Политрук

Чертыхнувшись, я ступил на сочную колею, увязая по щиколотку. Эх, дороги… Слякоть. «Студер», и тот вязнет. Одни коняшки кое-как подводы выволакивают. Хлеба до сих пор не завезли. Благо, нам достались немецкие запасы, а там консервированных хлебцев — ну, просто завались. Хоть шоколаду налопались. Не того, который panzerschokolade, а обычного, бельгийского — вермахт со всей Европы дань брал.

А мы взяли добычу.

Трофейное оружие всегда к месту, и тут не жадность срабатывает, а опыт, сын ошибок трудных. Лишних пулеметов на войне не бывает, а «эмгачи» — не худшие изделия фрицевских оружейников. Шибко скорострельные, отчего стволы выгорают, но немцы — народ запасливый. Их пулеметчики всюду за собой таскали тубусы, похожие на те, что предназначены для носки чертежей, только в них не свернутые листы ватмана тягали, а запасные стволы. Изношенный и раскаленный выкручиваешь прямо на позиции, для чего заботливый фабрикант асбестовую рукавицу прилагал, новый вкручиваешь — и огонь по врагам рабочего класса…

МП-40, прозванные «Шмайссерами», тоже пользовались популярностью — в окопах с винтовкой не развернешься, а пистолет-пулемет в самый раз.

Одно огорчение — немцы отказывались пополнять нам боезапас. Ну, не хотят дать по-хорошему, отберем по-плохому…

Громыхая бортами, провыла полуторка. Чубатый шофер белозубо улыбнулся — и пустила «зайчик» новенькая медаль «За отвагу», прицепленная к гимнастерке. Мысли мои разом перескочили на «краснознаменную» тему.

Комбат с самого утра расписывал, как все рады прорыву, «а то еще неделю проваландались бы с этим Полунино!»

«А три недели не хочешь?» — мои губы поползли вкривь.

Да мы бы до конца августа тыкались в полунинские хаты, топча грязь и гоняя красноармейцев на бойню! А что делать? Старую авиацию, считай, угробили, новой пока нехватка. Вот и кружат над нами «мессеры». А массированные огневые налеты? Дать бы перед атакой изо всех стволов, да так, чтобы всю немецкую оборону перекопать на два метра вглубь! А нечем!

Главное, орудия в наличии — и 122-миллиметровые, и на 152 миллиметра, и даже на 203, а боеприпасы — йок. Не подвезли, грязюка непролазная…

Вздохнув, я направился в расположение 8-й роты. А то и не был еще там. Как выпустила меня Кристя, поворчав для порядку, так сразу и в штаб.

Первым меня встретил Ходанович. Вытянулся во фрунт, рот до ушей распустил, да как рявкнет:

— Здравия желаю, товарищ командир!

— И тебе не хворать, царь зверей… — заворчал я, стесняясь потепления на душе. — Все живы?

— Все-е!

Заслышав старшинский акустический удар, личный состав полез из землянок и палаток. Тёма с Пашкой сияли в первых рядах.

— Ну, что, товарищи бойцы? — улыбнулся я. — Удался нам прорыв, сам не ожидал. Взломали немцам оборону, забрались, как лисы в курятник…

— Ох, и квохтали… — закатил глаза Лапин. — Ох, и кудахтали!

По роте разошелся хохот, а из строя выступил Закомолдин, наш комсорг.

— Товарищ командир, — затянул он печально, — вы еще ни разу не вели разъяснительную работу с комсомольцами роты…

— Да? — я осторожно почесал под повязкой. — Ну, так давайте проведем. А то с утра — в наступление…

Присел на колоду, а комсомольцы устроились на бревнах, наготовленных саперами, как в партере. Помолчал я, подумал, и начал:

— Слыхал краем уха, как кто-то из наших ворчал — зачем нам, дескать, этот Ржев дался? Гробят только народ, а толку — ноль. Ну, давайте разбираться… Мы здесь сражаемся с 9-й немецкой армией. Командует ею Вальтер Модель, прозванный «мастером отступления». 9-я армия — силища огромная, и вся она закопалась на Ржевском выступе. На карту гляньте — сразу увидите. Торчит этот выступ, как коготь, а Москва недалеко… Вроде бы, все понятно, да? Как панфиловцы говорили той зимой: «Велика Россия, а отступать некуда. За нами — Москва!» Но не так все просто, товарищи… Москву немцу уже не взять. Тут надо Гитлеру спасибо сказать — за науку. Поделились немцы опытом, и закалилась Красная Армия в боях! Просто есть такие места на фронте, сдавать которые, ну, никак нельзя. Как наши голодали в Ленинграде зимой! Блокада! По горбушке в руки, а в хлебе том муки меньше, чем накрошенной коры… Лучше Ольги Берггольц не скажешь: «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам!» Почему же мы не уступили немцам Ленинград? Бились за него, гибли… А потому, что красноармейцы, ополченцы и блокадники сковывали пятнадцать немецких дивизий! Отступи наши — и немцы тут же перебросили бы их к Москве. Тогда бы мы и столицу нашей Родины потеряли! Можно было такое допустить?

— Нет! — прошелестело в толпе.

Смотрю, и седой Лапин подсел к комсомольцам, и старшина… Вдохновившись, я развил тему:

— Товарищи! Исход войны решается не здесь, а на Сталинградском фронте. Гитлер рвется к Волге, и это последний наш рубеж. Если сдадим Сталинград, не видать нам бакинской нефти, а как воевать без горючего? Без танков? Без самолетов? Да и как это можно — сдать город Сталина? Вот немцы и копят войска у Волги, там сейчас завязывается грандиознейшая битва. Верю, знаю — наши возьмут верх! Но тамошняя победа куется и здесь, где Волга — мелкая речушка. Мы с вами, товарищи, удерживаем целую армию! Своими атаками и контратаками. Вот в чем смысл боев за Ржев! Дадим слабину — и Гитлер тотчас же снимет пять или десять дивизий, да и отправит их к Сталинграду! А оно нам надо?

— Нет! — дружно решил комсомол…

…Признаться, я опасался, что о моей «политинформации» доложат Деревянко, а то и дивизионному комиссару. Ведь даже Жукова, нынче командующего Западным фронтом, не посвятили в тайну — комфронта был не в курсе того, зачем нужна Ржевско-Сычевская операция. А я совсекретные сведения бойцам разболтал… Ну, и что? Видал я их в деле, немецких агентов среди них точно нету. А если особисты прижмут, сделаю очень удивленные глаза: «Откуда знаю? Да ниоткуда! Сидел, анализировал… Ну, и сделал выводы. Пусть бойцы знают, за что воюют!»

Но — тишина…

Часа четыре мы поспали, поели в полночь, и — шагом марш.