На Калиновом мосту

А потом стало очень много секса. Девушки, в похожих черных узких длинных свитерах и черных беретиках, будто соревновались, кто быстрее затащит Альберта в постель. Он по праву первооткрывателя был первым, а потом щедро раздавал юных нимфеток своим последователям и прихлебателям. После долгих воздержаний и запретов Америка будто сошла с ума. Переспать с двумя или с тремя партнерами одновременно, было не сложнее, чем сходить в кино.

Но вскоре Альберт Кауперман затерялся. Появился рок‑н‑ролл и его король Элвис. Прогремел Вудсток, положивший конец морально‑нравственным исканиям американской интеллектуальной молодежи и открывший эру сексуальной революции. Черные одежды были сброшены и забыты. Появившиеся хиппи предпочитали яркие радужные короткие платья и вытертые клешеные голубые джинсы. Уводящий в волшебные фантазии джаз сменился вышибающим мозги наркотическим рок‑н‑роллом. И люди забыли, ради чего все затевалось. А начавшаяся вьетнамская война окончательно все запутала.

Мир изменился, и Кауперману надо было определиться со своим будущим. Ни в каком научном предмете он сам не преуспел, поэтому решил стать специалистом по всему на свете, и даже придумал новую науку, в которой он стал профессором. Смесь кибернетики, философии, религии, лингвистики и психологии. Науку о познание всего и ничего одновременно. Было много слов об искусственном интеллекте, новой биологии и социальной ответственности. И вскоре его стали называть исключительно «Доктор Кауперман».

Однажды под Рождество Альберт получил приглашение на благотворительный бал. Он, почти не глядя, отправил его в корзину для мусора. Но в этот же день ему позвонил человек, голос которого он узнал мгновенно. Это был тот странный незнакомец, напоминающий ожившую мумию.

— Доктор Кауперман, — вежливо, но твердо произнес он, — ваше присутствие на этом мероприятии обязательно.

Почему‑то у Альберта Каупермана даже мысли не возникло его ослушаться.

В то время в моду вошли сатанинские балы, на которых обычный разврат и похоть маскировали поклонением каким‑нибудь религиозным культам. Считалось, что участие в них связывает людей общим постыдным грехом в касты с неписаными правилами взаимной поддержки. Каждая уважающая себя организация минимум раз в год устраивала что‑то подобное.

Но если какой‑нибудь профсоюз пожарных дружин просто брал девочек из соседнего бара и оплачивал им сексуальные танцы с грязным стриптизом в масках, оставшихся с празднования Хэллоуина, то более обеспеченные люди пытались сделать из этих мероприятий ритуально‑мистические интерактивные порно‑спектакли. Чем выше было общество в социальной иерархии, тем более острыми должны были быть их ощущения от этих шоу. Групповой секс, наркотики, педофилия уже не возбуждали богатых участников, и организаторам приходилось придумывать все более изощренные способы для их развлечения.

То, что на этом балу будет не просто сборище богатых выскочек, а мировая элита, Альберт понял, когда приехал по адресу, указанному в приглашении: Американский музей естественной истории.

«Не многие могут позволить себе снять для развлечений это место, — подумал Доктор Кауперман. — И дело не в деньгах, а в том, что известные попечители музея, в число которых входил и сам профессор, не любили когда в нем проходили подобные мероприятия».

Но Кауперман немного ошибся. Попав в музей, гости проходили мимо чучел и скелетов древних животных и первобытных людей к недавно построенному новому корпусу. В нем планировали проводить научные симпозиумы, конференции и фестивали. Внутри он напоминал римский колизей, только под стеклянной крышей. Альберт был здесь первый раз и ему стало любопытно.

Некоторые гости уже занимали места в  ложах высоко над сценой, а другие, видимо более низкого ранга, рассаживались в партере. Все были в ярких карнавальных масках. Кауперману тоже принесли на подносе на выбор несколько разных. Он взял маску злобного Арлекина. Девушка в меховом костюме белого кролика, предлагавшая эти маски тем, кто не принес свои, проводила его в ложу и осталась с ним.

Через минуту погас свет, и все прожекторы переключились на сцену застланную красными коврами.

Кауперман заскучал. Все, что будет дальше, он хорошо знал. Эротическое представление постепенно перейдет в откровенное групповое спаривание приглашенных актеров. Все это будет оформлено как религиозный обряд поклонения какому‑нибудь верховному существу. Его золотой трон с высокой резной спинкой стоял в глубине сцены. Что‑то похожее устраивал и сам Кауперман в студенческих кампусах. Только там было гораздо больше алкоголя и наркотиков. И меньше фальшивого, скучного пафоса.

Прожектора погасли, и в полной темноте внизу кто‑то зажег несколько факелов вокруг сцены. Запахло копотью и керосином. Оркестр в одной из лож громко заиграл Шопена. Одна за другой на сцену вышли девушки в длинных черных накидках до пола, с большими капюшонами и ярким алым подбоем.

В это время Каупермана привлек разговор в соседней ложе. Он не видел спорящих, но легко узнал голос одного из них. Это был тот, кто его сюда пригласил.

— Может когда‑нибудь человек и изменится к лучшему, но очень, очень не скоро, — убеждал он кого‑то. — А пока египтянин, рисовавший иероглифы в долине Нила, своими желаниями ничем не отличается от американца, жующего булку в Макдоналдсе здесь, в Нью‑Йорке.

— Ну а как же современные технологии? — пытался кто‑то ему возразить.

— Ваши технологии – это всего лишь совершенствование каменного топора и палки‑копалки, а не самого человека. Посмотрите на сцену... Посмотрите вокруг... Какие вам еще нужны доказательства?

В этот момент к девушкам на сцене, сбросившим плащи под которыми ничего из одежды больше не было, присоединились несколько обнаженных мужчин. Шопен сменился ритмичными звуками барабанов и бубнов. Для того, чтобы гостям было лучше видно происходящее, зажгли еще несколько факелов. Теперь на извивающихся блестящих от пота или масла обнаженных телах, имитирующих совокупление, мерцали блики от огня.

— Но разве не в этом смысл существования человека? Вы же сами этого хотели.

— Да я, собственно, и хотеть чего‑либо не умею. Мне это не дано. Я лишь наблюдаю и оцениваю, — рассмеялся знакомый Каупермана.

— Другими словами, вы ни за что не отвечаете ,— уже почти кричал кто‑то за стеной. — А что же делать нам?

— Варианта только два. Или уничтожить планету и погибнуть вместе с ней, или уничтожить только эту цивилизацию, зашедшую в тупик, и сохранить планету для других.

— Я уверен, что есть и третий вариант, — ответил решительно кто‑то за стенкой.

Постепенно вокруг становилось светлее. На сцене уже шла настоящая групповая оргия. Люди вокруг не сводили глаз с этого зрелища и постепенно сами раскрепощались. Кое‑где возбужденные зрители от простых поцелуев  переходили к более откровенным ласкам. На первых рядах, которые были ближе всего к сцене, кто‑то уже сбросил с себя одежду и присоединился к вакханалии.

Девушка‑кролик в ложе Каупермана опустилась перед ним на колени и начала расстегивать его брючный ремень. В этот момент его позвали из соседней ложи.

— Доктор Кауперман, — услышал он опять голос человека, который когда‑то представился ему редактором, — вам не трудно будет зайти к нам?

— Это мистер Фридрих Уотсон, — усмехаясь, представил он Кауперману своего собеседника, когда Альберт перешел в их ложу. — Как вы, наверное, слышали из нашего разговора – человек, еще верящий в прогресс человечества.

* * *

Родители Альберта Каупермана умерли от рака в один год. Он знал, что его семья очень богата, но когда осознал насколько она богата, то даже растерялся, не зная радоваться ему или нет. Теперь Кауперман один владел состоянием равным бюджету небольшой европейской страны. После получения огромного наследства он какое‑то время говорил в многочисленных интервью, что планирует раздать его по благотворительным фондам, но чуть позже, рассказав журналистам, что там его могут просто разворовать, объявил, что  будет сам заниматься всемирной гуманитарной деятельностью.