Страница 40 из 76
Шархан ставит горшок на место и замечает Содимо на полу под своим плащом. Он срывает с него плащ, встряхивает и вешает на место. Потом жестами предлагает ему разделить с ним матрас. Художник не шевелится, он слишком боится непоправимых последствий. Шархан выражает нетерпение, бормочет какую-то тарабарщину, в которой Содимо не улавливает ни единого слова. Янычар поднимает глаза к небу. И опять жестами дает ему понять, что необходимо согреться, приподнимает покрывало и указывает на место между своим телом и стеной. Прежде чем снова смежить веки, Шархан опускает руку под ложе, чтобы удостовериться в сохранности своего ятагана.
У Содимо все-таки не остается выбора. Он укладывается в постель, и руки янычара тотчас притягивают его к себе, как если бы он был обыкновенной грелкой. Турок скрещивает свои могучие ноги с тощими конечностями художника, прилипает низом живота к впадине на его бедрах. Отвернувшись лицом к стене, Содимо чувствует между своими ягодицами опасную твердость чего-то, что вскорости размягчается. Художник облегченно вздыхает. Шархан издает какое-то квохтанье и несколько ослабляет объятие. Через некоторое время Содимо начинает ощущать на своей шее подслащенное вином дыхание глубоко спящего человека. Насилия не будет. Это разделенное тепло окончательно успокаивает художника. Его глаза останавливаются на тени янычара, отбрасываемой ночником: она очерчивает холмообразную спину на розоватой стене. Он быстро засыпает.
Вот уже пять дней, как солнце над Римом не прекращает садиться в кровавую тучу. Содимо возвращается в Санта Мария делла Паче к своему учителю Россо Фьорентино, которому поручено украсить фресками капеллу Чези. Обязанность Содимо, как и всякого юного ученика, смешивать для него краски – ярко-красный, коричневая охра, оранжево-желтый… Посланец от папы Климента приходит с драгоценной ляпис-лазурью. Смешанная со скипидаром, она даст густой индиго. У посланца только один глаз и два носа. Вместо ларца с минералами он несет на спине лоханку, в которой плавает чудище – корова с рыбьим хвостом, туловищем свиньи, чешуйчатой кожей и тонзурой на голове. Содимо ее совсем не боится и ласкает это существо, которое лижет его руку. Он вынимает руку из лоханки, а на ней нет пальцев. Но когда он пытается закричать, ни единый звук не выходит из его горла.
Со своего помоста Россо, никогда не носивший бороды, выкрикивает ему как безумный какие-то беззвучные слова, а из его глотки вылезает рыжее волосатое щупальце. Это лохматое пресмыкающееся тянется к Содимо и норовит его ужалить. В церковь заходит волк и натягивает канаты колоколов. Купол обрушивается.
Содимо взлетает и оказывается над холмом Санто Спирито. Он видит, как разлившийся Тибр уносит по течению других чудищ, точно таких же, какое было в лоханке. Животные спариваются членами в форме краника от бочки и пропадают в потоке. Содимо поднимает глаза. В направлении Перуджи земля кишит солдатами. Свирепый муравейник пожирает горизонт. Деревья, дома, башни, мосты – все проглатывается этой гадиной цвета копоти и стали. Огненные пасти выплевывают столько ядер, что может показаться, будто это град, подступающий все ближе и ближе к стенам Ватикана.
Папа с хвостом дракона взмывает из строящейся базилики Святого Петра и вертит головой на все четыре стороны света, затем улетает в направлении замка Святого Ангела. Его окружают двенадцать скользких трупоедов, в красных кардинальских шапочках. Они испражняются золотом на город, дымящийся от пожаров.
Римляне прыгают с моста Сикста в Тибр, ставший тверже металла. Их лица разбиваются о его поверхность и рассыпаются осколками, как фарфор. От края до края горизонта небо превращается в клейкую смолу. Вместе со звездами с него падает целая армада саламандр, запертых в крутящиеся клетки и бьющих хвостами. Каждый оборот такой фрезы со стальными зубами сносит колокольни и башенки.
Над Римом идет дождь из кровавых облаток. Содимо наклоняется, чтобы подобрать одну из них. В самой ее середине младенец Иисус, весь липкий от околоплодной жидкости, пускает слюну, окрашенную зеленой желчью. Некое новое существо, одетое в шкуру животного, как Иоанн Креститель в пустыне, карабкается по ногам Содимо. Ужас пригвождает его к месту. У этой твари глотка скорпены, а язык сплетен из семи алмазных мечей.
Бесчисленные муравьи превращаются в гигантов с двумя головами наподобие Габсбургского орла. Зажатый между плавниками святого-иоанна-от-кошмаров, Содимо подлетает к воротам Святого Онуфрия и Санто Спирито. Их зубцы с бойницами поднимаются к небу намного выше, чем самые высокие башни христианских народов. Две стальные стрелы, пущенные к гигантским воротам, врезаются в них, выбрасывая снопы огненных искр. Вслед за стрелами к воротам устремляется рыцарь. У него лицо цвета черного дерева. Он одет в белый плащ с широкими рукавами и в шлем из слоновой кости. Он несется верхом на исполинской вороне. Его меч, сверкающий молниями, указывает на Ватикан.
Вдруг на руке Содимо – вместо того, что отъела рыбообразная корова – вырастает пищаль. Он поднимает оружие, целится в белые доспехи, стреляет. Шлем взрывается, брызжут мозги, кровавые ошметки превращаются в рой шершней, и они устремляются к его глазам – все ближе, еще ближе, совсем близко… Он сует руку в карман своих штанов в поисках медали, потому что он знает, что должен заслониться ею от насекомых, и это его спасет. Но она исчезла! И в тот же миг эта живность набрасывается на его веки, кусает его глаза, проникает вглубь его горла, неся с собой холод металла. Он задыхается, он сейчас погибнет…
Содимо просыпается весь в поту, он вопит: «medaglia! medaglia mia!![74]…», крепко зажав в руке член Шархана. Янычар, приставив ятаган к шее художника, в ужасе сверлит его своими зелеными карбункулами. Ударом ноги он вышвыривает его из постели. На горле Содимо остается кровоточащий порез, но он его не чувствует, он с отчаянием разыскивает медаль, выпавшую сегодня утром на площади. Ведь он хранил ее в тайной складке своих убогих штанов. Потеряна! Почему он не заметил ее исчезновения? Этот удар по затылку, потом его страх, с которым он следил за действиями и жестами Шархана – все это его оглоушило… Он забыл о ней, а ведь он так дорожит своей медалью – этим тайным сокровищем, которое он каждый вечер перед сном берет в руки и целует… Проклятая участь! Проклят он сам! Он вгрызается в свое запястье, чтобы не закричать от ярости.
Оскорбленный Шархан наблюдает за своим рабом, который, обнюхав, подобно животному, все углы в поисках своей medaglia, теперь грызет себя зубами. Что же это такое? Что это с ним? Выходит, он приобрел буйно-помешанного раба? И зачем только он попросил его у мансулаги? Между тем, он показался ему привлекательным, этот мальчуган, которому не хватает всего лишь нескольких затрещин, чтобы он научился послушанию. Добрые тумаки формируют сильных мужчин. Это ему втолковали его турецкие хозяева еще в ту пору, когда Шархан, шестой сын сербского мызника, носил имя Димитрий. И он не сожалеет, что стал тем, кто он есть – безупречным служакой, которому хорошо платят деньгами и уважением. Этот мальчишка мог бы добиться того же самого, и даже, может быть, если бы на то была воля Аллаха…
В мыслях Шархан уже придумал ему имя – Али Светловолосый. Он лелеял надежду сделать из него доброго мусульманина с золотыми кудрями. Но эта рука в его подштанниках, это бешенство – это же порочные наклонности, которые вполне в обычае у христиан, тогда как он-то не желал ему зла, во всяком случае, именно этого зла! Янычары не таковы, как рейтары – эти дикари с Запада, у которых не прекращается гон.
Оскорбленный и разочарованный, янычар вытягивается на постели и задувает светильник. Не имея больше ничего, что могло бы защитить его от холода, Содимо скрючивается на ледяном полу и тихонько скулит в темноте. Потерявший свою медаль, он слишком хорошо знает, что ему теперь осталось: утрата спокойного сна и возвращение, вновь и навсегда, все тех же чудовищных видений.