Одиночка

А руки! Чего стоят их руки, судорожно сцепленные на коленях либо теребящие все подряд, их, пугливо вздрагивающие, робкие пальцы. Такие разные и в чем-то похожие, ‒ больные, молчаливые или досадно многословные. А неповторимые интонации их речи. Едва уловимые оттенки, с которым произносится фраза, иной раз играют более существенную роль, чем сами слова. А слова! Какие только перлы они не выдают, рассказывая о своих бедах. Иногда за мишурою слов они пытаются что-то спрятать, но случайно вырвавшийся вздох, а порою и стон, выдают их тайны с головой. А мимика. Зачастую из пространного повествования удается извлечь намного меньше, чем из проскользнувшей гримасы.

Кто бы, о чем бы ни говорил, мимика и интонации усиливают, либо ослабляют сказанное. Посредством мимики сокровенные душевные порывы приобретают зримое выражение, происходит наглядно овеществленная манифестация чувств и они могут быть восприняты, а то и правильно поняты, другим человеком. Понять и быть понятым, ‒ как же это непросто! Гораздо сложнее, чем отсканировать мысли, примитивно заглянув в голову.

Однако результаты рассмотрения внешнего облика, поведения и манеры разговора нередко расходятся с общим интуитивным впечатлением в оценке личности человека. Подсознательно составленное мнение чаще оказывается более верным. Поскольку интуиция независимо и незаметно для сознания охватывает и оценивает значительно больше показателей, чем сознание.

Но без критического анализа, интуиция – спутанная пряжа. Так что же, не принимать ее во внимание? Отнюдь. Мастерство диагноста состоит в умении делать правильный выбор между интуицией и логикой. И только всесторонний анализ позволяет объективно оценить человека. Обладая поразительно глубокой интуицией, Павел не придавал общему впечатлению о человеке абсолютного значения, считая его важной, но не основополагающей предпосылкой, – предупреждением, требующим удвоенного внимания и проверки.

Павел знал и развивал свои уникальные способности, пытливый и наблюдательный по натуре, он умел многое. Коллеги восхищались его мастерством, немало из них ему завидовали, считая, что все это благодаря тайным знаниям, которые он позаимствовал из редких книг. Мало кому известно, что есть знания, научиться которым невозможно, поскольку они являются неотъемлемой частью тебя самого. Откуда они берутся? Неизвестно. Не исключено, что они являются проявлением генетической памяти. Но, взбираясь все выше, ‒ обязательно упадешь. Так судьба наказывает тех, кто злоупотребляет своим даром и приобретенными знаниями.

Ожидая очередного пациента, Павел сидел за столом в своем «кабинете». В этом жалком закутке два на три метра не было даже окна, стены, стол и два стула. Ничего, теснота помещения принуждает к вниманию, в нем ничего не отвлекает собеседника. Зато на стене против Павла, за спиной у предполагаемого посетителя, висит картина. Она одна стоит целой галереи, да что там галереи, ‒ открытого окна в светлый бушующий мир! На фоне ярко-голубого неба белый корабль, с принявшими ветер алыми парусами, взбирается на морской вал. Летит за своею мечтой.

Приведенный на прием женой молодой человек с жидкой бородкой, выглядел одряхлевшим стариком, превращенным злыми духами в развалину. Ходячий скелет с глубоко запавшими глазами на бескровном, почти прозрачном лице. Апатия и безразличие владели им. «Скорей бы навсегда закрыть глаза», ‒ казалось, шептали его высохшие, иссеченные трещинами губы.

– Ваш муж, кто по специальности? – начав издалека, сочувственно осведомился Павел.

– Он у меня вегетариан, как Гитлер, – охотно ответила жена, могучих форм жгучая брюнетка, с губами, накрашенными такой темной помадой, что она ничем не отличалась от гуталина.

– Но, это не специальность… Скорее, увлечение, – деликатно уточнил Павел, стараясь не задеть ее нежные чувства. «Терпение дарует терпеливому мудрость», – как мантру, не раз повторял он себе.

– Не скажите, он к этому очень серьезно относится, во всем его копирует, – непринужденно перебила Павла супруга больного. ‒ Сидит себе, как не знаю что… Как сукин сын! ‒ нашлась она, ‒ И копирует.

Черты ее холеного лица были величавы, впрочем, без признаков суровости, а даже с некоторыми признаками благодушия. Но ее рот, будто обведенный сапожным кремом на алебастрово-белом лице, вызывал тягостные ассоциации. При каждом произнесенном слове ее широкие выпуклые губы извивались, как две черные пиявки. Говорила она без остановок, много и быстро, и слова нельзя было протиснуть в плотный поток ее речи. При этом ее немигающие глаза цвета мокрых булыжников были неподвижны, они цепко держали Павла на месте, сковывая его волю.

– Он у меня ест только проросшую пшеницу. Свихнулся на чистоте, постоянно очищает свой организм, делает себе по три раза на день очистительные клизмы, а сам редко моется, зато часто злится. Бездарь, да к тому же грубиян, два в одном. Если б вы знали, как я его ненавижу, держу его у себя из милости. Не на улицу же его выбросить. К тому же, я его люблю. А, что́?.. Думаете легко любить такого сердцееда? Это крест моей жизни! ‒ неожиданно басом воскликнула дама, окинув мужа негодующим взглядом.

Она достала из черной лакированной сумки платок и с деланным драматизмом вытерла сухие глаза. Пряча платок в сумку, громко щелкнула застежкой. От этого щелчка ее муж подпрыгнул на стуле и настороженно оглянулся.

‒ И квартира, опять же на него записана. Его покойная мать, моя распрекрасная свекровь, чтоб она в гробу перевернулась, перед смертью квартиру на него оформила. Сколько я его ни прошу переписать квартиру на меня, он ни в какую. Говорит, что завещает свою квартиру обществу защиты зверей. На крысах помешался, вздумал крысу себе купить, тот еще аферист! Но я этого не допущу, пусть он только попробует, только через мой труп! Ему плевать, что со мной будет, от этих потрясений я сама могу заболеть, всегда думает только о себе и крысой своей меня постоянно шантажирует. Сколько я ему ни говорю: «Хватит этих глупостей!» Он хоть бы тебе что, просто поклялся меня замучить!

Павел слушал ее, не перебивая, да и невозможно было прорваться сквозь поток ее слов, она сыпала и сыпала свои россказни, как просо из мешка. Ничего, подумал Павел, чем больше говорят, тем больше открывают правду, даже когда лгут.

‒ А ваша свекровь отчего умерла? ‒ удалось-таки вставить ему.

‒ Грибов поела… ‒ между прочим, обронила дама.

«Вон оно что… ‒ отметил Павел. ‒ Ну и ну!»

‒ Нельзя ли его как-нибудь загипнотизировать? ‒ переходя к главному, меняет тему дама. ‒ Чтобы он хотя бы клизмы перестал себе делать. А то, что я ему ни даю… Ну, какие я ему лекарства не покупаю, ничего в нем не задерживается. Сколько я денег уже на него угробила, и вот вам, пожалуйста, он только ноет и ноет: «Мне плохо! Мне все хуже и хуже!» Будто лучше ему вообще не бывает. Говорит, что давно бы уже умер, если бы не болел…

Павел был человек тактичный, умел уважать чужое мнение, даже в том случае, если оно расходилось с его собственным, да и совершенно не выдерживало критики. Поэтому спорить с ней стал, это было бесполезно. Подруга жизни его пациента была из тех, чьи мнения железобетоны и не родился на свет еще тот, кому удалось бы их переубедить.

– Скажите, а правда, что с ожирением сейчас борются при помощи, проглоченных солитеров, которые переваривают всю лишнюю пищу? – пользуясь случаем, поинтересовалась любознательная посетительница.

– Есть такая информация, – не моргнувши, ответил Павел. – Их выращивают в стеклянных бочках в одной секретной американской лаборатории. Пока они стоят огромных денег, но скоро такой метод похудания будет весьма популярен и червей будут есть все, кто в этом нуждается. Проблема состоит в том, что этого глиста надо заглатывать живьем, а он длиной около шести метров, скользкий, вырывается и, к тому же, пищит. Не каждый сможет такого проглотить.

– Шесть метров?.. – сделав глаза, небрежно переспросила она. – Подумаешь, каких-то шесть метров, – грандиозная дама, подивился Павел, слегка потрясенный ее ответом.