Правда выше солнца

– Что же нам теперь делать? – произносит она жалко.

Локшаа смотрит в угол. Стальная дверь, ведущая к лестнице, открыта.

Дверь наверх.

«Презреть опасность, броситься в бой и, овеяв себя славой, погибнуть».

Локшаа встаёт. По коже бегут разряды, но он усилием воли превращает их в строгие узоры. Накидывает иллюзию на одежду, и форма, измятая, перепачканная кровью и песком, вновь смотрится чистой и выглаженной. Командующий должен являть собой пример. Во всём.

Сейчас главное – добраться до склада. Взять броню, оружие, военный транспорт. Затем он найдёт тех, кто не успел погибнуть, и возглавит их.

А там видно будет.

– Что нам делать? – вновь спрашивает Орсилора.

– Драться, – говорит Локшаа.

☤ Глава 10. Трудные роли угодны богам

Афины. Десятый день месяца боэдромион а, час восхода. Время, когда всё возможно.

Он встретил рассвет на балконе дворцовой башни.

Солнце поднималось по-осеннему неторопливо. Туман заволакивал улицы и сады, клубился под городскими стенами, развеивал по ветру густые пряди. Переливался золотыми волнами в лучах проснувшейся Эос и, не выдержав солнечной неги, таял.

Рождался новый день: здесь, в Афинах; далеко на востоке, в Эфесе, где черноликая Артемида простирала ладони над головами жрецов; на западе, в Вареуме, где посреди города возвышалась исполинская статуя Тинии; на Олимпе, откуда подлинные боги Эллады следили за смертными и их делами. Рождался день, когда всё должно было стать по-другому.

Акрион нервничал.

Как и всегда, если предстояло выйти на орхестру.

Обычно волнение получалось унять, следуя отцовским урокам. Глубоко и спокойно дышать, напевать под нос, повторять монологи. Только сегодня он готовился не к обычной заученной трагедии. Акриона ждало самое главное представление в его жизни – да и в жизни всех эллинов. И роль он сочинил для себя сам.

Ну, почти сам. Вместе с Кадмилом.

За спиной, на лестнице послышались шаги. Акрион обернулся. Откликнувшись на движение, прошелестел белоснежный хламис, скреплённый на плече серебряной застёжкой. Ксифос легонько хлопнул по бедру, словно напоминая о себе.

На балкон поднялся Киликий. Акрион поклонился отцу, чуть изогнувшись в поясе, опасаясь, как бы не слетел с головы царский венец. Киликий кивнул в ответ, шагнул к перилам. Поглядел из-под руки на город. Сладко, всей грудью вдохнул утренний воздух.

– Туман, – проговорил он немного спустя. – Днём солнечно будет. Жарко.

– Жарко, – согласился Акрион. – Хочешь, прикажу тебя прямо к театру на носилках отнести? В теньке посидишь…

Киликий усмехнулся в бороду, ровно подстриженную, блестящую от масла:

– Ещё чего! Такой день, а ты – «в теньке посидишь». И вообще, не по-мужски это – в носилках разъезжать. Нет уж, поеду с тобой.

– А коленка твоя…– начал было Акрион, хмурясь. Киликий нетерпеливо притопнул:

– Всё с ней в порядке, с коленкой. Сюда, к тебе взобрался, и на коне усижу. Не спорь.

– Ладно, – сдался Акрион. – Тогда пойдём. Пора.

Они принялись спускаться. Старый актёр тоже был одет празднично: плечи укутывал ярко-алый плащ, на ногах красовались расшитые сапоги с открытым передом.

– К матери зайду, – сказал Акрион, когда одолели лестницу.

Киликий махнул рукой:

– Ступай. Я снаружи буду. Ей с утра меня видеть для желудка вредно.

И, беззвучно хохотнув, он заспешил к выходу, где раб-привратник уже отворял дверь. Акрион, улыбаясь, свернул в коридор, что вёл мимо тронного зала на женскую половину.

Голос Федры он услыхал за дюжину шагов до гинекея.

– Хаккия, девчонка несносная, тебе дважды сказано: справа – позолотить, а слева – припудрить! Нет, она всё пудрой залепила! Не стой столбом, видишь – щипцы остыли! Да что за наказание…

Акрион подошёл к двери гинекея и постучал, представляя, как Федра сидит посредине комнаты перед большим, в локоть шириной, серебряным зеркалом, а рабыни окружают её, как стайка рыбок – морскую черепаху.

– Мама, ты готова? – спросил он громко.

Внутри что-то с грохотом упало и с дребезгом покатилось.

– Сынок! – воскликнула Федра из-за двери. – Сынок, я совершенно не готова! Я опоздаю! Эти паршивки не умеют простейших вещей…

Послышались тяжёлые шаги, и Федра, отворив дверь, предстала перед Акрионом. Голову её венчала многослойная конструкция из локонов, присыпанная пудрой и перетянутая лентами. Глаза были подведены так ярко, что взгляд Федры, и без того грозный, стал подобен чёрной молнии. Лицо покрывал существенный слой белил, брови по последней моде подкрасили тёмно-зелёной краской.

– Не переживай, – засмеялся Акрион. – Ты лучше поезжай прямо к театру. Там и встретишь процессию. Девушки твои как раз успеют закончить.

– Но я же хотела вместе со всеми! – простонала Федра, часто моргая. – Что ж теперь, как старухе, под зонтиком отсиживаться? Знатные-то женщины по Дромосу пройдут.

– Не страшно, – Акрион осторожно, чтобы не испортить косметики, поцеловал её в щёку. – Потом будет ещё целый день, чтобы покрасоваться.

– Ох, ну разве потом… – поджала губы Федра. – Так и быть, скажу готовить носилки. Даже лучше. Ног не собью по дороге. Спасибо, сынок. Ты поел с утра?..

– Поел, мама, поел, – отозвался Акрион, отступая на шаг. – Я же царь. Мне завтрак каждое утро в покои приносят.

– Ну, славно… А вы быстро заканчивайте, что начали, дурёхи!

И она исчезла в недрах гинекея. Всё ещё посмеиваясь, Акрион направился к выходу.

В дворцовых коридорах вновь поселился свет. Как в прежние времена, работала восстановленная система зеркал, что ловила лучи Гелиоса с восхода до заката. К тому же, на стенах подновили фрески, и теперь коридоры смотрелись едва ли не краше тронного зала.

У выхода, где светлые колонны подпирали недосягаемо высокий потолок, Акрион задержался. На огороженном квадрате пола стояло изваяние Пелона. Акрион медленно обошёл статую, ведя рукой по гладкому постаменту. Скульпторы заполировали трещины на мраморных лодыжках предка, раскрасили лицо и одежду. Пелон вновь возвышался над потомками, протянув руку величавым жестом, в котором угадывались разом и гордость за Элладу, и напутствие царственным преемникам, и желание предостеречь их от ошибок – таких, к примеру, как его собственные.

Бросив последний взгляд на статую, Акрион проследовал мимо отворивших двери рабов и вышел во двор.

Здесь было тесно от солдат в сверкающей парадной броне, от лошадей в ярких чепраках, от носильщиков, стражников, конюхов. Послышался окрик Горгия: «Царь идёт!» Тут же родилось общее движение: солдаты выстроились в две шеренги, челядь разошлась по сторонам, и перед Акрионом образовался живой коридор, ведущий к воротам.

Волнение, унявшееся было после разговора с матерью, вернулось. Кажется, даже стало сильней. Некстати вспомнилось, как вчера Кадмил сказал: «Мы не облажаемся». Сказал уверенно, весело, так, что Акрион совершенно уверился в собственных силах, а Кадмил прибавил со смешком: «Не имеем права облажаться».

«Не имеем права, – подумал Акрион, сглатывая сухим горлом. – Не имеем права… Сумел утешить, нечего сказать. Настроил на нужный лад. Сразу ясно, кто тут Душеводитель. Лучше бы, как раньше, «золотой речью» припечатал – ходил бы я сейчас чурбан чурбаном, зато спокойный».

Горгий подвёл коня, фессальского жеребца дивной белой масти с розовым отливом. Акрион похлопал жеребца по шее, запрыгнул, легонько толкнул пятками под бархатные бока, и конь неторопливо последовал к воротам. Следом, с Горгием во главе потянулись солдаты, также оседлавшие лошадей. Здесь были и эллинские гоплиты, и лудии, с которыми Акрион приплыл из Тиррении.

На гнедой смирной кобылке ехал Киликий. Поравнявшись с Акрионом, старик подмигнул и щёлкнул языком. От этого стало немного легче, хоть и ненадолго.

Держась по двое, всадники выехали за ограду, спустились с холма и свернули на улицу, что вилась по границе района Пникс. Солнце к этому времени успело окончательно растопить туман. Блики прыгали по шлемам, по бляшкам нагрудников, играли на бронзовой оковке щитов. Кони фыркали, прядали ушами: чувствовали настроение хозяев.