслужил награды…
У меня мурашки сыпанули по спине — а вдруг и я в списке?
Жуков неторопливо кивнул порученцу, и тот зычно выкликнул:
— Красноармеец Антаков!
Василий, бурея и деревенея, промаршировал и отдал честь. Георгий Константинович протянул ему красную коробочку, и пожал руку. Развернувшись кругом, Антаков вернулся в строй, сгоняя с лица глуповато-растерянную улыбку, но она возвращалась вновь и вновь.
— Старший сержант Антонов!
И пошло, и пошло… Артамонов… Белоконов, Бритиков, Будаш… Власов, Воробьев… Годунов, Голенкин… Денисов… Закомолдин… Касабиев, Кигель, Косенчук… Лапин, Липовицер…
— Политрук Лушин!
Меня будто ха-арошим разрядом тряхнуло, пробило от ушей до пяток. Не чувствуя ног, утратив слух, как в вакууме, я вышел из строя, на автопилоте печатая шаг. Замечался снисходительный изгиб в уголку рта Жукова, улавливался застарелый запах гари…
А вот и звук прорезался! Словно выныривая из сурдокамеры, я бросил ладонь к фуражке, четко представившись:
— Товарищ генерал армии, политрук Лушин для награждения государственной наградой прибыл!
— Молодцом, товарищ Лушин! — выбился Георгий Константинович из устава, и торжественно вручил мне коробочку, вместе с орденской книжкой.
— Служу Советскому Союзу!
Четкий разворот кругом… Шагом — марш…
— Красноармеец Никитин!
Обратно я не шел, а плыл, напоминая Антакова. Наверное, просто сошлось — и то, что дырочку можно вертеть под «боевика», и свидание с исторической личностью. Ведь изо всех людей, что мне до сих пор встречались, я знал одного Лелюшенко. Да как знал — мелькнула однажды фотка в Интернете. А тут — сам Жуков!
Недаром именно сейчас остро ощущался налет иного времени, поражая до головокруженья. Вокруг, на тысячи километров — дым, гарь, лязг чужих танков, да мертвая плоть, обвисающая в палаческих петлях. А ты в самой середке сатанинского действа, и у тебя лишь два переплетшихся желания — «раздавить гадину» и выжить.
Я попытался вспомнить будущее, поднатужился, но лишь смутные картинки промахнули перед глазами. О чем жалеть? Что я оставил в «прекрасном далёко» такого, без чего невыносимо тяжко? Вот, перебираешь «воспоминания о будущем», а ухватиться-то не за что. Не вызывает брошенное время свербящей боли, не разверзается в душе саднящая пустота, да и само чувство утраты… Слово есть, а за ним ничего. Зато…
«Если выживешь, а ты живучий, то узнаешь, почему плакали старички-ветераны на 9 Мая! — прыгали в голове суматошные мысли. — И на рейхстаге распишешься! А сестричка-то как рада будет… М-да… И будешь орать со всеми вместе, когда Гагарин полетит!»
— Вольно-о! Разойтись!
Прикрутив новенький орден на гимнастерку, я скромно прошелся мимо землянок, козыряя встречным-поперечным. Орденоносец, не хухры-мухры! Тут пока что награды ценились, их еще не раздавали пачками, как в «оттепель», вешая на жирные груди просто так, или ко дню рождения…
— Товарищ Лушин?
Я недоуменно воззрился на старшего политрука с сухим и худым лицом, казавшимся изможденным. Очухавшись от витаний в высших сферах, память дала подсказку: Аверин, новый особист.
— Да? — небрежно вытолкнули мои губы, в детской попытке погасить возникшую боязнь.
— У меня к вам пара вопросов, — вежливо сказал особист, перенося вес тощего тела на палочку, — но не хотелось бы в официальной обстановке. Не люблю портить праздник людям, да и вообще… Может, пройдемся?
— А вам не трудно? — кивнул я на трость.
— Трудновато, — закряхтел Аверин, — но врачи рекомендуют ногу разрабатывать.
И поковылял к березнячку. Я неторопливо зашагал следом. Белокорые деревца наивно-простодушно шелестели, качая ветвями, вдали погромыхивало. Военная идиллия.
— Знаете, знакомился с бумагами в штабе, — доверительно начал старший политрук, — и обнаружил, что ваша рота была весьма… хм… разгильдяистой. А вы сумели добиться от бойцов порядка и дисциплины. Более того, они горой за своего командира! Но… Нет, ни о какой враждебной или, там, подрывной деятельности и речи не идет, однако… — он заглянул мне в глаза, да не просто так, а со значением. — Ну, вот, сам товарищ Сталин выделил наш полк, послав зама с целым ящиком наград. И, вроде бы, есть за что, ведь именно наш 718-й всегда на острие атаки! Мы первыми заняли Полунино, первыми прорвались к Тимофеево, первыми вышли к Волге, овладев Ржевом. Молодцы, что и говорить! А если подумать? — вкрадчиво прогнулся Аверин. — Если вспомнить? Ведь это ваша 8-я рота была в авангарде, вам вся честь и слава!
— Ерунду не говорите, товарищ старший политрук, — холодно ответил я. — Да, мы проползали, проникали в первых рядах, но силами одной роты… без артиллерии, без танков… даже Полунино не взять, не говоря уже о Ржеве.
— Да я согласен! — сказал особист с чувством, прикладывая пятерню к впалой груди. — Просто… Кое-какие мелочи вызывают у меня… не тревогу даже, и не сомнения, а… Недоумение. Да, именно так — недоумение. Непонимание происходящего! Сам я не видел, правда, но мне в красках расписали, как вы, на пару с красноармейцем из вашей роты, не проползли, и не проникли к немецкому ДОТу, а так — прогулялись во весь рост, и забросали фрицев гранатами! Танки уже потом подошли…
Аверин медленно опустился на пенек, вытягивая раненую ногу, и с облегчением прислонился к соседнему стволу, как к спинке стула.