Страница 23 из 71
Прислушавшись, я уловил надрыв мотора, но бомберами или истребителями не пахло — с юго-востока подъезжали грузовики. Потряхивая тентами, катили три «Опеля-Блиц».
— Танки! Ура-а! — заголосил Лапин.
Резко оглянувшись, я увидал полузнакомые зеленые силуэты «тридцатьчетверок» — еще не с теми, узнаваемыми «гайками» поверху. Эти ворочали несерьезными башнями, не зря прозванными «пирожками». Передний танк замер на секунду — и шибанул снарядом по грузовикам. Фугас разорвал кабину «Опеля», кузов опрокинулся, и немцы посыпались, как картошка из ведра. По ним тут же добавили наши с околицы — гулко задолбил «дегтярь», взревел ДШК, гвоздя тяжеленькими пулями, на полста грамм каждая.
— К сельсовету! — крикнул я, и тут залетный кусочек металла, увесистый и горячий, чиркнул по голове.
Мир пропал, угасая в колокольном звоне.
Очнулся я под брезентовым пологом, натягивавшимся и опадавшим под ветром. Внутрь засвечивало солнце всё того же алого окраса, но уж больно насыщенного, отдающего в багрец.
Меня мутило, и хотелось пить. Шевельнувшись, я осознал, что лежу. Тут же колыхнулась тупая боль в голове, и всё вокруг поплыло, качаясь и нагоняя цветущий мрак.
Во второй раз я очнулся, когда начало темнеть. Или проснулся — гулко отдавались недалекие взрывы, потряхивая землю. Тот еще будильничек…
— Ну, наконец-то! — сказал сумрак голосом Кристи.
А вот и ее хорошенькое личико замаячило, склоняясь.
— Ангел небесный… — пробормотал я, и девичья ладонь нежно коснулась моей щеки.
— Ай-я-яй… — ласково попеняла Кристина. — А еще коммунист!
Мне удалось выдавить улыбку.
— Вечер уже… — пробормотал. — Я что, весь день провалялся?
— Ага, — почти серьезно кивнула девушка, отряхивая соринки с белого халата. — И вчерашний день, и позавчерашний. Пятое августа с утра.
— Ничего себе… — равнодушно промямлил я. — Сильно меня?
— Везунчик ты, Антошка, — Кристина поднесла мне кружку с водой, и заботливо, ладонью, приподняла голову. — Пей, пей…
Я жадно, давясь и сопя, выхлебал полкружки.
— Уф-ф… Спасибо.
— Пожалуйста, — слабо улыбнулась военврачиня. — Напугал ты нас. Тёмка прибегает, глаза по пять копеек… И тут твои заносят… А ты бледный впросинь! Кровь на голове… У меня даже ноги потёрпли! Я всех выгнала, осмотрела…
— Жить буду, доктор? — выжал я через силу.
— Да куда ты денешься… — вздохнула Кристина, и тихо, но очень серьезно проговорила: — Береги себя, Антоша. Ты нам всем очень нужен, мы без тебя пропадем совсем…
— Не преувеличивай… — пробормотал я, чувствуя, как теплеют щеки.
— А я не преувеличиваю. Вон, даже Павлик прискакал, когда узнал. Еле назад успел…
— Налет был?
— Ага! Пашка два «Юнкерса» сбил, и «худого» — так они тут «Мессершмитт» прозывают…
— Они? — усмехнулся я.
— Они, — без вызова ответила девушка, лишь наметив складочку на переносице. — Не представляю даже, сколько времени должно пройти, пока не будет сказано: «Мы»! А пока, вот, маемся между прошлым и будущим, как неприкаянные. Думаешь, я просто так сказала, что ты нам нужен? Да мы все за тебя цепляемся!
— Тебе можно… Цепляйся покрепче…
— О, пошел на поправку, — в тени блеснули девичьи зубки. — Ладно, отдыхай. Тебе сейчас покой нужен, лучшее лекарство!
Она привстала, и я вяло двинул рукой, касаясь накрахмаленного халата:
— А поцеловать лежачего?
Кристина наклонилась, глядя на меня без улыбки — и прижалась губами.
— Вкусненько… — забормотал я, облизываясь, и девушка рассмеялась, осторожно, но ласково ущипнув меня за небритую щеку.
— Выздоравливай, давай!
— Есть, товарищ командир…
Кристя вышла, раздвинув складки парусины, а я завел глаза под мягкий потолок — он чуть колыхался, поддаваясь ветру. Тупые удары бомбежки затихли, в крайний раз хлестко ударила 8,8-сантиметровая «ахт-ахт».
Я представил себе, как Пашка носится сейчас по артиллерийской позиции, подгоняя «богов войны», и губы сами изогнулись в улыбку. Всё путем…
— Значит так, товарищи командиры, — Салов быстро оглядел комбатов и ротных. — До Ржева — двенадцать километров. 6-я немецкая пехотная дивизия, с которой бодается наша 139-я, отошла к Тимофеево, на заранее подготовленные позиции. Противник оказывает упорное сопротивление артминогнем в полосе наступления, а его бомбардировочная авиация беспрерывно воздействует на наши боевые порядки. Та-ак… — он неторопливо заглянул в бумаги. — В течение суточного боя в полку убито восемьдесят два человека, из среднего начсостава — двое. Дороги для гужтранспорта труднопроходимы, вследствие чего полк имеет острый недостаток в снабжении продфуражом. Питанием мы обеспечены полностью, за исключением хлеба. Винтпатронов — два боекомплекта, артвыстрелов — один боекомплект… Дивизия заняла Харино, Теленково, Долманово, Выдрино. Захвачены пятнадцать ДЗОТ и два танка… Ага… Боевой приказ штарма и штадива таков, товарищи — сегодня ночью, к пяти нуль-нуль, выйти на исходное положение для наступления, и с семи нуль-нуль, после артподготовки продолжительностью один час пятнадцать минут, овладеть Тимофеево, прочно закрепиться на занимаемом рубеже. Организовать боевую разведку в направлении северной окраины Ржева. Вопросы есть? Вопросов нет. Ну, и последнее… — комполка посмотрел прямо мне в глаза. — Товарищ командарм подписал и отправил в Москву наградные документы. Вы, товарищ Лушин, представлены к ордену Красного Знамени. Сидите, сидите! — добродушно хохотнул он. — Вручать будем позже!
Начсостав в охотку посмеялся, а командир 3-го батальона, куда входила моя рота, пихнул меня в бок:
— С почином!
Покинув штаб, я попытался натянуть пилотку, и поморщился — повязка мешала. Фактурно смотрюсь, но даже честь отдать — проблема.
Голова уже не болела, да и рана подживала. Мне б еще, конечно, поваляться с недельку для пущего эффекту, но — война. Оклемался? Будь здоров, не кашляй.