Страница 16 из 18
Кесарь продолжал держать руки у меня на плечах, а мне становилось всё хуже и хуже. Голова раскалывалась так сильно, что, казалось, вот-вот взорвётся. Меня тошнило, в глазах всё поплыло, и я понял, что сейчас потеряю сознание. Но всё же не потерял. Постепенно боль отступила, я начал приходить в себя и увидел перед глазами руку Милютина с носовым платком. Я удивился, но заметил на столе перед собой несколько капель крови, машинально провёл рукой по верхней губе под носом — рука окрасилась в алый цвет.
— Благодарю, — сказал я, взял платок, вытер от крови лицо, а затем протёр стол.
— Ну что я вам скажу, господа, — заявил тем временем кесарь. — У этого парня очень хорошая защита. Конечно, она ещё недостаточно хороша, чтобы противостоять сильному менталисту, который пожелает нанести нашему юному другу ущерб. Здесь ещё работать и работать, но оно и понятно — раньше пятого уровня особо на что-то рассчитывать не стоит. А вот что-либо вытащить из него даже я уже не смог. Признаюсь, меня это удивило.
— А что с инициацией, Александр Петрович? — спросил Милютин.
— Не увидел я её. Ощущение, будто передо мной сидел неодарённый пятнадцатилетний мальчик.
— Значит, можно закрываться перед отправкой? — уточнил Иван Иванович.
— Вполне. Не думаю, что его будет проверять кто-то более сильный, чем я, — ответил кесарь Милютину и обратился ко мне: — А с магическим уровнем как дела обстоят?
— Мы с наставником тренировали его сокрытие, — сказал я. — У меня девятый, и я могу сымитировать проведение инициализации, не раскрывая уровня.
— Ну что ж, отлично! Хорошую работу вы проделали, — похвалил меня кесарь.
— Это лишь начало, Александр Петрович, — заметил Милютин. — Основная работа у Романа впереди.
— Я уверен, что он справится, — сказал кесарь. — А у вас, Иван Иванович, всё готово?
Милютин вкратце отчитался о готовности к операции, на том встречу и завершили. А когда мы с Иваном Ивановичем и Родионом Степановичем собрались уходить, кесарь неожиданно сказал:
— Роман, задержись! Я хочу поговорить с тобой наедине.
— Я буду ждать тебя в приёмной! — бросил мне Милютин, и они с Глебовым вышли.
Когда мы с кесарем остались вдвоём, Александр Петрович посмотрел на меня так, будто хотел что-то сказать, но ещё не решил, стоит ли это делать. Некоторое время он молча меня разглядывал, а затем спросил:
— Боишься?
— Вас? — уточнил я.
Кесарь рассмеялся.
— То, что ты меня не боишься, я чувствую. Я про спецоперацию спрашиваю.
— Боюсь, — признался я. — Но не думаю, что с этим будут проблемы.
— А это хорошо, что боишься, — сказал кесарь. — Кто не боится, тот первым погибает. Потому что расслабляется. А кто боится, тот отовсюду подвоха ждёт и, как правило, живым возвращается. Так что не бойся бояться.
— Я Вас понял. Буду бояться, — ответил я, тут же осознал, как это нелепо прозвучало, и не удержался, чтобы не улыбнуться.
Александр Петрович усмехнулся, а затем неожиданно спросил:
— А как ты относишься к тому, что я посадил в тюрьму твоего деда?
Тут я растерялся — такого вопроса я никак не ожидал и не был готов быстро на него ответить.
— Ты ведь понимаешь, что мы знаем о тебе всё? — задал очередной вопрос Александр Петрович.
— Было бы странно, если бы не знали, — ответил я.
— Так что скажешь по поводу деда?
— Мой дед — чудовище.
— Тут и спорить не стану. Но он твой дед!
— Он выгнал меня из дома, а потом я несколько раз чуть не погиб из-за него.
— Тогда ты должен быть рад тому, какой приговор ему вынесли.
— Нет, — сказал я. — Дед получил по заслугам, и мне его совсем не жаль, но радоваться тут нечему. Дед совершил много ошибок, но я бы хотел, чтобы он их осознал, а не умер, веря в то, что всё делал правильно.
— Думаешь, он на это способен, осознать?
— Не знаю. Меня больше волнует, как это всё теперь отразится на моей семье. Я очень люблю брата и сестру и не хочу, чтобы у них были проблемы.
— На семье не отразится. Это я тебе обещаю, — сказал кесарь.
— Вы здесь ни при чём. У нашего рода достаточно врагов. Без деда отцу будет тяжело с ними справляться. Но тут никто не виноват, кроме деда.
— Как-то ты слишком по-взрослому рассуждаешь для шестнадцатилетнего парня, — заметил кесарь.
— С тех пор как меня выгнали из дома, я много думал на эту тему.
— И это тебя ранит, — сказал кесарь. — Я вижу.
— Вы же говорили, что не можете пробить мою защиту? — удивился я.
— Да при чём здесь защита? Ты сразу поник и взгляд у тебя потух, как только мы о твоей семье заговорили.
Я невольно тяжело вздохнул — сказать мне на это было нечего.
— И ещё, — продолжил кесарь. — Я вдвойне ценю, что несмотря на мой конфликт с твоей семьёй, ты решил мне помочь.
— Прошу простить меня, Александр Петрович, — сказал я. — Но я решил помочь Ивану Ивановичу спасти похищенных ребят. Моя семья к этому делу не имеет никакого отношения. И Ваша война с моим дедом — тоже.
— А ты смелый.
— Прошу прощения, если мои слова показались вам некорректными.
— Всё нормально, — сказал кесарь. — Твоя позиция достойна уважения. Но всё же я хочу тебе ещё раз сказать: я не собираюсь причинять какой-либо вред твоей семье. Я хочу, чтобы ты это знал и лишний раз не переживал на этот счёт. И ещё я хочу, чтобы ты знал, что как только я стану императором, то объявлю большую амнистию, и твой дед вернётся домой.
— Даже несмотря на все его преступления? — удивился я.
— Иногда ради общественного согласия надо закрывать глаза на некоторые вещи, порой даже очень некрасивые, и начинать всё с чистого листа. Разумеется, при условии, что все стороны готовы к диалогу. Не сегодня придумали поговорку, что худой мир лучше доброй войны. И я надеюсь, за три месяца в тюрьме твой дед осознает эту простую истину.
— Благодарю Вас, Александр Петрович! Теперь я смогу не переживать за брата и сестру.