Правда выше солнца

Оставив позади скалистую тушу Ареопага, Акрион взял правее. Здесь уже слышен был шум толпы, сдержанное радостное гудение тысяч людей, готовых к празднику. «Весь город! – толкнулось сердце. – Какая же это куча народа!» Акриону пришёл на ум давний случай, когда в театре, стуча сандалиями, освистали трагедию Гиппареда – скучную, дурно отрепетированную. В тот день от гневного зрительского топота, казалось, трескались камни театрона. Сам Акрион был ещё мал и, сидя рядом с Федрой, изо всех сил цеплялся за край её пеплоса. Хотелось убежать, но он не смел: кто тогда защитит маму, если что? «Триста сорок две тысячи, – мрачно подумал Акрион. – Или советники говорили – триста сорок три?.. Вздор. Зрители есть зрители, сколько бы их ни было. Всё получится».

Ещё пол-стадия – и, миновав купол святилища Гестии, он въехал на агору.

Тут же раздались крики, слившиеся в единый приветственный рёв. Гончары и кузнецы, торговцы и корабелы, плотники и скульпторы, музыканты и каменщики, гетеры и честные хозяйки – все ждали царя и его свиту, чтобы начать торжество. «Пелонид!» «Герой Эфеса!» «Акрион! Акрион!» Агора, конечно, не могла вместить триста сорок две (или даже три) тысячи афинян, но здесь их набралось порядочно.

И они действительно были рады его видеть. Ведь он совершил подвиг – а свидетельством этому подвигу стал драгоценный курос, возвращённый в храм Аполлона Дельфиния. Когда же спустя почти три месяца после исчезновения Акрион объявился во дворце живой и невредимый, многие афиняне окончательно уверились в том, что царь – настоящий герой, вроде Ясона или Геракла. Герой, который, как думали многие, вернулся с Олимпа, чтобы править Элладой.

«Не разубеждай их, – сказал тогда Кадмил. – Нам это на руку, вот увидишь».

И Акрион не разубеждал.

Впереди показалась широкая улица, чисто выметенная, пустая: Дромос, Панафинейский путь. Священная дорога, что берёт начало у Дипилонских ворот и заканчивается у Акрополя. Обернувшись, Акрион встретил взгляд Горгия. Сделал знак. Горгий отстегнул от пояса серебряный рожок, трижды подул, издав светлый и высокий звук. Толпа зашумела громче, и тогда с севера, со стороны Царской стои, ей ответили трубы.

Началось шествие.

Первым ехал Акрион, окружённый стражниками. Киликий и Горгий сопровождали его, держась чуть поодаль. Затем шагали жрецы: в ярких гиматиях, с ветвями лавра и оливы в руках. За жрецами следовала процессия канефор – самых прекрасных девушек со всех краёв Эллады. Канефоры размахивали лентами, несли корзины, полные жертвенного ячменя, которым позже осыплют алтари. Тем, кто был краше прочих красавиц (ну, или тем, чьи отцы были побогаче), доверили нести священный пеплос, сотканный для богини.

Канефор сопровождали юноши, победители состязаний, целую неделю соперничавшие за право участвовать в шествии. Лучший стрелок держал в руках золотой лук, лучший борец – стрелы с серебряными наконечниками, лучшему бегуну доверили нести усыпанную драгоценностями кифару, главное подношение Аполлону. Остальные шли, отягощённые бронзовыми подносами – с лепёшками и медовыми сотами, с виноградом и фруктами, с жареным мясом и рыбой. Особой заслугой считалось нести амфоры, полные священного масла и вина.

Замыкали шествие музыканты. Бряцали плектры по струнам кифар, звенели кимвалы, выводили мелодию трубы.

От зеленых парнасских круч,

От потоков Касталии

Полноводных, цветя красой

Утонченной, – иэ, Пеан! –

Славимый гимнами нашими,

Дай, по обычаю божьему,

Нам богатства и с нами будь,

О Спаситель! Иэ, Пеан!

Если бы сегодня справляли обычные Панафинеи, то шествие свернуло бы к Акрополю, где надлежало разделиться надвое. Женщинам полагалось пойти в Парфенон, облечь статую Афины в пеплос, сотканный канефорами, и припасть к алтарю богини, а мужчин ждал Фебион, где им предстояло возложить святые дары к ногам мраморного Аполлона и помолиться у алтарного камня богу-миротворцу. Затем, после отдыха, все вновь объединились бы и отправились на агору, чтобы повеселиться по полной – весь остаток дня и ночь напролёт.

Но сегодня был особенный праздник. Впервые за всю эллинскую историю Большие Панафинеи устроили в тот же год, что и Олимпиаду; то есть, вне очереди. И случилось это не в конце месяца гекатомбеона, а в боэдромионе. Так повелел молодой царь, в придачу пообещав горожанам небывалое и удивительное театральное зрелище. Да, нынешний праздник был особенным. И люди, зная об этом, прошли мимо арки Пропилей, дальше, вперёд и влево, за склон Акрополя.

Их путь лежал к театру Диониса.

Акрион ехал первым, и, первым спрыгнув с коня, принялся спускаться по ступеням театрона к передним рядам, где обычно сидела царская чета. Теперь и навсегда его место – здесь, среди зрителей. И всё же сегодня ему предстоит сыграть роль. По актёрским меркам, совсем простую и короткую.

«Не облажаемся, – думал он. Спина, как назло, жутко чесалась под новеньким хламисом, но Акрион продолжал гордо ступать по исхоженному мрамору, сохраняя вдохновенное выражение лица. – Не облажаемся. Не имеем права…»

По краям орхестры, сплошь усыпанной цветами и лавровыми листьями, застыли музыканты с инструментами наизготовку. Акрион сжал губы: ведь хотел вначале обставить всё серьёзно! Созвать ареопаг, советников, знатных горожан. Подробно и без спешки изложить суть грядущих перемен, обрисовать виды на будущее, представить доказательства тем, кто усомнится. И чтобы писцы вели протокол для грядущих поколений… Всё-таки готовится событие, которое случается один раз за вечность. Не шутка.

А Кадмил в ответ посмеялся.

«Им нужно представление, – сказал он, – уж ты-то лучше многих знаешь, чего стоит достойное зрелище. Если представление выйдет хорошим, они во всё поверят. И расскажут детям, а те – своим детям, и так далее. Мы положим начало отличному новому мифу. А если устроим, как ты хотел, то что будут пересказывать детям? Протоколы писцов?»

Акрион дал знак. На орхестре заиграли. Те музыканты, которые шли за процессией, подхватили мелодию, и музыка заполнила огромную чашу театра. Люди рассаживались по местам, переговаривались, хохотали. Кто-то пел, подтягивая за кифаредами. Кто-то, как водится, успел напиться и кричал «Эвое!» Словом, кругом стоял весёлый гомон, обычный для театра перед самым спектаклем.

Юноши обходили кругом орхестры, оставляя на краю подносы и амфоры. По пятам за юношами следовали канефоры, рассыпая жертвенное зерно, бросая поверх даров живые цикламены и майоран – подношение Гермесу.

Акрион обвёл взглядом зрительские ряды. Нашёл Федру: та махала рукой из-под навеса, устроенного в центре театрона, неслышно восклицая что-то в общем гаме. Киликий сидел рядом с нею, ближе к проходу. Старому актёру сегодня тоже предстояло сыграть роль, маленькую, но очень важную. Акрион нервно, через силу улыбнулся родителям. Жаль, что рядом с ними не было Эвники, которая теперь жила в Спарте с мужем, эфором Клеоменом. Впрочем, она увидит всё своими глазами, когда придёт черёд. Когда представление доберется до спартанских городов.

И, как обычно, думая об одной сестре, он вспомнил о другой. Что бы сказала сейчас Фимения?..

Афиняне занимали места; удивительно, как мало потребовалось времени такой массе народа, чтобы заполнить скамьи. Те, кто не уместились на ступенях, рассаживались на склонах холма, а народ со стороны Дромоса всё прибывал и прибывал.

Солнце поднималось, становилось жарко. Горгий и солдаты стояли рядом, оглядывали толпу.

Наконец, в ухе зашуршала волшебная горошина.

– Ну, все готовы? – спросил голос Кадмила.

Акрион надавил пальцем на передатчик, чтобы лучше слышать.

– Почти, – ответил он тихо. – Ещё четверть часа выждем для верности.

– Да сколько можно, – заворчал Кадмил. – Тут такое пекло, что у меня яйца вот-вот сварятся. Ступай уже на орхестру. Скажи пару слов, завладей вниманием. Пусть проникнутся, почувствуют мгновение…