Страница 3 из 17
По ночам, подавленный дневными усилиями, позитивный настрой матери рассеивался, и она позволяла себе скатываться в мрачные мысли, постоянно жалуясь на отца и обвиняя его в своих бедах. Эти эмоции и их выражение мне, будучи ещё ребёнком, было трудно воспринять, но это научило меня работать на отвлечение человека от негативных мыслей. Чтобы не быть втянутой в этот негатив, я приобрела навыки, которые пригодились мне много позже, когда я начала лечить людей, как физически, так и морально нездоровых.
Мои собственные проблемы со здоровьем были предопределены задолго до моего рождения. Наше питание было ужасным, с очень небольшим количеством свежих фруктов и овощей. Обычно это были консервы или сгущённое молоко, хотя в редких случаях нам перепадало сырое молоко и яйца из фермерских хозяйств. Большинство наших продуктов были очень солёными или очень сладкими, мы также употребляли много жира в виде сала. Мать оправдывала это тем, что в семье всегда было мало денег, но она не подозревала, что некоторые из самых питательных продуктов также являются самыми дешёвыми.
Неудивительно, что при таком рационе, с дефицитом питательных веществ и избытком жиров, а также очень напряжённой жизни, мать, в конце концов, приобрела серьёзные проблемы с желчным пузырём. Болезнь прогрессировала, вызывая всё более и более сильные боли, пока это не привело к удалению желчного пузыря. Его постоянная дегенерация повредила печень, потому при операции пришлось удалить также и часть печени. После этого хирургического вмешательства она вынуждена была бросить работу и никогда уже окончательно не выздоровела. К счастью, к этому времени все её дети уже твёрдо стояли на ногах.
У меня ещё было с чем бороться. Мой старший брат получил нервный срыв во время работы наблюдателем радаров за Полярным кругом. Я полагаю, его здоровье также было подорвано ещё в детстве нашим неполноценным питанием. Во время работы в Арктике он также питался в основном консервами, работая при этом очень напряжённо, долгое время без отпусков, не выходя на улицу из-за холода и отсутствия дневного света.
Когда его болезнь была в стадии обострения, я пошла в больницу, где брат проходил курс лечения, и уговорила лечащего психиатра предоставить брата моей заботе. Также врач согласился воздержаться от использования электрошоковой терапии, в то время широко использовавшейся для лечения психических расстройств. Что-то мне подсказывало, что такое лечение неправильно.
Я забрала брата домой, когда его ещё держали на больших дозах торазина. Побочные эффекты этого препарата были настолько тяжёлыми, что он едва мог их переносить: затуманенное зрение, сведённые челюсти, дрожащие руки и ноги, которые он не мог успокоить. Это общие проблемы старшего поколения психотропных препаратов, которые в какой-то степени контролируются приёмом других лекарств, таких как когентин, который он также принимал.
Брат постепенно уменьшал дозировку транквилизаторов, пока к нему не вернулась способность думать и действовать. По собственной инициативе он начал принимать большие количества витаминов группы В и питаться цельным зерном. Я не знаю точно, почему он так сделал, но верю, что он следовал своей интуиции, я в то время не обладала достаточными знаниями, чтобы предложить ему естественный подход к лечению. В любом случае, через три месяца приёма витаминов и улучшения рациона он больше не нуждался в лекарствах и был рад освободиться от их побочных эффектов. Ещё несколько месяцев он оставался немного эмоционально неустойчивым, но вскоре смог вернуться к работе и с тех пор не имел психических проблем. Этот случай был началом моего интереса к психическим заболеваниям и моим первым знакомством с «современной» психиатрией.
Я всегда предпочитала самодисциплину обучению со стороны. Потому, используя преимущество маминой профессии, училась дома, а не скучала в классе. В то время, чтобы поступить в университет, было необязательно оканчивать школу, достаточно было сдать государственный вступительный экзамен. В 16 лет, не проведя ни дня в средней школе, я сдала экзамен в вуз с 97 баллами из 100. В то время мне очень хотелось пойти в медицинский вуз и стать врачом, но у меня не было достаточной финансовой возможности для столь дорогостоящего обучения и мне пришлось остановиться на четырёхлетних курсах медсестёр в Университете, покрывая все свои расходы работой в университетской клинике.
В начале моего обучения сестринскому делу меня очень интересовало всё, что происходило в больнице: рождение, смерть, операция, болезнь и т.п. Больше всего меня радовали роды, конечно, при удачном их исходе. Большинство людей, умиравших в больнице, были одинокими, и казалось, совершенно эмоционально не готовыми к смерти. Ещё страшнее, если они, умирая, находились в сознании, и никто из сотрудников больницы, кроме меня, не хотел находиться рядом с ними в этот момент; ни один из них не мог противостоять смерти сильнее, чем сам умирающий. Также врачам и медсёстрам было крайне неприятно иметь дело с подготовкой трупа в морг, и эта хозяйственная работа тоже легла на меня. Я не имела ничего против трупов. Они, конечно, тоже не обращали на меня внимания!
Труднее всего мне давалась хирургия. Были моменты, когда операция определённо спасала жизнь, особенно если дело касалось травм; но было много других случаев, когда, несмотря на хирургическое вмешательство, исход был летальным.
Всякий раз, когда я думаю о хирургии, мне вспоминается человек с раком гортани. В то время врачи университета считались наиболее уважаемыми хирургами и онкологами в стране.
Для лечения рака они использовали оперативное вмешательство, а также лучевую и химиотерапию, чтобы искоренить следы раковых тканей в организме. Казалось, при этом они забывали, что в этом теле должен жить человек. В частности, этот несчастный пришёл в нашу клинику хоть и онкологическим больным, но целым человеком. Он мог говорить, есть, глотать, и выглядел вполне нормально. После операции он лишился гортани, пищевода, языка и нижней челюсти.
Главный хирург, который, кстати, считался «богом хирургии», вернулся из операционной, широко улыбаясь, заявив, что справился с раком. Но когда я увидела результат, мне подумалось, что это была работа мясника. Жертва совсем не могла говорить, питалась через трубку и выглядела гротескно. Что ещё хуже – он потерял всякое желание жить. Я думаю, он предпочёл бы сохранить все части своего тела и умереть целым человеком, способным есть и говорить, чувствуя, что он не внушает ужас своим друзья и близким.
Я была уверена, что должен быть лучший способ борьбы с такими заболеваниями, но я понятия не имела, каков этот способ и как его найти. В университетской библиотеке не было литературы по альтернативной медицине, и никто в медицинской школе даже не намекал на её существование, за исключением отдельных случаев хиропрактики. Так как никто не разделял моего мнения о ситуации, я начала думать, что, возможно, неправильно выбрала профессию.
Кроме того, меня беспокоило отношение к пациентам не как к людям, а как к «случаю» или к «болезни». Я часто получала выговоры за трату времени на разговоры с пациентами, попытки познакомиться. Единственным местом, где такие контакты приветствовались, было психиатрическое отделение, так что я старалась попадать туда чаще, и решила, что хотела бы сделать психиатрию и психологию своей специальностью.
К тому времени, как я окончила школу медсестёр, стало ясно, что работа в клинике – не для меня. Особенно мне не нравилась жёсткая иерархическая система, где всё замыкалось на врачах. С самой первой недели в школе нас учили, что при входе в лифт нужно убедиться, что первым вошёл врач, затем интерн, за ним старшая медсестра отделения. Далее в порядке убывания статуса: медсестра выпускного курса, медсестра третьего курса, медсестра второго курса, медсестра первого курса, санитар, служащий опеки, и в последнюю очередь, уборщики. Независимо от того, что сказал врач, медсестра должна была сделать это немедленно и без вопросов – как в военной организации.