Иногда одной лучше

Давно Хоумлендер не был с самой обычной человеческой женщиной, несмотря на обилие желающих. Кожа ее оказалось мягкой на ощупь, нежной и приятной. Софи приподняла голову пациента за подбородок, мягко сжала его щеки, помогая приоткрыть рот. Губами, смазанными липким блестящим тинтом, она сложила букву «о», и Джон повторил этот жест, он повторил его скорее инстинктивно, чем намеренно. Деревянная палочка прижала его язык, Софи щелкнула фонариком и принялась осматривать гланды своего пациента с нескрываемым любопытством.

– Вот так, вот так, хорошо, – шептала она, чувствуя легкую дрожь Джона, но не осознавая ее истинную природу. – Многие люди боятся врачей, вам нечего стесняться, сэр.

Но стеснялся ли этого Джон? Он бы никогда и никому в этом не признался, он, супер-человек, не мог иметь страха, не мог обладать слабостями, не мог обладать изъянами. Софи представится шанс в этом убедиться, о, у нее будет еще много времени, чтобы об этом узнать. Удовлетворившись увиденным, девушка отпустила Джона и позволила ему закрыть рот, выкинула деревянную палочку в мусор. Она вернулась на место, а Хоумлендер все еще чувствовал мягкое тепло ее нежных рук, цеплялся за него, не желая отпускать.

– У вас все отлично, сэр, – произнесла она тихо. – Воспаление прошло, будто его и не было. Думаю, что мы больше ничего не можем для вас сделать, идеальное не сделать идеальнее.

О, какие точные слова. Хоумлендер улыбнулся, он улыбнулся, но, сказать по правде, не слышал ее. В ушах его стучал пульс, он отбивал дикий первобытный ритм, подстрекал к очередному преступлению. Гость оглядел кабинет, будто только что в нем очутился, оглядел врача, заметил, что из-под белого халата выглядывают стройные ноги в черных капроновых колготках. Почему… Почему она казалась ему знакомой, почему она приковала его внимание своей деланной добротой, почти безразличной вежливостью начинающего специалиста?

– У вас, кажется, был тяжелый день, – наобум сказал он, Джону редко приходилось общаться с людьми, не трудящимися в Воут, еще реже – с теми, кто не пытался угодить ему во всем.

– Да, простите, – ответила Софи, начиная что-то печатать. – Я бы не хотела, чтобы моя личная жизнь отражалась на работе, но… Боюсь, меня скоро ждет долгое судебное разбирательство, – медсестра тяжело вздохнула, ей действительно не хотелось впутываться в судебные тяжбы.

– Скверно, мисс, – ответил он, пожалуй, не слишком-то вежливо, Джон все еще думал о ее мягких руках, хотел, чтобы Софи снова погладила его по щеке, снова сказала, что он делает все правильно, что он – идеален. – Нужна ли вам помощь юриста?

– Вы – юрист? – она прервалась, подняла взгляд своих ярко-голубых глаз. – Или, может, у вас есть знакомый адвокат?

Нет. Нет, он не был юристом, адвокатом, даже стратегом-то не был, действовал по ситуации. Вот сейчас, к примеру, Джону показалось, что лучше всего будет дать ей надежду, предложить помощь, солгать. Хоумлендер оказался прав. Софи поджала губы, борясь с природной скромностью, а Джон подался вперед, вновь чувствуя запах ее тела. Персик и белый шоколад – такой у нее гель для душа, такой шампунь и кондиционер, Софи купила все это добро набором на распродаже у дома.

Медсестра коснулась своей ключицы под слоем одежды, она поправила что-то там, под халатом, и Джон, обращаясь к зрению, улучшенному учеными Воут много лет назад, проследил за ее пальцами. Там, под халатом, на хлопковой клетчатой рубашке лежал кулон, она тронула старую цепочку, фотографию в тонкой кружевной оправе. На ней маленькая девочка, похожая на Софи, обнимала женщину, выглядевшую почти так же, как медсестра сейчас. Чуть старше, чуть… Более знакомо.

– Да, – ответил Джон, и принялся писать свой номер, номер телефона, который Воут выделила ему для личных нужд и, наверняка, прослушивала. – Позвоните мне, я буду рад помочь вам.

Джон пытался смотреть ей в лицо, но не мог, взгляд сам собой скользил по этой фотографии в золотой рамке, изучал черты лица женщины, смотревшей на него со снимка. Когда осознание пришло, Софи уже забрала бумажку, уже изучала номер, уже решала, стоит ли обращаться, стоит ли говорить о своей проблеме с кем-то еще, абсолютно незнакомым. Она попрощалась, пожелав Джону здоровья, а Хоумлендер снова слышал лишь одно – шум крови в его же висках.

Эта женщина, эта красивая молодая женщина, обнимавшая Софи на старом желтом снимке – та нянечка, что следила за маленьким Джоном в лаборатории Воут. Это – та милая молодая медсестра, что всегда так приятно пахла, так нежно улыбалась, что нравилась ему так сильно… что однажды маленький Джон сломал ей хребет, обняв слишком чувственно. Он не хотел этого, но тогда Джон еще не умел регулировать силы, не понимал, как работает его собственное тело. Сейчас-то он уже знает, что к чему.

Софи – дочь той милой нянечки, верно? Джон думал об этом, шагая прочь, мимо грязных стен, регистратуры, старых ублюдков в холле. В карточке, что выдала ему Мадлен, говорилось, что медсестре совсем недавно стукнуло двадцать пять. Но это – невозможно. Джон убил свою нянечку лет тридцать назад, а это означало, что Софи – не так уж проста. Обычный человек не мог сохраниться так хорошо.

Вот, почему его к ней так потянуло. «Она – супер», – понял Хоумлендер, и в этот раз улыбнулся сам себе. У него был для того веский повод.

========== 2. Обсудим дело ==========

– Я даже не знаю, Триш. Это так… Это тяжело, понимаешь? Не физически, конечно, но все же. Неврозы тоже могут привести к весьма печальным последствиям.

Софи свернулась на своем стареньком желтом диване калачиком, слушая, как подруга понимающе молчит по ту сторону телефона. Триш звонила ей раз в пару дней, чтобы обсудить все на свете. Она переехала полгода назад, проходила интернатуру в родном для ее матушки городе, и Софи ужасно скучала. Они общались больше двадцати лет, вместе учились в школе, в колледже, жили одной жизнью… А сейчас Софи видит свою лучшую подругу только на фотографиях, расставленных тут и там по ее скромной квартирке.

– Не думаешь просто взять деньги и забыть об этом? – спросила Триш, и голос ее дрогнул, она явно не хотела думать о худшем. – Они – большая корпорация, Софи, они кричат громче тебя.

– Я знаю, знаю, – ответила та. – Но это, ты понимаешь… Это – личное. Между моей семьей и Воут так много всего.

– Твоя тетя? – спросила подруга все также тихо, что-то хлопнуло на фоне.

– Не только. И мама, и бабушка, – отвечала Софи. – Они всем испоганили жизнь. Если я смогу не допустить Пучину в наш детский центр, если я расскажу журналистам о том, что он за существо – это ведь уже будет большой победой. Это – очередное пятно на их репутации. Когда-нибудь они испачкаются так сильно, что уже не смогут отмыться вовсе.

– Я просто надеюсь, что с тобой все будет хорошо, – отвечала подруга тихо, она не хотела давать советов и обещать невозможного. – Ладно, мне уже пора, – прощаться всегда было неловко. – У Макса опять тяжелый день на работе, и, конечно же, ужин снова за мной.

– Ты его разбалуешь, – медсестра, только-только вернувшаяся домой со смены, чуть помолчала в трубку, словно надеясь услышать ответ. – Пока.

Гудки заставили ее вздрогнуть, будто от пощечины. Софи грустно улыбнулась самой себе, убирая от лица прядь светлых волос. В маленькой квартире её было прохладно, потому приходилось кутаться в ярко-оранжевый вязаный плед, даже учитывая риск возможного превращения в тыкву. Может, если бы плед был связан родной бабушкой, а не куплен на распродаже, то грел бы лучше?

Софи не знала, как именно это работает… Любовь и забота. Она помнила мать, хорошо её помнила, помнила бабушку и всех-всех, кто ушёл, кто покинул ее. Только не помнила от них особенной теплоты. Когда тётя Лесли, старшая сестра матери, умерла, когда Воут, сославшись на страховые обязательства и тайну о неразглашении, выдали семье Смиттов деньги и наглухо закрытый гроб – маленькой Софи ещё не было на свете, но именно тогда все пошло под откос.

Бабушка, потерявшая одну из дочерей в столь загадочных обстоятельствах, пыталась докопаться до правды. Теперь уже не понятно, это от большой любви к старшей дочке или из упрямства, но она посвятила всю свою жизнь безрезультатным поискам…Лесли Смитт едва исполнилось двадцать пять, когда она умерла, матери Софи на тот момент было всего девятнадцать. Бабушка не знала отдыха с тех самых пор, как юристы Воут связались с нею.