Их любовник

— Ты самый лучший мужчина на свете, — уже отдышавшись, но так и не отлипнув от мужа, сказала я. Чистую правду, между прочим.

— Я знаю, — с такой привычной и прекрасной самодовольной ухмылкой отозвался он.

Неважно, что я ее не видела, потому что лень было открывать глаза, я ее слышала. Удивительное ощущение: знать и чувствовать другого человека почти как самого себя. Его интонации, жесты, его словечки и временами даже мысли.

— И самый скромный, — лениво повернув голову, я слегка укусила его за предплечье.

— Само совершенство, — меня так же лениво поцеловали в затылок, повернулись на бок и обняли за живот, прижав к себе. — Спи, моя Колючка, рано еще.

— Ага, — зевнула я, хотела что-то еще сказать, невероятно умное, и уснула.

А над Нью-Йорком по-прежнему разгорался рассвет.

Не помню, что мне снилось на этот раз, но проснулась я от сердитого голоса Кея.

— …баран ты сицилийский! Что? Как хочешь, так и… — доносились обрывки фраз.

Разумеется, я вскочила и побежала на террасу — ведь это звонил Бонни!

— …ну нет, братишка. Все что ты хочешь сказать Розе, ты скажешь ей сам, — Кей, стоящий с телефоном у стеклянной стены, обернулся ко мне и покрутил пальцем у виска. Потом хмуро дернул бровью и оборвал что-то ему доказывающего Бонни. — Мне надоело вытаскивать твою задницу. Сам, Сицилия! Роза проснулась… Дать ей? Ладно.

— Он это всерьез? — спросила я, не решаясь сделать шаг.

Не знаю, на что я еще надеялась. Что вчерашние газеты мне приснились, как и ухмыляющаяся селедка? Что Бонни сейчас скажет — прости, Роза, это была идиотская шутка, я бы никогда не предал тебя…

Снова. Он предал меня снова. Не обязательно было слушать Бонни, достаточно было видеть лицо Кея. Его тоже предали, и на этот раз даже Великий Дзен не спас его от боли.

Кей молча протянул мне телефон.

— Бонни? — я взяла трубку, как ядовитую змею, и ухватилась за руку Кея. Пол неумолимо уходил из-под ног, в животе скручивался ледяной узел.

— Роза… прости, я… — по голосу больного ублюдка было слышно, как ему хочется спрятать голову в песок.

— Это правда, Бонни?.. — у меня темнело в глазах от злости и обиды, но я должна была дать ему шанс. Последний. На хер ему не нужный.

— Я не думал, что все это окажется в газетах! Дело в родителях…

Что-то во мне хрустнуло и надломилось. Мир вдруг стал прозрачным, холодным и пустым.

— То есть ты женишься на Клаудии.

— У отца больное сердце, я не могу сейчас сказать им… Роза, мне так жаль!..

Ублюдок запнулся, хотел продолжить, но я уже не могла сдерживаться.

— А на то, что я беременна, тебе плевать, да? Мне можно узнать из газет, что ты женишься на селедке?! Да иди ты на хер, Бонни Джеральд! — мой голос сорвался, горло перехватило слезами, и я нажала на отбой, не слушая, что он там пытается оправдываться.

— Су-укин сын, — всхлипнула я, уткнувшись в плечо Кея, и разрыдалась.

Не знаю, сколько я рыдала, наверное, долго. И все это время Кей держал меня на коленях, гладил по голове и отпаивал минералкой из бутылки. По счастью, пластиковой — потому что я ее сначала укусила, а потом уронила…

— Больной ублюдок, ненавижу, — наконец, я смогла связно говорить.

— Это пройдет, маленькая моя.

— Вот только не надо его защищать! Он — больной ублюдок!

— Само собой, — вздохнул Кей.

И даже не добавил, что мы оба любим его именно таким.

Любим или любили? Не уверена, что после такого я когда-нибудь захочу видеть Бонни Джеральда. Да, мы уже проходили это однажды, и я прекрасно помню, как мне было больно тогда. Не хуже я помню и как он смотрел мимо, а я ждала и надеялась, ненавидела его, мечтала убить — и все равно ждала, что он все осознает и вернется ко мне. Готова ли я на такое второй раз?

Нет. Только идиоты наступают на те же грабли. Я больше не буду страдать по Бонни Джеральду. Хватит. Пусть катится к черту.

— Мне не нравится то, что ты сейчас подумала, — в голосе Кея звучала такая привычная и родная ирония, что я окончательно успокоилась и поверила: мир все еще не рухнул. А мои слезы… я же беременна, у меня гормоны.

— И о чем же я сейчас подумала?

— О том, чтобы откусить ему голову.

Я хмыкнула и утерла мокрые глаза рукавом мужнина халата.

— Откусывать ему голову — слишком сложно и невкусно. Пусть идет на хер, я не хочу больше о нем думать.

И я, словно чтобы доказать себе всю абсурдность собственного решения, опустила взгляд на наши переплетенные пальцы. На кольца из трех разноцветных полосок. Два из трех колец.

— Ну и не думай о нем. Хочешь, поедем сегодня в заповедник? Или пойдем на яхте? У меня целых два выходных. Можно даже слетать в Париж, в Гранд Опера.

Я невольно улыбнулась, вспомнив наш единственный поход в Гранд Опера. Проверенный практикой способ не страдать по Бонни. И почти согласилась, но вспомнила — как раз сегодня первый спектакль «Нотр-Не-Дам» в Париже.

— Хочу в заповедник, где не водятся сицилийские бараны.

— Упрямая колючка, — меня нежно поцеловали в висок.

— Как ты можешь все ему прощать, Кей? Любить его после всех этих… — я сморщилась, не находя подходящих цензурных слов.

— Если я скажу, что без адреналина и дури жизнь пресна, а я сам так великолепно дурить не умею, ты не откусишь голову мне?

— Дурак ты, Никель Бессердечный, — я вернула ему поцелуй. — Если хочешь лететь в Париж и вправлять придурку мозги, лети.

— Хочу, но не буду. Однажды я уже привел его за шкирку, хватит. Или он вернется сам, или не вернется.

Мне хотелось сказать, что после такого — уже вряд ли, слишком далеко зашел наш сицилийский баран, но я промолчала. Должен же быть у Кея кто-то, кто думает, прежде чем ляпнуть. Ему сейчас и так непросто, а через две недели у Бонни Джеральда закончится турне — и нам, хочешь или не хочешь, придется с ним встретиться.

От этой мысли сердце забилось быстрее, и я обругала себя дурой со стокгольмским синдромом. Нет уж, хватит с меня. Я не буду страдать и надеяться! У меня есть Кей, у Кея есть я — и пусть Бонни катится к своей селедке. А мы…

— Хватит прохлаждаться, милорд. Вы обещали романтику на свежем воздухе.

5. Хороший сын

Париж, аэропорт Шарля де Голля, начало октября

Бонни

— Да иди ты на хер, Бонни Джеральд! — выкрикнула Роза и отключилась.

Несколько секунд Бонни слушал короткие гудки, не желая верить: она в самом деле его послала. Чуда, на которое он надеялся, не случилось.

Опустив ставший каменно-тяжелым телефон, Бонни глянул на экран, словно там мог найтись ответ на вопрос: что же теперь делать? Может быть, написать ей? Но что писать-то? Он так и не решился сказать родителям правду при журналистах. Испугался за отца. Все же одно дело, признаться семье, и совсем другое — выставить родителей идиотами на весь мир.

Господи, почему он такой придурок?! Вот может же Кей не косячить, почему не может он?! Почему он не дозвонился до Розы до того, как вышли те чертовы статьи? Надо было всего лишь сбежать от родных на полчаса, да хоть из ванной позвонить, черт бы побрал семейную заботу!

Зажмурившись, Бонни от души пожелал любимым братьям и сестрам, намертво прилипшим к нему в Милане, чтобы на них тоже кто-нибудь так повис, не отцепляясь ни на минуту. Васко и Джакомо, видите ли, так соскучились по старшему братишке, что поселились в его номере — к тому же гостиницы в Милане так дороги, а у него в номере целых две комнаты… Езу, ну когда уже мама перестанет экономить копейки? Неужели на миллион баксов в год нельзя снять детям отдельный номер?!

А отказать ей он опять не смог.

И уломать журналистов, чтобы не пускали в номер новость о его помолвке, тоже не смог. Он крепко подозревал, что их привел дядюшка Джузеппе — то ли политики ради, то ли чтобы Бонни не смог отвертеться от свадьбы. И все это опять исключительно от большой любви к семье.