Цунами

В маркшейдерской шахтоуправления Семён Яковлевич подвёл нас к выгоревшей синьке, развешенной на стене:

– Поглядите, вот «Первомайская-бис», а тут – «Восточная». Здесь изображена общая схема подземных выработок, без привязки к ориентирам на поверхности. Любопытно отметить, что наверху между обеими шахтами пролегает глубокий овраг с ручьём. То есть налицо деталь рельефа, обозначающая деформацию слоёв коренных пород.

– Видимо, по этой причине газ и остался по ту сторону ручья, как за закрытой дверью, – заметил Сергей. Неофит рос на глазах. Гриша подмигнул мне. Я подмигнул Семёну Яковлевичу, и все вчетвером рассмеялись.

Семён Яковлевич пригласил к себе на обед. Мы дружно согласились, но с условием, что кооперативно поставим к общему столу свою джентльменскую долю. Семён Яковлевич спорить не стал.

Заехали на «козле» в центр Южношахтинска. Послекризисная торговля вяло, но шла. Закупив нужный провиант, поехали в гости к маркшейдеру.

В квартире Семёна Яковлевича располагался самый настоящий минералогический музей. Хозяин исчез на кухне, а роль экскурсовода взяла на себя его жена. Подвижная, как и её супруг, Нина Георгиевна обнаружила такие знания по части камней, что даже у Григория Львовича, авторитета, выше которого на настоящий момент у нас под рукой не имелось, брови взлетели от изумления. Оказалось, что чета Бутко – заядлые коллекционеры. Переписываются почти со всем миром и получают образцы минералов от своих друзей из самых экзотических уголков планеты.

Перед великолепной друзой аметистов из бразильского штата Минас-Жерайс я застонал от восторга. Гриша, сохраняя остатки профессиональной выдержки, млел у витрины с золотым «солнцем» из Ловозерских тундр – астрофиллитом. О Сергее можно было сказать определённо: пропал парень! Следуя за Ниной Георгиевной по пятам, он ловил каждое её слово, не конспектируя только из-за отсутствия пера и бумаги. Гриша признался, что даже во всемирно известном музее Ленинградского геологического института, который он закончил, некоторым образцам нет равных по качеству здешним. Мне же было чуть не до слёз обидно, что пять с половиной лет я проходил мимо Гришиного института, но заглянуть в музей не хватило любопытства.

Оказывается, мы с Гришей закончили институты в Ленинграде с разницей в один год. Я защищал диплом, а Гриша в это время лежал в больнице города Чимкента, укушенный змеёй, что была прописана на хребте Каратау. После такой подробности биографии моего нового товарища я просто вынужден был предъявить контрфакт: пресмыкающиеся меня не кусали. Я их, извините, в некотором роде ел сам. Правда, не в горах. А на необитаемом в ту пору песчаном острове Возрождения на Каспии. Из-за штормов катера не было целую неделю…

Гриша безнадёжно махнул рукой, и мы поспешили на зов Семёна Яковлевича, который появился в дверях своего музея, украшенный передником в шотландскую клеточку.

– Семён Яковлевич, – спросил я за чаем, – в семьдесят третьем году вы тут работали?

– Да, на «Первомайской-бис». Вы ведь это имели в виду?

– Да, именно это.

– Меня спасло то, что в день трагедии я с утра должен был кое-что согласовать с инспекцией Госгортехнадзора. Наш инженер по БВР – буровзрывным работам – накануне заболел. А, как это случается, вопрос нужно было решать срочно. Вот меня директор шахты и направил в инспекцию. Ветер, к счастью, дул с юга. Город не попал в ядовитое облако. Но все, кто был на шахтном дворе, на территории соседней автобазы номер четыре и в насосной городских очистных сооружений, погибли. Не считая, конечно, тех, кто был в это время на рабочей смене под землёй.

За столом все молчали.

– До вечера следующего дня туда невозможно было подступиться, – продолжил Семён Яковлевич, – газ был везде: в оврагах, ямах, подвалах. Везде лежали погибшие…

– Понаехало много солдат, – вступила Нина Георгиевна, – все в противогазах. Никто ничего не понимал. Жителям запретили выходить из домов. Милиция была напугана. В городе начиналась паника: четыреста человек не вернулись с работы, и где-то восемьсот погибли на поверхности… У нас всё население – около семидесяти тысяч. Это был какой-то общий кошмар! Как атомная вой на!

– В помощь нашим через шесть часов после катастрофы приехали горноспасатели с Украины, – продолжил Семён Яковлевич, – человек сто пятьдесят. К работам их не допускали пять дней. Они жили по квартирам шахтёров. Плач стоял над городом. Не плач, а вой. Хоронили сотнями ежедневно. До десятка экскаваторов копали могилы. На трупы страшно было смотреть: все чёрные от удушья, у многих вытекли глаза… Жара стояла несусветная. Везде пахло сероводородом и хлоркой: солдаты поливали всё подряд для дезинфекции. С той поры меня от запаха хлорки мутит. Кругом царила полная растерянность. Слетелись учёные мужи из Москвы, Киева, Ленинграда. Сидели почему-то в Ростове. Сюда приехали только те, кто рангом пониже. Руководство забилось в щели и боялось, чтобы вместе с партбилетами не полетели и головы: их и вытягивали – кого с «больничного», кого из «отпуска», а кого просто у жены из-под юбки. Больше месяца шахтёры, которые погибли в забоях, пролежали внизу. У горноспасателей не хватало запаса воздуха для того, чтобы спуститься на аварийный горизонт и разыскать людей. Все боялись случайной искры и вентиляционное оборудование не включали. Очищение шахты, таким образом, шло естественным путём. Спасатели жаловались на страшный холод внизу, какого на больших глубинах никогда не бывало. Этот холод помог сохранить тела для погребения. Потом какой только глупости мы не наслушались! Меня три месяца кряду таскали к разным следователям, от прокуратуры до КГБ. Все допытывались, нет ли тут признаков диверсии. Потом само собой всё затихло. Вдовы получили пенсии. Тоннель к шахтному стволу закупорили. Нам, оставшимся в живых, строго-настрого велели не трепать языком, если хотим остаться на свободе. До восьмидесятого года никто и не заикался об этой беде. В октябре восьмидесятого приехал из Москвы какой-то ответственный работник. Но не военный и не учёный. Это точно. С ним прибыло человек шесть довольно молодых людей. Стенку велели нашим рабочим пробить. В шахту спускались только молодые, естественно. Вернулись на-гора часов через семь. Сказали, что до второго горизонта в стволе стоит вода. И что скоб-трап гнилой. Вроде бы отбирали пробы газа на разных глубинах. Оснащены они были хорошо: комбинезоны, фонари, сапоги, каски – всё импортное, красивое. Замёрзли, правда, они здорово. Один особенно трясся. Латыш, наверное. Редкий для наших краёв блондин. Говорил с сильным акцентом. Уехали они в этот же день. И вот с той поры до вашего приезда никто больше «Первомайской-бис» не интересовался.

Мы переглянулись с Гришей. Он красноречиво указал глазами на часы. Пришло время прощаться.

– Спасибо, Семён Яковлевич, за помощь и возможность полюбоваться вашей прекрасной коллекцией, – сказал Гриша. – Возьмите, пожалуйста, номер моего телефона для связи в Ростове.

– Вы мне номер телефона второй раз оставляете, – усмехнулся Семён Яковлевич. – Неужели забыли? Вы с ребятами из инженерной геологии бурили у нас скважины под ЛЭП. По-моему, в девяносто четвёртом году. Вы, Григорий Львович, тогда ещё тревожились, что девятый квершлаг «Восточной» заложен слишком близко к поверхности.

– Помню, отчего же, – улыбнулся Гриша. – Но с той поры номер дважды менялся. И, честно говоря, на вашу феноменальную память я не рассчитывал. Извините.

– Ладно, пустое, – согласился маркшейдер.

Я спросил Семёна Яковлевича, не сможет ли он уделить нам внимание, если понадобится отобрать пробы газа из шахт. Получил утвердительный ответ. Попрощавшись с супругой маркшейдера, мы отбыли.

Под впечатлением от разговора до Ростова ехали молча.

Осенью в пасмурные дни темнеет раздражающе рано. В Ростов въехали уже при свете фар. До конца работы Анатолия Михайловича оставалось ещё больше часа. Чтобы не тратить время попусту, решили заехать к Грише в издательство, оттуда позвонить Рыбакову, договориться о встрече и запастись пивом. Сергей торопился в Управление на доклад. Условившись о месте и времени рандеву, неофита отпустили.