Страница 2 из 13
— Мерещатся? — засмеялся Гера. — В этой комнате два человека повесились. Такие знаки трудно не заметить.
— А ты мне не рассказывал... — удивился Илья.
— До моей тетки здесь генерал жил. А до него – какой‑то поэт. Вроде как генерал этого поэта и повесил из‑за квартиры. А дело представили как самоубийство.
— А второй кто? — с любопытством спросил Максим.
— Так сам же генерал. Видно не на пользу чужое добро пошло... Говорили, он три дня висел, а потом тело от головы оторвалось: толстый очень был. А крюк, вон, до сих пор в потолке есть, — Герман показал на железный крючок, предназначенный для второй люстры, но которую, наверное, не вешали в целях экономии.
— Это все тетка твоя сумасшедшая придумала, — фыркнула Снежана. — Она на самом деле ненормальная, — сказала девушка, уже обращаясь к Максиму. — Гера рассказывал, что она ушла на вокзал и уехала куда‑то... Три года назад. А куда? Родственников никаких нет...
— Болтаешь ты, чего не знаешь, — раздраженно прервал ее хозяин. — Это тебя надо на вокзал и на родину. В Кострому. Засиделась ты в Москве.
— Ты без меня сопьешься, — обиделась девушка, — и грязью зарастешь. Я хотя бы у тебя порядок навела. И баб твоих, алкоголичек, выгнала
— А никто тебя не просил! — неожиданно разозлившись, вскрикнул хозяин. — Сама ты алкоголичка. Шла бы лучше на АЗЛК работать... Какая из тебя поэтесса?..
Илья понял, что пора уходить и сделал жест Максиму. Через пять минут они были в соседней пивной.
Глава 2
В небольшом пивном баре, расположенном на первом этаже старинного светло‑желтого двухэтажного дома, утром посетителей почти не было. Несколько человек, стоя за высокими столиками, в одиночестве или попарно, размышляя о бренности бытия и слабости плоти, пили пиво, надеясь на скорое восстановление здоровья после вчерашних возлияний.
Максим с Ильей прошли в небольшой второй зал. Там тоже было почти пусто, но, главное, был свободен широкий низкий подоконник – единственное место в баре, куда можно было присесть и расположиться поуютнее. Илья оставил старшего приятеля охранять удобный уголок, а сам пошел к автоматам наливать пиво.
Максим огляделся. Рядом, за круглым столиком, стояли два молодых парня и, не прячась, наливали в пивные кружки принесенное с собой темно‑красное вино. Тетка в сером халате, что‑то ворча себе под нос, деревянной шваброй с грязной тряпкой протирала кафельный пол. А за окном светило солнце, совсем рядом гремели трамваи и люди спешили по своим делам.
Максим вспомнил строгие серьезные лица на картинах Германа и невольно сравнил их с лицами посетителей. Два парня, разливавшие вино, уже выпили и сейчас морщились от неприятного привкуса. Вернулся Илья с четырьмя кружками в руках.
— Сейчас люди набегут и свободных кружек не найдешь, так что пусть будут, — объяснил он. — Ну как тебе картины?
— Наверное, ты прав. Пора мне возвращаться в прокуратуру, — улыбнулся Максим. — Ты сказал, он с детства рисует, училище десять лет назад закончил и только сейчас начал что‑то в этом понимать. Получается, что я только к пенсии научусь... Если повезет.
Илья сделал несколько больших глотков и поставил кружку на подоконник.
— Да не пугайся ты. Технику можно за год освоить... Но главное же не это... Главное – мысль. Чтобы тебе было что сказать людям, — он достал из кармана куртки несколько сушек, обваленных в крупной соли, и положил рядом с кружкой. — Искусство для искусства – это чушь... Обязательно должна быть идея. Тогда будут и картины. А рассветы и закаты пусть девочки типа Снежаны малюют.
— Странная они пара, — заметил Максим.
— Он ее летом привез из Костромы. Ездил туда на Волгу природу писать, а вернулся с ней. Девушка решила, что она художница и поэтесса, ну и запудрила ему мозги, — Илья раздавил в кулаке одну баранку и допил свое пиво. — Герман кажется и сам уже понял, что она за птица, — он неожиданно засмеялся. — А вот он и сам идет! Неужели ты отважился на побег? — обратился Илья к подошедшему художнику.
— Миша позвонил. Необходимо встретиться. А они со Снежаночкой друг друга не выносят. Вот ей и пришлось меня отпустить. Я знал, где вас искать. Он сейчас сюда подойдет, — Герман посмотрел на полные кружки на подоконнике. — А вы как будто ждали?
— Угощайся, — предложил Илья. — Только ей не говори, что это я тебя спаиваю.
— Говори не говори – для неё вы все враги. Только некоторых ей приходится терпеть, а некоторых терпеть не надо, — Гера взял кружку, посмотрел на нее с грустью и, вздохнув, выпил почти до дна. — Конечная цель любой женщины – сделать из нас подкаблучников, — добавил он, тряхнув головой от удовольствия. — По их мнению, именно таким должен быть настоящий мужчина.
— Моя мама тоже так думает, — поддержал Германа подошедший паренек невысокого роста с круглым шаром черных мелких кудряшек на голове. Он вытащил из сумки что‑то завернутое в газету и положил на подоконник. — Может они и правы. Хочешь чего‑нибудь добиться – ищи хорошую женщину. Потому что если свяжешься с вами, алкашами, то так и просидишь всю жизнь в этой пивной.
Миша Гольдман мечтал стать стать галеристом и меценатом. Но для этого нужны были деньги, которых не было. Поэтому он пытался их заменить кипучей энергией и обширными связями. Чего только не говорили про него. И то, что его дядя референт Брежнева, что сам Миша работает на КГБ, что его статьи о советской живописи под разными псевдонимами печатают все известные зарубежные журналы. Миша ничего не отрицал, стараясь извлечь из этих сплетен хоть какую‑нибудь пользу.
— Вот, рыбки вам принес, — сказал он, разворачивая газету, в которой были завернуты три больших сушеных леща. — Только, Гера, давай не как в прошлый раз, а то скоро выставка – мы должны быть в форме, чтобы все хорошо подготовить.
Миша совершил почти невозможное. Каким‑то неизвестным образом, он договорился о проведении выставки рядом с Кремлем в одном небольшом выставочном зале в Зарядье.
— Там же и гостиница «Россия» рядом, и Красная площадь. Иностранцев полно. А то, что вместе с картинами Юрия Ракши, так это еще лучше, — сильно картавя, рассказывал Миша. — Я в ярославской типографии цветные каталоги заказал. Если все пройдет хорошо, то следующая выставка уже в Болгарии будет. А там, может, и в капстраны пустят.
Через час Миша сам сбегал за вином в соседний магазин, руководствуясь принципом: если процесс невозможно остановить, то тогда лучше его возглавить. На закуску он взял почти килограмм сыра, который ему сразу порезали крупными кусками.
— Только вот твоих любимых валькирий на выставке не будет. Только через мой труп, — объявил Миша, сам разливая водку в откуда‑то взявшиеся стаканы.
— Почему это? — опешил Герман.
— А потому, что мы не та страна, где нужно немецких идолов рисовать.
— Какие идолы? Это герои народных эпосов! Вагнер же... Нибелунги... — раздраженно перечислял Гера. — Русские князья от них пошли. И вся наша история.
— И с русскими князьями и церквями у тебя тоже перебор.
— Какой перебор? Ты о чем?
— Я о том, что недавно новую Конституцию приняли, и там ни русских, ни татар, ни тем более евреев нет, а есть единая общность – советский народ и определенная идеология. Такие звоночки пропускать нельзя. А у тебя на половине картин или церковь, или еще что похуже.
— Что же, мне Брежнева с орденами рисовать? — почти выкрикнул уже сильно пьяный Герман.
— Не нравится Брежнев – рисуй космос и Гагарина. Но уж точно не немецких богов и рыцарей.
Гера обиженно оттолкнул уже столпившихся рядом с ними других посетителей и пошел в туалет.
Казалось, что даже кафель в маленьком туалете пропах мочой и хлоркой. Рядом с ним над писсуаром делал свое дело молодой парень.
— Слышал ваш разговор, — заговорил незнакомец. — Ты что, художник?
— Вроде того, — пробурчал Герман.
— А этот кучерявый кто?
— Он выставки организует...