Правда выше солнца

Нерей слабо сипел, зыркал опухшими глазами. Кривил рот в попытках заговорить, но Кадмил знал, что разговаривать после того, как получил в голову парализующий разряд, нелегко. Нерею стоило дать передышку. Передышку перед весьма сложной ночью.

Кстати, пока он не очухался, надо бы избавить его от неправедно нажитого добра.

«Слава Локсию, – думал Кадмил, отстёгивая от разбойничьего ремня ворованный ксифос. – Это ведь он изобрёл маленькие, с кулак, передатчики. Надо будет потом его поблагодарить. Сразу после того, как принесет извинения».

Отложив ксифос подальше, он взялся за Око Аполлона, болтавшееся на груди разбойника. Рванул изо всех сил. Нерей замычал, когда шнурок батимской работы врезался в шею. Кадмил покачал головой, рванул сильнее. Ещё. Ещё! О! Оторвал.

– Т-ты кто? – прохрипел Нерей, корчась от боли. – Ч-чего надо?!

«Покажи, что умеешь».

Кадмил поднёс амулет к факелу. Огонь нежно лизнул позолоченное солнце.

– Помнишь, откуда это?

Нерей, сопя, как простуженная овца, кивнул.

– Помнишь того парня, с которого это снял? – продолжал Кадмил.

Разбойник шумно сглотнул:

– Может быть.

– Может быть, говоришь... – задумчиво произнёс Кадмил.

Он не спеша размотал обёрнутый вокруг горла край гиматия. Выдернул из стены факел. Поднёс к лицу, ощутив на щеке жаркое дыхание огня.

– А меня помнишь? – спросил он со всей мягкостью, на которую был способен.

Нерей разглядел шрам на шее и выпучил глаза.

– Кибела, спаси! – пролепетал он. – Тебя же… Тебя убил Жаба! Голову отрубил! Ещё тогда, кровь… Белая кровь! Ты… не человек! Ты демон, да? Мстящий дух? Явился, чтобы… чтобы меня мучить?!

Кадмил вернул факел на место.

– Вообще, я хотел только задать пару вопросов, – сообщил он. – Но ты подал отличную идею.

Он достал из-за пояса жезл. Сдвинул клавишу назад; отсчитал пять щелчков вправо, до упора. Режим теплового излучения, минимальная мощность.

Нажал клавишу.

Между бронзовыми головами змей вырос алый побег пламени.

Нерей глядел на жезл, вытаращив глаза. Смрад его дыхания, казалось, заполнил весь сарай.

– Как любит говорить мой учитель, сострадание есть немощь, – поведал Кадмил. – Что ж, я сейчас немощен, как никогда в жизни. Однако никакого сострадания не чувствую. Странно. Ну-ка, напомни: по чьему приказу вы на нас охотились?

– Сестра! – торопливо выпалил Нерей. – Нас наняла его сестра. Сказала, что мы… не должны его уби… Убивать. Что должны увезти в другую страну. К-как можно дальше. Так, чтобы он того… Долго не мог вернуться.

– Сама доброта, – цокнул языком Кадмил. – До чего трогает эта семейная забота. Как выглядела сестра?

– Высокая, черноволосая… вроде.

– Вроде? – неприятно удивился Кадмил.

– Т-там темно было, как в жопе! – зачастил Нерей. – Мы встретились в этой… в харчевне, в третьем часу, как с-солнце закатилось. С ней был холуй, вот с ним базарили, она почти и не говорила ничего. Только в конце сказала, мол, смотрите, ну… не убейте брата. А сама далеко от лампы сидела…

– Да, дружище Нерей, пока от тебя толку мало, – Кадмил помахал жезлом, отчего пламя фыркнуло и побледнело. – Имени своего она, конечно, не назвала?

Разбойник так дернул головой, что стукнулся затылком об пол. «Похоже, так и не узнаю, Эвника это или Фимения, – подумал Кадмил. – Обе они высокие, обе черноволосые… Впрочем, ставлю свой петас, что шрамами я обязан старшей сестричке».

– А про меня она что-нибудь говорила? – спросил он.

– Про тебя, господин… Про тебя… – глаза разбойника забегали, заметались от факела к жезлу. – Сказала, дескать, если сможете, то валите этого пройдоху…

– Понимаю, – Кадмил повёл плечами. – Весьма разумно с её стороны. Ну, и вы, разумеется, послушали высокородную сестрицу? Куда вы дели моего товарища?

– Мы... Мы решили, что глупо просто так возить туда-сюда здорового парня. Я продал его работорговцам.

«Что ж, не так уж плохо, – пронеслось в голове Кадмила. – Акрион попал в рабство, но ещё может быть жив».

– Кому именно продал? – спросил он. – Имя?

– Не знаю... – Нерей, похоже, немного расслабился. Во всяком случае, перестал заикаться. – Я просто нашел судно работорговцев. Спросил капитана. Сказал, что у нас есть товар. Он сказал – мол, ведите. Сторговались на сотне драхм...

Кадмил скривился: шею снова разломило болью.

– Про сотню драхм информация, спору нет, бесценная, – произнёс он, потирая шрам. – Но меня сейчас больше интересует, как называлось судно.

Он сдвинул клавишу на щелчок влево. Лепесток пламени из красного стал белым.

– Не... Не помню! – в отчаянии крикнул Нерей. – Разве упомнишь такие мелочи?

Боль охватила шею и поползла вниз по спине.

– Хорошо, – сухо сказал Кадмил. – Я надеялся, что ты так ответишь.

«Покажи, что умеешь, – огонь плясал между змеиными головами. – Покажи, что умеешь. Покажи…»

Интерлюдия 3. Предатель

Батим, 48 квадрат Северного полушария, также известный как Пустошь. 2195516 сутки, 642 минута. Ещё один мирный день.

Пустошь. Безбрежное море травы лазурного цвета. В небе, как всегда, текут пепельные тучи. Линия горизонта, где лазурь смыкается с пеплом – яркая, тонкая. Кажется, неведомый гигант-художник подчеркнул её кистью. Наметил широкими мазками клубы серой хмари над головой, щедро замешал синеву трав. Добавил косые росчерки – начинается дождь.

Локшаа знает, что композиция требует контраста. Вот он, контраст: чёрная яма, прямоугольный провал в земле. Двое солдат в грязной полевой форме, стоя на дне, выбрасывают лопатами на поверхность новые порции влажного, пахнущего тленом песка. Лазурные травы кругом безжалостно смяты, погребены под кучами грязи. Яма очень маленькая, если сравнивать с бескрайней Пустошью. И в то же время очень большая – для того, кто в неё ляжет.

Локшаа знает, что композиция требует доминанты, главного элемента. Безусловно, главный элемент – это завёрнутое в брезент тело на переднем плане. Неподвижное, безмолвное, но ещё живое тело, хоть и упакованное, как подобает мертвецу. Впрочем, это противоречие легко исправить. (И они исправят. Они исправят всё).

Композиция, наконец, обязывает тщательно проработать средний план. Сейчас на среднем плане – транспортёр, могучая бронированная машина. В механической утробе, горячей от долгой поездки, пощёлкивает, остывая, двигатель. Из-под грубых колёс тянутся вдаль полосы раздавленной синей травы. А перед транспортёром стоят трое главных героев композиции: Локшаа, Хальдер и Тарвем. Не стоит недооценивать средний план. Часто там бывает самое важное.

Локшаа заглядывает в яму. Солдаты полностью скрылись в ней, тяжело дышат, долбят лопатами плотную почву. Края могилы – да, пожалуй, стоит называть вещи своими именами – края могилы ровные, как отмеренные по линейке. Собственно, они и отмерены по линейке. Дисциплина – прежде всего.

– Оставить копать! – командует он. – Вылезайте.

Солдаты закидывают лопаты наверх, выбираются из ямы, цепляясь за осыпающуюся кромку. Встают навытяжку возле транспортёра. Локшаа оглядывается на коллег. Хальдер смотрит вдаль, за горизонт, курит, выпуская дым нервной, направленной вниз струйкой. Из-под наброшенного на голову капюшона выбилась каштановая прядь, влажная от дождя, скрученная тугой спиралью. Тарвем встречает взгляд Локшаа пустыми дымящимися глазницами. Крупные, породистые черты хранят непроницаемое выражение. Кажется, его совсем не смущает дождь: коротко стриженные волосы слиплись от воды, капли стекают по вискам, но он не утирает лица.

– Начнём? – спрашивает Тарвем глубоким басом.

Локшаа кивает.

– Развернуть брезент! – велит он.

Солдаты идут к длинному, лежащему на земле свёртку. Подойдя, медлят, переглядываются, но всё же почти разом наклоняются и откидывают края тяжёлой ткани. Торопливо отступают на несколько шагов назад.

Айто мотает освобождённой от брезента головой, тяжело дышит. Локшаа ждёт потока брани, возмущённых криков, угроз. Мольбы о пощаде, наконец. Но Айто молчит. Только оглядывает их троих, кривя татуированные губы. Под глазом – ссадина, длинный нос распух.