Кровавый снег декабря

Строй не шелохнулся. Мужики стояли, потупив глаза.

— Прекрасно, — продолжал командир. — Даю вам срок — до ночи. Но если кто-то уйдёт утром, то будет считаться дезертиром. А если ещё раз кто-то попробует меня проверять на сабли или на кулачки, того я просто пристрелю! Ясно?

Народ забурчал: «Ясно-понятно».

— Не ясно-понятно, а «Так точно, Ваше благородие».

С первого раза получилось плохо. Со второго-третьего — лучше. Наконец командир был удовлетворён ответом воинства. «Кажется, что-то получается», — удовлетворённо подумал Павел. Но он также понимал, что для этой вольницы, воспринявшей от Запорожской Сечи только смысл, но не дух вольности, одного крика и строгости недостаточно. Значит, нужно не только жать, но и располагать к себе. Пока — своими умениями.

— Теперь о кулачках, — обратился он к войску. — Кто там меня хочет проверить? Выйти из строя.

Из строя выскочил парубок, получивший в лоб. Он яростно зыркал глазами из-под накатившейся дули. Сбросив полушубок, парень стал неистово утрамбовывать снег. Причём уминал не только ногами, но и задницей. Движения паренька указывали на рисунок будущего рукопашного боя.

«Ну точно, — удовлетворённо подумал капитан, — это же боевой гопак. Не зря, стало быть, Юрий Ильич гонял нас до седьмого пота!»

Юрий Ильич Филимонов был легендой юнкерского училища. Он преподавал искусство рукопашного боя. Но, помимо стандартного «нож-штык-приклад», юнкера узнавали и таинства боя без оружия. Сколько юнкеров, затиравших синяки и залечивающих ушибы, кляли подполковника за «неблагородную» драку. Зато сколько матёрых офицеров с «Владимиром», а то и с «Георгием», на груди, благодарили потом судьбу за нежданные умения, помогавшие выстоять в бою с французами, турками или чеченами. Говорят, в подвале дома Филимонова скопилась огромная коллекция хороших вин, которые ему преподносили ученики, прошедшие войну 1812 года, бравшие Париж и воевавшие на Кавказе или в Персии.

Но, ко всему прочему, Юрий Ильич кропотливо собирал всё, что связано с народными плясками, уверяя, что в них скрыты секреты боевого искусства далёких предков. Юнкера на собственном опыте (или шкуре) изучали и «ломания» с «коленцами» и прыжки, и хождение вприсядку. Что же, юнкерское училище Еланин закончил по первому разряду. Иначе за что бы его определили в лейб-гвардию? Ну, то, что потом перевели в армейский полк, — это уже другое...

Подождав, пока парень как следует утрамбует снег (а заодно и разогреется), капитан сбросил с себя шинель и перевязь. Потом вышел к противнику. Тот, недолго думая, заехал кулаком в физиономию офицера (вернее, ему показалось, что заехал), подпрыгнул, присел на согнутые ноги, а потом красиво выбросил левую ногу в корпус. Но, увы, терять время, как с тем рубакой, Еланин не стал. Он ушёл от удара кулаком. А в ответ на удар ногой просто сделал подсечку своей правой, а каблуком левой впечатал в болевую точку. Всё, как учили. Будь это в бою, то удар был бы нанесён в другое, более чувствительное, место. Или — в голову. А может — вначале в то самое место, а добивающий — в голову. Конечно, не очень благородно. Но война — не дуэль. Как, впрочем, и поединок с этим парнем — не война с врагом. Отлежится.

Народ замер в восхищении. Всё же бандиты бандитами, а ценить настоящее боевое искусство умеют. Новый командир уже дважды показал то, на что годен. Павел Николаевич неспешно поднял шинель. Обстоятельно застегнулся, затянул ремни и портупею. Придал себе вид в соответствии с решпектом «О правилах ношения шинелей и оружия в зимнее время для господ офицеров» и обратился к войску:

— Итак, господа. Для окончательного знакомства сообщаю — меня зовут Павел Николаевич Еланин. Капитан Вятского пехотного полка. Правда, как бунтовщик могу этого звания лишиться. Требую обращаться ко мне либо по званию — господин капитан, либо — Ваше благородие. Атаман Гречуха, назначаю вас своим заместителем. Завтра, после третьих петухов, построить людей здесь же. Будем учиться воевать. Так, чтобы и россыпной строй знали, и стрельбу плутонгом. И то, как и куда целиться. Я не хочу, чтобы вы стали мишенями для стрелков или чучелами для кавалерии. Сегодня разрешаю допить то, что осталось. Но завтра все должны стоять в строю. Увижу пьяного — пристрелю. Всем разойтись, заместитель — ко мне.

Когда к Еланину подошёл недовольный, но укрощённый атаман, капитан отдал новое приказание:

— Отныне вы — моя правая рука. Или левая. Сделаете следующее: пересчитаете весь народ. Найти грамотного человека — есть такие? — всех переписать. Пусть также запишет, у кого какое оружие. Далее — всех разбить на десятки и сотни. Десятников назначишь сам. Сотников сначала покажешь мне. И ещё — маркитантку гнать в шею. Рожу не кривите, атаман. Б...Й в расположении части мне не нужно.

Утром следующего дня, когда ещё даже не рассвело, капитан Еланин, почувствовавший себя командиром дружины, прибыл к «запорожской вольнице». Был он не один, ас пожилым фельдфебелем Малковым и парой солдат покрепче. Малкова он выбрал за то, что тот умел мастерски гасить любые ссоры, не доводя дело до рукоприкладства. Хотя, при случае, мог выдать такую зуботычину, что мало не покажется. Но не водилось за «Ляксандрычем», как звали его и солдаты, и офицеры, дурной привычки бить молодых солдат без настоящих прегрешений. Была за ним другая черта — он никогда не жаловался на подчинённых вышестоящему начальству. Если кто проштрафится, разбирался сам. Правда, после такого «разбирательства» у солдата недели две болела челюсть. А уж «русским» словом владел так, что и сам адмирал Шишков удавился бы от зависти! Но, опять же, за всю многолетнюю службу на фельдфебеля не поступало ни одной жалобы. А медаль «За беспорочную службу» показывала, что и сам Малков «порот ни разу не был»!

Первое, что увидел капитан, подходя к сараю, — отсутствие часового. А второе — что часовой всё-таки был. По крайней мере, ноги торчали наружу, а туловище находилось в «курени». В сарае же вповалку лежали тела. Такие живописные, что хоть картину «Поле боя» пиши... Правда, в отличие от настоящих трупов тела «запорожских» казаков дышали. От такого «дыхания» впору самому заболеть белой горячкой...

Солдаты попытались было поднять хотя бы одного, но затея оказалась зряшной.

— Дела-а, — протянул капитан. — Кажется, учения сегодня не состоятся. Как думаешь, Александрович?

Фельдфебель был настроен более оптимистично:

— Почему не состоятся? Ещё как состоятся! Только не сей момент, а часика эдак через четыре.

— Утешил, братец, — фыркнул капитан. — А сейчас что делать?

— А сейчас, Ваше благородие, сделаем мы одну штуку...

Через несколько часов капитан и его маленький отряд вернулись. В сарае слышались отборный мат и шум драки. Когда Еланин заглянул в дверной проём, то увидел, что «ополченцы» отчаянно дерутся. Судя по крикам, каждый обвинял каждого в краже оружия...

— Отряд! — крикнул фельдфебель. — Выходим строиться. Бегом пошли, рыбы землеройные, копытники беспорточные! Его благородие долго вас ждать будет, хохлы малороссийские?!

Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Народ понуро вышел и стал выстраиваться в две шеренги.

— Здравствуйте, казаки! — бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.

— Плохо, хлопцы. Очень плохо, — скривился капитан. — Мявкнули, «як боровки кистрированы». Послушайте, как нужно приветствовать командира. И кивнул фельдфебелю и солдатам: «А ну-ка, братцы, покажите!» В три глотки те рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.

— Заместителю командира отряда Гречухе — доложить обстановку! — потребовал командир.

Наказной атаман вышел из строя. Чувствовалось, что силы в нём хватает только на то, чтобы удержаться на ногах. Но всё-таки героическими усилиями Грицко выдавил из себя:

— Ваше приказание выполнено, пан капитан. Меркитантку выгнали в шею. Всё, что оставалось — выпили!