Иногда одной лучше

Она оббивала пороги, звонила в газеты, пыталась дойти до телевидения, но везде получала лишь отказы, обещания перезвонить на неделе, не заканчивавшиеся ничем. Журналисты будто не желали получить пулицер за свое расследование, деньги Воут интересовали их куда сильнее, чем весьма сложная тема дозволенного и запрещённого, чем нелицеприятная правда.

Бабушка Смитт так увлеклась своей погоней за ответами, за справедливостью, что совершенно забыла о том, что у нее на руках осталась младшая дочь, что один ребенок все еще был жив и ждал внимания. Каждый член их семьи с тех пор – одинок. Амели Смитт родила в двадцать два, без парня или мужа, от неизвестного проходимца. Амели надеялась, что новорожденная внучка заставит старую женщину остепениться, но прогадала. Бабушка все еще не уделяла ей времени.

Софи смутно помнила будни с матерью, они провели вместе не так много времени. Амели могла шлепнуть дочь по лицу за то, что она говорит или делает, могла накричать без причины, могла оттолкнуть… Но самым частым наказанием для Софи было молчание. Долгое, нерушимое, оно заставляло что-то важное умирать в душе девочки каждый следующий раз. В тридцать мать Софи покончила с собой, в предсмертной записке упомянув старшую сестру, отсутствие материнской любви и невезение в личной жизни. О Софи не было и слова.

Маленькая Софи не попала в детдом, ведь у нее были близкие родственники, готовые оформить опеку. Да, бабушка забрала внучку к себе, да, она завещала ей все, что только у нее было, но любовь… Любовь этой женщины осталась где-то там, в прошлом, ее закрыли вместе с гробом старшей из дочерей и закопали холодным зимним утром. Софи больше не били, на нее не кричали, на нее попросту не обращали внимания. Бабушка редко оставалась дома до десяти часов утра.

Софи было всего шестнадцать, когда она осталась совсем одна, на два года ей назначили другого опекуна, а сбережений семьи хватило на солидный кусок от не менее солидного учебного кредита, на бесполезные походы к психологу…

Воут разрушили всю ее жизнь, и юная медсестра отчаянно жаждала возмездия, понимая, впрочем, как мало может им противопоставить. Во времена бабушки Софи не было интернета. Она умерла, так и не добившись справедливости или правды, но теперь у ее преемницы был шанс докопаться до истины. Софи никогда не вернется в прошлое и не исправит свое детство, не вернет матери бабушку, а себе – мать, нет. Но брошенная всеми девушка ощущала ту же потребность в получении ответов.

«Может, если отомстить им, эта боль… Она притупится? Может, она и вовсе уйдёт, если я дам отпор?» – спрашивала себя Софи. Несмотря на решимость, липкий страх перед провалом все же заполнял душу девушки. Она знала о преступлениях Воут, но ничего не могла с этим сделать, должна была существовать с грызущим разум осознанием безнаказанности «всесильной корпорации зла». Воут оперативно улаживали мелкие конфликты и разрешали споры, они предлагали людям деньги, и, обычно, этого было достаточно, купюры закрывали людям рты.

Но не теперь, не в этот раз. С Софи такой номер не пройдёт, Воут придётся повозиться с ней. Только как долго? Медсестра понимала, что разрушить репутацию корпорации ей не удастся, но… Как далеко ей позволят зайти, сколько неудобств она успеет причинить, прежде, чем что-то плохое случится?

Сейчас остается только одно – думать, мечтать, как все закончится, как камешек за камешком рассыплется эта нерушимая гора. Медсестра прикусила губу, представив это снова, подумав о том, как она растаптывает репутацию Воут, как цены на их акции стремительно падают вниз, как все катится к черту из-за одного правдивого слова, скинутого в ее твиттер.

Да. Да, черт побери! От избытка чувств юная медсестра задвигала ногами, представляя, как Воут теряют под ногами почву. Она любила тепло, и дома было достаточно жарко… Для любого, кроме самой Софи. Девушка поднялась с дивана, чтобы пройти к барной стойке из цельного куска мрамора, наследство успешной некогда женщины, ее бабушки. Может быть, она не была хорошей матерью, но со вкусом у нее не было никаких проблем.

Нынешняя хозяйка квартиры хотела лишь долить себе чая, но остановилась на полпути, поплотнее кутаясь в ярко-рыжий плед. Безупречную гармонию столешницы нарушало светлое пятнышко. Картонка, притягивающая взгляд. Софи приподняла бровь, пытаясь вспомнить, что бы это могло быть. «Ах, точно», – подумала девушка с облечением. Она взглянула на визитку с начерченным на ней номером. Удивительно, но у мужчины, вручившего ее, почерк походил на машинописный, идеально ровный.

«Джон». Забавно, он подписался всего двумя словами. «Джон. Юрист.» Это заставило Софи улыбнуться еще раз. И когда только она успела достать визитку из сумочки? Сложно припомнить такие детали, особенно к концу долгого тяжелого дня, через который Софи провели десятки больных. Наверное, все от усталости, от нервов. Пациентов сегодня было не так много, как в другие дни, но за каждым тянулся ворох скучной бумажной работы, пальцы болели, кисти ныли… А врача нет. Проводить осмотр и заполнять карточки одной – сложнее, чем может показаться.

Нужно бы заставить себя отдохнуть, отвлечься на что-то, помимо работы и учебы. Софи нажала на подсвеченную красным огоньком кнопку, и электрический чайник принялся кипятить воду по второму кругу, он зашипел, будто испуганная змея, цвет подсветки сменился синим, затем – фиолетовым. Визитка теперь лежала у Софи меж пальцев, на оборотной стороне стерся логотип местной кондитерской, закрывшейся год или два назад.

Джон. Джон. Юрист. В одной руке Софи сжимала телефон, в другой – визитку, на которой и был нацарапан номер. Тяжело было заставить себя набрать заветные цифры и заговорить с человеком, которого Софи едва знала. Медсестра вспомнила, как пациент, первый в этот долгий денек, ей улыбнулся, как в его ярких бесконечно голубых глазах загорелись искорки, как уголки губ приподнялись вверх. Что-то было неправильное в этой улыбке, в этом взгляде, в этих жестах. Что-то в нем было неправильным, почти ненормальным.

И все же… Притягивающим. Безусловно, ей нельзя так думать, это – неэтично, но Джон действительно показался Софи красивым. Высокий, стройный, хорошо одетый, с чистой кожей и хищным взглядом голубых очей… Это вовсе не означало, что он – хороший специалист. Будет ли успешный юрист посещать социальную больницу? Будь ему двадцать лет – все понятно, малообеспеченный студент, двадцать пять – тоже простительно… Но Джону, если припомнить, около тридцати восьми, пора добиться чего-то. Может, просто очень принципиальный юрист? Зря она не взглянула на карточку пристальнее, пока была возможность. Вдруг у него инвалидность или льготы, как у многодетного отца?

Триш нашла себе парня, который вскоре стал ее женихом, Софи же никогда в жизни ни с кем не встречалась. В школе у нее не было времени, в институте – тоже, а сейчас пропала и возможность найти половинку. Пациенты не знакомятся со своим врачом, какой бы хорошенькой она ни была, а кроме работы девушка нигде не бывала. И все же, стоит ли положиться на Джона?

«Какая разница, в какой больнице он был? Платная, бесплатная… Другого юриста все равно нет», – уговорила себя Софи, набирая заветные цифры с невероятной скоростью. Экран телефона ярко светил в лицо, рассеивая полумрак пространства, размытые блики скользили по столешнице из цельного куска мрамора. Медсестра знала, что если помедлит сейчас, потом совсем остановится, не решится на звонок и потеряет визитку в ворохе бумажек. На подъёме действовать легче, ведь правда же?

А вдруг у нее и этого красивого юриста, загадочного незнакомца, так похожего на героя романтического фильма со счастливым концом… Что-то сложится? Вдруг Софи почувствует, что такое любовь? Впервые в своей недолгой, но весьма жалкой жизни… Хотелось верить. Софи никогда не признается в том, что одиночество начинало действовать ей на нервы, а все же ей хотелось поддержки, как и любому живому человеку, хотелось возвращаться домой с улыбкой, хотелось, чтобы было к кому идти.