Сезон дождей

И сейчас, перешагнув восьмидесятилетний порог своей долгой жизни, Сергей Алексеевич напоминал былого руководителя на социальном поприще города только лишь своим именем, отчеством и фамилией.

Евсей видел, как старый еврей, его тесть, докладывает супруге Татьяне Саввишне о количестве гостей. И добрейшая Татьяна Саввишна в черном платье с красным траурным отложным воротником отдает распоряжения помощнице.

Нарушив учет Сергея Алексеевича, в гостиную ввалилось еще несколько припозднившихся человек, но Эрика среди них не было. И на кладбище Эрика не было. Он не мог пропустить Ученый совет. Именно сегодня защищали диссертации двое аспирантов профессора и доктора наук Эрика Михайловича Оленина, такая досада. А два года назад Евсей, будучи в командировке от газеты «Смена» в Петрозаводске, плюнул на все и вылетел в Ленинград на похороны отца Эрика. Профессора Оленина провожали торжественно, из помещения Академии наук с речами и оркестром Военного округа. Народу было тьма, давно Евсей не встречал такого количества интеллигентных лиц вместе. А Эрик, почерневший от горя, казалось, и не замечал присутствия своего друга Евсея, да это и понятно. Однако сейчас Евсей вдруг ощутил какую-то обиду за то, свое давнее возвращение из Петрозаводска, связанное к тому же с массой неприятностей по поводу невыполненного задания газеты. И вот уже два года, как «Смена» не заказывала ему статьи, а это какой-никакой, а заработок.

Сдержанный гул голосов доносился до сознания Евсея, словно сквозь толстую подушку. Изредка прорывалась более громкая фраза и тогда Евсей поднимал веки. Видел чье-то лицо – порой, знакомое, а чаще незнакомое – и думал: сколько у матери было друзей, о которых он и не догадывался. Конечно, долгая работа на одном месте, тем более в аптеке, формирует определенный круг, да и характер матери – общительный и добрый – притягивал людей.

Острое состояние одиночества, что навалилось на Евсея, когда гроб уходил в рыжий зев свежевырытой ямы, постепенно отпускало, сменяясь бесконечной усталостью. Тягостные хлопоты, связанные с оформлением бумаг, нервными разговорами с кладбищенским начальством о месте захоронения, уходили в прошлое. Дело в том, что рядом с могилой отца оказалась часть нетронутой земли, предусмотрительно огороженной ломаной-переломанной оградой. В углу ограждения высилась заброшенная могила некоего архитектора Абрама Кузьминского. Служащим кладбища было доподлинно известно, что все близкие архитектора давно уехали из страны, и могила, а тем более нетронутая часть огороженной земли, уже много лет числится бесхозной. Но кладбищенское начальство упрямилось, ссылаясь на то, что есть указание не хоронить на Еврейском кладбище «из-за исчерпанной технической возможности». Возможности и вправду на том кладбище были исчерпаны, пространство между железной дорогой и заводскими корпусами не оставляло в этом сомнений. Но все упиралось в размер взятки, а главное, надо знать, кому ее дать. Помог тесть, Сергей Алексеевич, он-то знал, кому и сколько в коммунальном хозяйстве города дать взятку. Хотя прошло пятнадцать лет как числился в персональных пенсионерах – старые связи остались.

– Папа, подсаживайся к столу! – словно издалека донесся голос сына Андрона.

Евсей подобрался, привстал с дивана и шагнул к свободному месту в ряду сидящих спиной гостей. С противоположной стороны стола, лицом к нему, расположились Наталья и Галя, молодая жена Андрона. История с выброшенными на помойку старыми стульями вызвала тогда гнев Евсея и проложила первую трещинку во взаимоотношениях с невесткой. При этом Наталья как-то благоразумно устранилась и крайним оказался Евсей. «То-то уселись вместе, чтобы зыркать на меня», – подумал Евсей и вновь почувствовал тяжесть потери. Вспомнил, что и покойница недолюбливала свою внучатую невестку и, отчасти, переживания за Андрона усугубили ее болезнь. Незадолго до кончины она сказала Евсею: «Обидно, что в моей квартире будет хозяйничать эта халда. Лучше бы квартира ушла государству, честное слово». Редко кто вызывал у Антонины Николаевны подобную неприязнь.

Усадив отца, Андрон обошел притихших гостей и, к облегчению Евсея, сел рядом со своей женой, спасибо, выручил отца. Будет на кого поглядывать, не испытывая унизительной неловкости от какой-то несуществующей вины. А то Евсей уже подумывал пересесть куда подальше от высокомерного взгляда невестки. Да и собственная жена его не очень радовала доброжелательностью, несмотря на печальные обстоятельства застолья, что-то она очень нервничала, то и дело оглядывала гостей, словно кого-то искала. Но к жене Евсей привык, а отношение невестки его угнетало обидой. Вроде ничем предосудительным он себя не проявил, только раз выразил недовольство в связи с теми чертовыми стульями. Ну да бог с ней.

– Будьте любезны, подайте мне маринованных грибочков, – прервала тяжкие размышления Евсея соседка справа.

– Какие? – буркнул Евсей.

– Те, что в хрустальной вазочке, – подсказала соседка.

– Потерпи, Валя. Сейчас принесут кутью, – осадил соседку густой мужской голос. – Надо начинать с кутьи. Сейчас разнесут, я знаю. И блины будут, как положено у православных. Меня предупредили.

Евсей чуть откинулся на спинку стула разглядеть, кто это уже все знает.

– Здрасьте, Евсей Наумович, – повернулся к нему гладкий пожилой гражданин в сером чесучовом костюме. – Не узнали? Я дядя Галочки, вашей невестки. Евграф Платонович, заведую мебельным магазином. Мы знакомились на свадьбе детей, в кафе, да вы позабыли. А это моя супружница, Валя.

Соседка повернулась к Евсею и, улыбнувшись, выразила соболезнование, закончив фразу тем, что «все под Богом ходим, каждому определен свой час». Евграф Платонович поддержал жену и вновь напомнил о кутье.

«Обложили!» – Евсей принял прежнюю позу. Он и впрямь не помнил своих новых родственников. Свадьба сына оказалась какой-то скомканной – после регистрации посидели в кафе Дворца бракосочетаний, и вскоре молодые куда-то смылись. Родители Гали жили в Волгограде – приезжали на регистрацию, пробыли несколько дней и прямо из кафе поспешили на поезд. Оставив в памяти Евсея два туманных образа со смещенным цветом, точно фотонегатив. А этого Евграфа с его супружницей Евсей начисто не помнил.

Сдержанная тишина становилась все томительней, пора было приступать к печальному застолью. Наталья бросала на мужа нетерпеливый взгляд, полагая, что именно ему надо начинать поминки.

Евсей медлил. Ему казалось, что вот-вот нагрянет Эрик, вот-вот нагрянет. И все возьмет в свои руки. Ощущение жуткой физической тяжести придавливало Евсея к стулу. Он робко поглядывал в сторону жены, пожимал плечами и поводил головой в сторону кухни, мол надо еще подождать.

Вскоре из кухни вышла Татьяна Саввишна. Следом появилась помощница с просторным тазом в руках.

– Извините, миленькие, – лепетала Татьяна Саввишна. – Рис попался жесткий, никак не парился. Еле его сокрушили. На славу кутья получилась. Раздам и начнем поминать Тонечку, пусть земля ей будет пухом.

Густая липкая каша плюхалась с черпака Татьяны Саввишны в тарелки, испуская густой медовый запах. Крапинки изюма вперемежку с рисом и сухофруктами придавали кутье вид веселого детсадовского завтрака, рядом с которым бутылки с водкой и вином выглядели нелепо. Если бы не прочая, наспех собранная снедь – колбаса, сыр, шпроты, соленые огурцы и капуста. Еще была селедочка с отварной картошкой, и обещали поднести пирожки с ливером, но позже. Их, по просьбе Татьяны Саввишны, пекла соседка по площадке, а у той возникли проблемы с плитой.

– Ну вот, я же говорил, – Евграф Платонович поднялся, сжимая толстыми пальцами рюмку. – Извините, я тогда… пару слов, – выдержав паузу, Евграф Платонович кивнул в изголовье стола, где на пустой тарелке высилась ритуальная рюмка с водкой, прикрытая ломтиком хлеба.

– Конечно, мне как-то не с руки. Я не так уж и близко знал Антонину Николавну, только и видел, что на свадьбе племянницы, Галки.

– Говорите, говорите! – поддержало несколько человек. – Чего уж там, надо начинать.