Сезон дождей

– Кто спрашивал? – Евсей Наумович вошел следом и затащил чемодан.

– Какие-то двое. К нам заходили тоже, допытывались, куда вы подевались.

– Кто же такие? – Евсей Наумович нажал кнопку лифта.

– Папа решил, что из милиции… Возможно, охранная сигнализация закоротила, так бывает. Как-то нас высвистали с дачи из-за той сигнализации.

– Интересно, кому это я понадобился, – пробормотал Евсей Наумович.

Димка пожал плечами.

Кабина лифта причалила к третьему этажу. Димка, придерживая ногой собаку, помог Евсею Наумовичу выбраться с чемоданом из кабины.

– Да! – проговорил он в след. – Еще вас спрашивал тот мужчина. Я его к вам приводил. Типа ваш спасатель. Помните?

– Афанасий? – пробормотал Евсей Наумович в раздумьях о тех, из милиции. – Ну и что?

– Не знаю. Я раза два его видел, он сидел на подоконнике, у вашей двери.

– Ладно. Разберусь. Спасибо, Дима, – Евсей Наумович достал ключи.

За время отсутствия, казалось, дверь отвыкла от хозяина, отворилась липко и лениво. А из квартиры пахнуло застойным воздухом.

Кому же я понадобился, думал Евсей Наумович, отключая охранную сигнализацию. Ему нравилось возвращаться домой после долгого отсутствия. Странным образом жизнь начиналась заново с какого-то условного порога. Так отбивают хлопушкой очередной дубль на съемке кинофильма. Повторяют тот же эпизод, но иначе… Конечно, надо было оставить ключи «приходящей» женщине, которая, обычно раз в десять дней убирала квартиру. Но, одно дело, впустить в свое жилье постороннего человека, когда контролируешь обстановку, другое дело – длительная отлучка. Лучше, просто запереть квартиру, поставить на охрану и уехать. Так он и поступил.

Евсей Наумович оставил чемодан в прихожей, прошел на кухню и принялся выкладывать продукты. Так и не решив, чем ему заняться раньше – принять душ, переодеться в домашнее или позавтракать. Хотя есть не хотелось, в самолете кормили, как говорится, на убой. Правда, только до Хельсинки, а после пересадки лишь угощали минеральной водой. Но все равно, есть не хотелось. Пожалуй, вначале он распакует чемодан, разложит вещи.

Евсей Наумович вернулся в прихожую. Ухватил ручку и поволок чемодан в гостиную. В тишине коридора колесики противно скрипели. Раскачались об асфальт уличного тротуара, с досадой подумал Евсей Наумович и, не дотянув до шкафа, опрокинул чемодан. Развалил змейку замка и принялся вытаскивать содержимое. Новый плащ, купленный в «Саксе» на Пятой авеню. Черный костюм. Им Евсей Наумович воспользовался только раз, на похоронах Натальи. Вообще, большинство вещей прокатились в Америку и обратно, ни разу не покинув чемодан. Все дни Евсей Наумович проводил в джинсовой рубашке, в джинсовых брюках и джинсовой куртке. Впрочем, тогда, в оперу, он отправился в сером костюме, а мог бы и в оперу надеть тот, черный. Три свитера! На кой черт он их брал? Одних рубашек захватил несколько штук, а носил ту же джинсовую, в которой и в самолете летел. Или обувь. Мало того что своя обувь занимала полчемодана, а носил он кроссовки, так Андрон втюхал ему тяжелые американские полуботинки на меху. А Галя упаковала в чемодан фигурку Будды из яшмы. Еще в прошлый приезд Наталья уговаривала передать Будду своей старой подруге Зое. Тогда Евсей Наумович наотрез отказался. Теперь же Галя пристала с ножом к горлу: возьмите передайте – это наказ покойной. Хотя Евсей Наумович помнил, что с той подругой Наталья еще задолго до отъезда в Америку порвала отношения. Евсей Наумович хотел и на этот раз отказать – Будда весил килограмма два, не меньше. Но Галя поставила ультиматум: она возьмет на работе day of и свезет Евсея Наумовича в Бостон навестить могилу дяди Семы при условии, если Евсей Наумович согласится на Будду. И в этом ультиматуме Евсей Наумович чувствовал официальность и холодок. Словно Будда явился знаком изменившихся отношений. Он догадывался – перемена возникла после встречи с Андроном в кафе Бетерри-парка. И за всю дорогу до Бостона – почти три часа езды – Галя обронила всего несколько сухих фраз. Лишь когда Евсея Наумовича прорвало у могилы дяди Семы и он заплакал, Галя проявила участие, успокаивала свекра. На обратном пути говорили о судьбе дяди Семы. Который, кстати, весьма помогал семейству в первые годы эмиграции. Дядя Сема, состарившись, переехал из Хьюстона на север, в Бостон. Где до самой своей смерти консультировал в клинике как уролог. Евсей Наумович высказал мысль, что если бы дядя Сема остался в Израиле, куда приехал благодаря фиктивному браку с иностранкой, то, возможно, еще бы пожил – в Израиле медицина сильней, чем в Америке. Галя ответила, что рак и в Израиле рак. За всю дорогу Евсей Наумович и Галя ни разу в разговоре не упомянули Наталью, казалось, на это имя наложено табу. Если бы я выполнил просьбу Натальи и помог прекратить ее мучения, уныло думал тогда Евсей Наумович, тогда еще они могли бы меня презирать и ненавидеть. Так почему они не хотят понять тяжесть моей миссии, которую, всего лишь готов был совершить? Да и неизвестно – совершил бы или нет. А все потому, что любили они нас по-разному. Меня умом, а Наталью – сердцем. Это несправедливо, это выворачивает душу обидой. Но возвращаться к той обиде, теперь, в разговоре с Галей, Евсей Наумович не отваживался. Хватит, он уже откровенничал с родным сыном. Андрона хоть и потрясло сказанное отцом, но он все таил в себе. Галя – не такая, чего доброго и из машины выгонит. И Евсей Наумович продолжал вести разговор касательно дяди Семы. Вспоминал блокадные дни в Ленинграде, житье в эвакуации, в Баку, возвращение его в Ленинград с дедом Самуилом. Работу урологом, благодаря которой дядя Сема ходил в друзьях весьма значительных персон того времени. А главное, вспоминал его уникальную и бесценную библиотеку.

Но что наиболее странно – Евсей Наумович сам избегал касаться памяти Натальи. В течение тех нескольких дней после поминок он так много размышлял о Наталье, об Эрике, что изнемог физически. А вид бескрайней плоскости океана в иллюминаторе самолета его склонял к мысли – случись что с самолетом, он в последний миг только поблагодарил бы судьбу за великую к нему милость.

Обычно чемодан стоял в кабинете, в углу. Задрапированный накидкой, он служил чем-то вроде полки. Но заносить чемодан на привычное место Евсею Наумовичу сейчас не хотелось. Он вообще избегал появляться в кабинете с тех пор, как три классических типажа конституции человека – астеник, дипластик и пикник – пробили в книжном шкафу брешь, напоминающую пробоину от снаряда в стене. Такое же чувство мистического страха Евсей Наумович испытывал после кончины Натальи при виде ее спальни. Правда, сейчас он почти справился со своими эмоциями. И времени с тех пор прошло достаточно, а главное, он скоро получит деньги, вернет свой залог и вновь поставит книги на место. Так что пусть чемодан пока постоит в прихожей. Возможно, он понадобится, когда придется доставить книги домой. Интересно, где тот «пикник» хранит такую ценность, в каких условиях. Надо будет внимательно просмотреть все страницы – не появился ли на них зловредный хлебный точильщик. Вот тогда бы сгодилась Лиза, она так ловко пропитывала скипидаром вату и закладывала тонкими пластами между страниц книг. Образ Лизы начисто выветрился из памяти Евсея Наумовича в тяжелых заокеанских передрягах. А сейчас вновь возник, пробуждая стыд за свое бестактное поведение. Но тогда была причина – встреча с адвокатом Зусем могла выбить из равновесия кого угодно. Лиза должна была это понять. Конечно, он позвонит ей, извинится, а там как карта ляжет.

Евсей Наумович занимал себя необязательной суетой по дому, обычно возникающей после долгого отсутствия. Словно намеренно оттягивая главный телефонный звонок. Он испытывал страх и одновременно особую сладость от предстоящего разговора. Он не держал злости на Мурженко. Человек добросовестно исполнял служебный долг, выяснял обстоятельства, связанные с преступлением. А то, что в следователе пробудилось сочувствие, что он нашел законный выход из положения – отпустил его под залог – и, более того, помог найти залоговую сумму – вообще наполняло Евсея Наумовича чувством благодарности к следователю. И тайной надеждой на благополучное разрешение для себя истории с убиенным младенцем. Как погруженный в воду буек с силой выталкивает себя на поверхность моря, так в памяти Евсея Наумовича всплывал стародавний эпизод в отделении милиции. Как Мурженко, мучаясь угрызением совести, отпустил домой сапожника-азербайджанца. И даже дал денег на автобус. Возможно, совестливость следователя и придавала Евсею Наумовичу уверенность в будущем благополучном исходе, заставляла не торопиться со звонком на Почтамтскую улицу. К тому же, еще не было двенадцати часов, когда обычно Мурженко является в кабинет после всяких совещаний и летучек.