Страница 5 из 58
Теперь Доктор Кауперман говорил, что его цель – создание общества гармонии и справедливости. И он стал кумиром. Его называли главным интеллектуалом мира. Альберт так легко в это поверил, что в мыслях иногда сравнивал себя с Христом. Мог же Христос быть Сыном Божьим и человеком. Почему бы и ему не стать? И теперь свои выступления он заканчивал фразой: «Мы все, в сущности, божьи дети и я такой же его сын, как и Иисус».
Он стал иконой социал‑либерализма. Лидером глобального протеста: не тех грязных некрасивых революций с погромами, стрельбой и баррикадами, а с цивилизованными протестами интеллектуалов с красивыми добрыми лицами.
Встречаясь на Кубе с Фиделем Кастро, он отдыхал в бывшем дворце диктатора Батисты на берегу лазурной лагуны Карибского моря. В СССР, в котором он любил бывать, его принимали на высшем уровне. Он подолгу жил в бывших царских покоях и в дворцах новых Генсеков, получая дорогие подарки в виде картин любимых им Кустодиева, Лентулова или Малевича. Советским вождям льстило внимание американского миллиардера, а он за это часто помогал им в вопросах признания их борьбы за мир и социальную справедливость.
В 1975 году в Риме на большом мероприятии по проблемам экологии он увидел Фридриха Уотсона. После главного доклада «Пределы роста нашего развития» выступали известные люди: политики, писатели, ученые с требованиями глобально сократить промышленность, транспорт, строительство. Все это чтобы спасти планету от неизбежного скорого истощения природных ресурсов. А потом на сцену вышел Мистер Уотсон и задал несколько простых вопросов:
— А что будут делать простые люди, которые после этого потеряют работу? На что они будут жить? Чем кормить детей? Осознаете ли вы, что своими предложениями вы обрекаете на смерть миллиарды людей? И не в этом ли ваша тайная цель?
После этого произошел грандиозный скандал. Неделю все мировые информационные агентства занимались только тем, что почти двадцать четыре часа в сутки травили Фридриха Уотсона, не жалея злобных эпитетов. Его обвинили во всех возможных грехах, и даже имя его не произносили, заменив звучным ярлыком: «этот фашист». После такой травли Уотсон, который в это время уже стал самым успешным американским промышленником, все свои заводы перевел в коммунистический Китай.
Из этого Кауперман сделал вывод, что свои мысли надо держать при себе. И что из любого приличного человека за пару дней можно сделать изгоя и олицетворение всемирного зла. Поэтому, когда его самого спрашивали о целях и задачах, он скромно отвечал: «Я не могу сказать вам об этом, это тайна, но на данном этапе наша задача так запутать тех, кто нам противостоит, чтобы они не могли нас понять и принять мер. Чтобы они не знали, как с нами бороться!»
На самом деле никаких целей у него и не было. Доктор Альберт Кауперман, признанный лидер борьбы за общемировые социальные и гуманистические ценности, входящий в десятку самых богатых людей мира, по сути выполнял пожелания того господина в сером костюме с красивой необычной тростью с серебряной рукой в виде головы собаки – уводил протесты в нужное русло.
Может быть и сейчас, в глубокой старости, он не догадывался, что даже его последний грандиозный проект, вообще‑то, не его идея.
Глава 3
До Генри Мидаса доходили слухи о странных поступках своего бывшего наставника Доктора Каупермана, но когда он, прилетев по его просьбе в Южную Америку, увидел в морском порту сильно постаревшего Доктора у трапа огромной черной подводной лодки, то решил, что это ему снится.
— Ну что, удивлен? — приветствовал его Доктор. — Врачи запретили мне бывать на солнце, и я теперь вместо яхты взял это. Советская атомная – проект «Акула». Подарили за большие заслуги перед СССР и новой Россией. Она у них числится списанной, а я немного усовершенствовал и чуть добавил роскоши. Ну ты проходи...
Генри Мидас никогда не был не то что на подводной лодке, но даже на обычных военных кораблях. А попав внутрь, он сразу это забыл. Обстановка внутри ничем не отличались от интерьеров фешенебельных домов. Интерьер был спроектирован точно не в СССР. Великолепная итальянская мебель, штучный паркет из дорогих сортов дерева, шикарные бронзовые и хрустальные светильники и повсюду известные картины на стенах.
— Это что, подлинники? — удивился Генри.
— Естественно. Не сомневайся, у меня здесь все подлинное. И ракеты в пусковых шахтах, и атомные бомбы в их головных частях. Двадцать ракет по десять «Хиросим» в каждой.
— Вы шутите? — не поверил Генри.
— А вот обижать меня не надо. Стар я сказки придумывать. Я с одной такой лодкой могу правительство любой страны на место поставить.
«С вашими деньгами это легко сделать и без этих страшных игрушек», — подумал Генри, а вслух сказал:
— Все это так неожиданно...
— А еще, я здесь прячусь от журналистов и наследников, — улыбнулся Кауперман. — Последнее время каждая сучка, которую я шлепнул по заднице полвека назад, решила урвать часть моего пирога и рассказывает об этом на каждом углу. Да еще подсовывает прессе какого‑нибудь грязного оборванного наследника. Видишь, как все вышло: мы хотели дать всем свободу и равные права, а теперь они нас этим же и бьют... Присаживайся. Что будешь пить? Хочу устроить небольшое путешествие. Надеюсь, ты не против?
— Ну-у... — растерялся Генри. — А сколько времени займет это путешествие? — ему не хотелось и часа проводить в компании с этим сумасшедшим стариком, а про путешествие он, вообще, не думал, тем более на какой‑то подводной лодке.
— Я думаю, за неделю обернемся. Обратно ты сможешь вернуться самолетом. Поверь мне, то, что я хочу тебе показать, ты никогда не видел и никогда не увидишь. Ты не сказал, что будешь пить...
Генри был в шоке. Он никак не планировал тратить больше одного дня на старика, а тут неделя. Но отказать он боялся. К тому же в нем начало просыпаться любопытство: что же хочет ему показать Доктор Кауперман? Может он и начинает сходить с ума, но вряд ли при этом будет тратить время на то, чтобы показывать какие‑нибудь банальные достопримечательности.
Альберт Кауперман сел в роскошное кресло, обитое светло‑бежевым шелком. Он опять, как в молодости, был в традиционном черном свитере с высоким воротом, из которого торчала длинная гусиная шея и в джинсовой куртке, которая висела на его узких костлявых плечах как на вешалке. Доктор взял чашку из белоснежного мейсенского фарфора и чуть трясущейся рукой поднес ее ко рту, в котором блестели такие же белоснежные фарфоровые зубы. Генри показалось, что если зубы и чашка соприкоснутся, то что‑то из них обязательно разобьется. Сейчас в Альберте Каупермане трудно было узнать икону протеста. Генри вздохнул, попросил официанта принести виски и сказал бывшему наставнику, что он в его распоряжении.
Доктор кивнул в сторону телевизора на стене, на экране которого шли новости с той же самой картинкой лос‑анджелеских погромов, пожаров и грабежей.
— Мы проиграли, Генри. И это надо признать. Равенство, свобода, братство – все это лишь красивые лозунги. А на деле все сводится к простому – отними у ближнего своего.
— Для вас это была игра?
— Ну, в принципе, да. Кто‑то играет в футбол, кто‑то в шахматы. Мы с одним человеком играли в игру: как нам лучше благоустроить этот мир, — Доктор замолчал, вспомнив Фридриха Уотсона. — И я со своей либеральной идеей проиграл. Человек – прежде всего животное, которое переделать невозможно.
— Вы столько сделали. Мир изменился благодаря вам. Сколько тоталитарных режимов пало благодаря вам. Сколько диктаторов отправилось на виселицу...
— И что? Вместо диктатур тиранов пришла диктатура анархии. Власть перешла к обычным бандитам и жуликам. Так что стабильные диктатуры для многих стран лучше, чем кровопийцы, способные на все за пригоршню долларов... Мы об этом еще поговорим. У нас будет время. А сейчас располагайся. Тебе покажут твою комнату.
— Так куда мы едем... или плывем? Вы мне скажите все‑таки?