Их любовник

Бонни не очень разбирал, что именно кричит мама, кидая в него все, что под руку попадется. Смысл сводился к тому, чтобы беречь голову, время от времени вставлять «прости, мама» и по возможности ловить то, что бьется, и ставить на стол — который, по счастью, все еще был между ними. Все мелкие, разумеется, сбежали и подслушивали из-за двери. Правда, половником Энзо все же прилетело, чисто за компанию. А нечего засовывать голову в кухню, когда тут ураган! Наконец, в Бонни полетело любимое мамино блюдо, расписанное красными и желтыми цветами — было поймано… и мама остановилась, выдохнула и велела:

— Оставь в покое мое блюдо, Бенито!

— Конечно, мама, — он тоже выдохнул и поставил блюдо на стол, даже стряхнул с него невесть откуда взявшуюся муку.

— Бенито, зачем ты сказал мне эту чушь?

— Это не чушь, ма. Послушай, а? — он поднял открытые ладони, словно это могло остановить маму, у которой в руках уже оказалась кружка. Папина, между прочим. — Я знаю, ты видела газеты и все такое… мы не официально женаты, кто б нам дал обвенчаться втроем. Просто… ну… это была Роза.

— Что Роза? Не путай меня, Бенито.

— Моей таинственной невестой, про которую писали газеты, была Роза.

— Я ничего не понимаю, Бенито. — Мама присела на табурет и поставила кружку. — Если Роза была твоей невестой, то почему она — Говард?..

— Потому что я идиот, мам, — пожал плечами Бонни и, подтянув еще один табурет, сел рядом с мамой, обнял ее за плечи. — Я ее очень сильно обидел, и она бы ушла от нас обоих… ну… мы оба ее любим. А она нас, обоих. Так получилось, что женился Кей, но… ты же понимаешь… мы бы все равно были втроем.

— А сказать маме с папой, чтобы мама с папой не выставляли себя полными придурками, никак нельзя?

— Прости, мам. Я боялся вас расстроить, вы так ждали моей свадьбы…

— Обормот, — мама положила ему голову на плечо и всхлипнула. — Какой же ты обормот, Бенито!

— Обормот, ага. Я хотел как лучше, а получилось…

— А получилось как всегда… Так, Бенито! Не заговаривай мне зубы! — опомнилась мама, утерла слезу салфеткой и обвинительно уставилась на него. — Клаудина беременна! Ты сделал ей ребенка! Что за безответственность! Мой сын не может бросить своего ребенка, иначе это — не мой сын!

Бонни удержал маму за руки, чтобы она не вскочила и не начала снова от нервов швыряться посудой.

— Я не бросаю своих детей, ма. Дослушай меня, пожалуйста.

— Что тут слушать? Не бросаешь — женись на Клаудине! Такая хорошая девочка, любит тебя, терпит твои закидоны, родит тебе детей!.. Нельзя…

— Не мне, мама.

— …оставить…

— Мама, это не мой ребенок.

— …ее одну… Что? — мама осеклась. — Бенито, как тебе не стыдно! Ты спал с ней, она беременна! Что за чушь ты несешь!..

— Не чушь, ма. Поверь мне, пожалуйста.

— С чего ты взял, что ребенок не твой, Бенито? И чей же он тогда?

— Не мой. Я не…

Не дослушав его, мама вскочила и отвесила ему оплеуху.

— Как ты можешь?! Ты… ты такой, как Джузеппе! Козел!..

Вот это было намного больнее, чем оплеуха. Но он все равно не сдался, встал, шагнул к ней.

— Ма… Не надо, прошу тебя…

— Убирайся сейчас же! Чтобы я тебя не видела! Ты больше… — она не успела договорить, как на кухню ворвалась Росита и сгребла маму в охапку, не давая ей закончить.

— Мама, мама, замолчи! Бенито, брысь отсюда, сейчас же! Энзо, что ты стоишь, как пень?! Дай маме воды!..

Чем закончилось дело, Бонни уже не видел. Не хотел ни видеть, ни слышать. Что ж, он попытался. Он честно все сказал как есть. Он попросил прощения. Но, видимо, он слишком сын Джузеппе, чтобы его выслушать и понять.

Ладно. Раз он больше не — значит, не.

32. Закон бутерброда

Окрестности Палермо, тот же вечер

Роза

Закон бутерброда действует всегда, на то он и закон. Он же гласит: если может случиться хрень, она непременно случится. Если хрень случиться не может, она случится все равно.

Судя по воплям и грохоту посуды с кухни, Бонни был прав насчет реакции мамы. А судя по тому, как он вылетел из дома в сад, едва освещенный луной и несколькими фонарями у самого дома — хрень случилась по полной программе.

Кей понял это по моему лицу, когда я обернулась от окна. Молча протянул мой теплый кардиган, и мы так же молча спустились во двор. С кухни доносились взволнованные голоса, но что говорили — я не разбирала. Во-первых, слишком быстро, во-вторых, слишком много сицилийского диалекта. Понятно было лишь, что мнения насчет новостей от Бонни разошлись. И черт с ними. Меня волнует не мама Бонни, а он сам.

Мы нашли Бонни по скрипу старых качелей где-то в дальнем углу сада. Картина была в самый раз для драматической сцены. Черное, усыпанное крупными звездами небо, почти полная луна, отраженная в маленьком пруду, тусклые фонарики в ветвях старых узловатых деревьев, и Бонни. Он сидел на качелях-диванчике, откинувшись на спинку, и смотрел в небо. Я готова была поставить свой новый роман против бородатого анекдота, что он плачет.

Мы с Кеем, не сговариваясь, сели рядом — я справа, Кей слева. Кей его обнял за плечи, а я взяла за руку. Молча. Сейчас разговоры лишние, ему просто надо почувствовать, что он не один.

Он почти не отреагировал, только чуть сжал мою руку.

Несколько долгих минут мы молчали, слушая шум ветвей над нами и звуки проезжающих где-то неподалеку машин… нет, не проезжающих. Звук мотора и шелест шин приблизились, в просветах между деревьями мелькнул свет фар. Хлопнула дверца авто, и еще раз, раздались голоса.

Интересно, кто это приехал? Вряд ли Клаудиа, это было бы слишком вовремя.

Похоже, Бонни было глубоко плевать, кто там приехал. А может быть, он по голосам узнал кого-то из родни. Зато он немножко ожил. Снова сжал мою руку, поднес ее к губам и поцеловал нежно и благодарно. Тогда я прижалась к нему плотнее, потерлась о его щеку — мокрую, как я и думала.

— Мне жаль, — через несколько долгих мгновений сказал он.

— Все будет нормально, Сицилия, — Кей обернулся к нему, коснулся губами его виска. — Херня случается.

— По крайней мере, твоя голова цела, — попыталась разрядить обстановку я. — Супница тоже?

— Супница не пострадала. — Бонни вздохнул, обернулся сначала к Кею, потом ко мне: в темноте его глаза блеснули. — Надо это все закончить. Поговорить, наконец, с Клау.

И, не дожидаясь нашей реакции, достал из кармана телефон, нажал вызов…

«Абонент временно недоступен».

Бонни нахмурился, а я подумала — странно. Вроде Клау не склонна к истерике и бегству, как некоторые, не будем тыкать пальцами в зеркало. Она сама хотела с ним поговорить, а теперь недоступна. Что-то здесь не так. И мне даже не хочется думать, что именно тут может быть не так.

Судя по тому, как напряглись плечи Бонни, он подумал примерно то же самое. О дяде Джузеппе, которому не хочется терять пост сенатора, а если разразится скандал с беременной от него невестой племянника, с него живого журналисты не слезут.

Но вслух об этом Бонни ничего не сказал, только переглянулся с Кеем, а потом поднялся и подал мне руку.

— Пора возвращаться в Палермо. Не хочу оставаться здесь на ночь.

Я только успела встать, как послышался хлопок закрывшейся двери, и тут же шаги. Кто-то один, явно мужчина, и он точно знает, куда идти. Похоже — к нам.

— Бонни? — я невольно отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза.

Но Бонни понял это как-то не так. Резко шагнул ко мне, обнял, нашел губами мои губы и поцеловал. Жадно, голодно, словно утверждая свое право на меня. Как будто кто-то посмел бы отнять! Разумеется, я ответила, запустив пальцы ему в волосы и вкладывая в поцелуй всю свою любовь. Говоря ему: я с тобой, всегда, что бы ни случилось.

— Хм… доброго вечера, лорд Говард, — послышался голос, очень похожий на голос Бонни, только чуть выше и без ярко выраженной хрипотцы.

— Синьор Кастельеро, — без малейшего удивления приветствовал незнакомца Кей.