На Калиновом мосту

— А мне кажется, что хотят нас сделать крайними, козлами отпущения. А вся это хрень – какая‑то большая финансовая афера.

— Да что ты понимаешь в мировых финансах? Ты же в институте все у меня списывал. Если б не я, то тебя бы выгнали.

— Нас бы обоих выгнали, если бы... — Михаил опять вспомнил институт. — Все ты со своими бизнес‑проектами. Забыл, как ты у гостиницы «Россия» сначала жвачку выпрашивал у иностранцев, а потом решил рубли на доллары менять?.. Идиот. Там нас и поймали... Самое смешное, что сдали нас эти самые твои любимые западные туристы. А ведь ты им готов был жопу целовать. Бизнесмен хренов! За валютные операции тогда могли и расстрел организовать... Хорошо тот кагэбэшный майор нас тогда у милицейского следователя перехватил.

Даже сейчас они не смогли найти в архивах и изъять свое дело. Там, кроме всего прочего, хранилась их расписка о согласии сотрудничать с КГБ в информировании того, что творилось в их студенческой группе и, вообще, в институте. Но это было давно и почти забылось. Теперь они были уважаемыми людьми: одними из главных руководителей страны.

Сейчас Чука и Гека беспокоило совсем другое. Три часа назад позвонил Доктор Кауперман, их не то чтобы куратор из‑за рубежа, но человек, просьбы которого они выполняли беспрекословно. Он сказал, что у него к ним архиважное дело и в самое ближайшее время с ними встретится его доверенное лицо и все им объяснит. «Вы будете моими ангелами Апокалипсиса», — как‑то очень серьезно сказал Доктор. И уже через пять минут позвонил поверенный Доктора и попросил о встрече. Через полчаса он был у них. Абсолютно не запоминающийся мужчина в темно‑сером костюме объяснил, что от них требуется. Они согласно кивали, хотя понимали мало, а переспросить стеснялись.

— Все равно я не понимаю, — Михаил Чернуха встал с кресла вместе с фужером в руке и, подойдя к бару, в очередной раз наполнил его почти доверху. — Зачем нас привлекать к такой ерунде? Ты вообще понял, что мы должны сделать?

— Получить шесть контейнеров и развести их в шесть стран. Что здесь непонятного? Там к нам должны подойти люди и забрать их. Обо всем мы должны докладывать только Доктору Кауперману.

— Вот я об этом и говорю. Мы же по другой части, а для этого полно всяких других служб.

— Дело настолько важное, что никому нельзя доверить. Он же так и сказал: «Только вас я вижу своими всадниками Апокалипсиса».

— Эдик, посмотри на себя в зеркало, какой ты всадник Апокалипсиса? Всадник, наездник... — Михаил Борисович сделал большой глоток и даже не поморщился, как будто пил не водку, а обычную минералку. — Ты на хорошей бабе больше десяти секунд продержаться не можешь. Тебе же сексом заниматься можно только с кардиобригадой за стенкой.

— Не хами, — обиделся Эдуард.

— Ладно‑ладно. Но все равно мне кажется, что это подстава. Думаю, нас хотят вывести из игры и поставить здесь, в России, на наше место кого‑то другого.

— Так сложно? Могли бы придумать варианты попроще. В конце концов, просто сказать и мы бы сами с радостью переехали в теплые края, — Эдуард обиделся теперь на Каупермана, не поверив, что Доктор не может с ними поступить так по‑хамски. — Никто нас убирать не будет. Мы столько для них сделали. И к тому же мы иконы российского либерализма – просто нас не уберешь.

— Не обольщайся. Нас под Большим Москворецким мостом утопить – это народу праздник устроить. Поэтому нас и берегут, как балласт на воздушном шаре. Чтобы сбросить в самой критической ситуации. Народ отвлечь.

— Не выдумывай. Это задание подтверждает, что нас очень ценят. И почему ты решил, что нас все ненавидят? Все опросы показывают…

— Ненавидят потому, что живем хорошо, — оборвал его Михаил.

— А им кто мешает?

— Они думают, что мы с тобой и мешаем. А на самом деле – лень и трусость. Чтобы хорошо жить, смелость нужна.

«Почему моя семья всегда хотела блага для этой страны, а в ответ получала лишь ненависть?» — подумал глава финансового контроля  Горемыкин. Он вспомнил черно‑белые старые фотографии с митингов рабочих, специально организованных после суда над его прадедом. Рабочие в первых рядах держали плакаты с лозунгами: «Пристрелить этих бешеных собак», «Смерть английским шпионам». А его прадед всю жизнь посвятил улучшению жизни этих самых рабочих. Он даже сидел в царской тюрьме, был в ссылке в Сибири и много лет вынужденно жил в эмиграции в Швейцарии и Италии. В детстве Эдик и сам часто ощущал эту зависть и скрываемую ненависть своих сверстников, которые видели, что в школу его отвозит правительственная «Чайка».

— Им всегда кто‑то мешает жить хорошо, — поддержал он приятеля. — То царь‑батюшка, то Сталин, то Брежнев, а теперь вот мы. Может, Сталин был прав с лагерями: только так их можно заставить работать и не воровать, — зло сказал Эдуард.

— Ты аккуратнее с такими комплиментами, — рассмеялся Михаил Борисович. — Ты же либерал. Ты Сталина должен ненавидеть.

— А я и ненавижу. Он моего деда в 37‑ом к стенке поставил.

— А скольких твой дед до этого к стенке поставил? — ухмыльнулся заместитель премьер‑министра.

— Это к делу не относится. Время такое было, и Сталин был прав: быдло надо в трудовые лагеря загонять. Но вот элиту ему было трогать не надо.

— То есть таких, как я, из рабочей семьи, надо было в лагеря, а таких, как ты, в Лондон?

— Какой Лондон?

— Ты дурачком не прикидывайся, — вдруг разозлился Михаил Чернуха. — Если бы он твою элиту не трогал, она уже тогда всю страну продала бы и на Запад убежала. За этим их сюда оттуда и прислали. А Сталин своих коллег‑революционеров хорошо знал. Только мало он ваших большевиков‑ленинцев на тот свет отправил. Еще бы пару лет и может действительно придушил бы и вас, а потом и Запад ваш вместе с этими Кауперманами.

— Это ты сейчас поменьше языком трепи, — так же резко ответил Горемыкин. — А то Кауперман тебя быстро опять нищим сделает.

— Надоело его бояться. Его время прошло. Мы ему сейчас можем ракету прямо в форточку прислать. Пора плюнуть на всех этих Кауперманов. Мы и сами можем свое стадо стричь, ни с кем не делясь...

— Идиот ты, Миша. Был идиотом и помрешь им. Он нас раздавит легче, чем клопа... Вместе с твоими ракетами.

— Почему это?

— Из гнилых досок и кривого кирпича дом не построишь.

— Это ты про наш народ?

— А то про чей же... А ты что кипятишься? Патриотом вдруг стал?

— А почему бы и нет? У нас свой культурный код. Толстой, Достоевский...

— Ты откуда слова‑то такие знаешь? — ехидно рассмеялся Герман. — Телевизор посмотрел? В том‑то и беда, что код этот бракованный. Тот же Достоевский всю жизнь мечтал старуху ограбить, а деньги в рулетку в европейском Бад‑Хомбурге просадить. А Лев Николаевич праведником стал, когда всех своих крепостных девок перепортил. А перед смертью оба так перепугались своих грехов, что к богу приползли – хоть маленькая, да надежда...

— То есть ты не веришь в бога? — вдруг очень серьезно спросил Михаил.

— Будто бы ты веришь? — удивился вопросу Горемыкин.

— Я верю. Но не в того юродивого, которого жрецы придумали, чтобы народ утешать. А того, который создал человека. Сильного, смелого, решительного. Не отягощенного понятиями греха и несуществующей морали, который твердо знает, что сила – это хорошо. А слабость и сострадание – это смерть. Такого человека он задумал и сотворил. А это жалкое подобие, чем является человек сейчас, создали попы, чтобы им народом управлять легче было. А цари их поддержали.

И как только он закончил свою речь, зазвонил телефон.

— Опять Кауперман, — поглядев на экран, шепнул Эдик и взял трубку.

— Я забыл вам сказать о маленьком бонусе. Ну и о том, что будет, если вы не выполните мое поручение. Если коротко: справитесь с заданием, получите в награду вечную жизнь. А не справитесь... — Кауперман закашлял где‑то далеко‑далеко, — не справитесь, то сдохните вместе с остальными.

* * *

Доктор Кауперман конечно неслучайно выбрал этих людей для своего плана. Старого Доктора мучила совесть. Сколько людей выберут его «Рай»? По прогнозам не больше миллиарда. Это около десяти процентов. Больные, старые, отчаявшиеся. Остальные просто не поверят. Не поверят потому, что слишком необычной и чудовищной для них покажется правда. И что с теми, кто не выберет? Оставить их жить в этом мире? Но они угроза... Когда они узнают о проекте, о спрятанном в Антарктиде «Рае», они непременно найдут его и уничтожат: так уж устроен человек. «Я сделал все что мог. Я дал им выбор. Что я еще могу для них сделать? Но если кто и должен зачистить оставшийся мир, пусть это будут русские».