Страница 9 из 24
Нынче её авторов можно было подразделились на три базовых лагеря. Первый – это графоманы. Разумеется, Орлова принимала только тех, кто мог внятно излагать в интересующих её жанрах. Однако при наличии определённого навыка такие писатели представляли собой наиболее предпочтительный для неё вариант. Больших художественных высот они не покоряли, но в том и не было нужды. Значение имело другое: эти люди сочиняли безудержно, поскольку иначе не могли. Издательству же, как правило, серия книг со сквозными персонажами существенно интереснее, чем отдельная история. Вдобавок подобным авторам можно было почти ничего не платить.
Вторая группа – это по-настоящему талантливые писатели, острой нуждой подталкиваемые к созданию книг, которыми они, сложись жизнь иначе, растапливали бы печь своего имения. Но на дворе был не XIX век, а суровый XXI-й, и в эту эпоху им буквально нечего было есть… С людьми, находящимися на грани, работать заметно труднее, но сюжеты они предлагали лучше, интереснее. Дружбы она категорически не допускала, предпочитая, напротив, создавать непреодолимую дистанцию, исключающую теплоту отношений и какое-либо давление с их стороны. А третий лагерь – это Горенов. Он был единственным исключением, автором, по которому она скучала, встреч с которым ждала и специально готовилась к ним, посещая салоны красоты.
В любом случае никакая не «великая и ужасная». Более того, узнай она о том, что за глаза её называют Люмой, ей было бы скорее приятно. Предметом подлинной гордости Орловой являлась не работа, а действительно примечательная, в особенности для её возраста, талия. «Как у Гурченко», – думала она всякий раз, вертясь возле зеркала, словно ей нет и восемнадцати. Не сорок восемь сантиметров, но тем не менее…
Упомянутое прозвище было прекрасно уже тем, что вполне могло сойти не за Людмилу Макаровну, а за Людмилу Марковну. Если бы она услышала его, ей бы показалось, будто кто-то кроме неё повторяет эту мантру: «Как у Гурченко»… Так хотелось, чтобы кто-нибудь произнёс эти слова, чтобы они прилетели со стороны, из-за плеча или в лицо, а не шептать самой… Но, как назло, все молчали. Ничего не говорил муж, старый полковник, любящий собаку и дачу больше не только жены, но и Родины. Помалкивал взрослый уже сын… Впрочем, если бы он отметил талию матери, это скорее показалось бы ей странным. Да и откуда ему знать Гурченко? Нет, пусть кто угодно, кроме него. И как-то однажды вечером – она прекрасно помнила тот момент, и бокал вина в руке, и странное ощущение тошноты, нежелание читать, смотреть телевизор, бессонницу, нарастающее беспокойство, какой-то жар… Это вообще было похоже на болезнь, лёгкую, потешную, не заслуживающую упоминания, но вот именно тогда Люма почему-то поняла, что более всего ей хотелось, чтобы именно Горенов сказал: «Как у Гурченко». Почему? Литературное ли дарование стало тому причиной или округлые ягодицы пловца, а также прошлое «морского волка»… У него ведь и китель с кортиком, наверное, есть.
Нет нужды изображать интригу, хотя Георгий старательно это делал. Сейчас он будто не обращал внимания на то, как глубоко и недвусмысленно она запустила свою руку в его волосы. Орлова начала практиковать подобное поведение сразу после того, как ей стало известно, что он разведён. Вероятно, целью было поправить причёску перед выступлением, не иначе…
В любом случае город и Люма немного отвлекли Горенова от его переживаний по поводу Истины, вылезающей из колодца в гневе и глядящей прямо на него. Из-за опоздания автора презентация началась слишком торопливо, сумбурно, но далее пошла размеренно – Людмила Макаровна мастерски выровняла темп. Между делом она подчеркнула, что представляемая книга прекрасна, как никакая другая на свете. Это не было реверансом в сторону фаворита, поскольку подобные минимальные сведения Орлова сообщала решительно о каждом выпущенном ею издании.
Всё, что она произносила, имело предельно общий характер, потому могло предварять выступление любого автора в диапазоне от Сорокина до Чехова, а также прозвучать применительно к книге произвольного жанра и качества. Горенов давно подметил и высоко ценил Люмин профессионализм. Вскоре микрофон перешёл в его руки.
Сам он тоже был человеком опытным, и потому заговорил довольно бодро. Есть старый проверенный способ, как представлять романы, о которых, в сущности, нечего сказать. Сначала нужно сообщить публике, что автор не намерен говорить ничего о содержании своего сочинения, после этого следует незамедлительно начать пересказывать сюжет. Важно делать это путанно, ни в коем случае не последовательно. Это позволит без труда придать аромат таинственности тому, в чём нет никакой загадки. Ведь основной вопрос, который, по мнению Георгия, будет мучить читателя на протяжении нескольких сотен страниц, о чём же можно написать, когда всё ясно с самого начала.
Кстати сказать, тут Горенов заблуждался. Это в очередной раз показывает – правда, не ему – что собственных читателей автор частенько представляет себе превратно. Всё дело в том, что те люди, которые покупали его книги, любили их и охотно погружались в текст перед сном, в электричках, на дачах, пока спали малые дети – этот блаженный час в середине дня – пока варились каши, пока они ждали своей очереди к врачу, который вряд ли чем-то обрадует, пока сидели в банке, чтобы заплатить ни за что, или в приёмной у начальника… В общем, все они читали, вовсе не пытаясь предугадать развитие событий. Это не значит, что речь идёт о скверных или недалёких людях. В том-то и суть – его читатели были разными: плохими и хорошими, умными и глупыми, беспросветно несчастными и теми, кто иногда чувствовал себя счастливым, одинокими и семейными, порядочными и жуликоватыми… Если их что-то и объединяло, то лишь одно обстоятельство: они все покупали книги Горенова, причём совсем не для того, чтобы почувствовать себя умнее автора, не затем, чтобы посоревноваться с ним в прозорливости.
Самому Георгию было трудно это понять, поскольку он состязался везде и во всём. В последнее время он часто не дочитывал романы и не досматривал фильмы до конца, так как казалось, будто ему уже известен финал истории. На самом деле Горенов, как правило, ошибался, мерещившаяся ему развязка вовсе не соответствовала подлинной, однако узнать об этом писателю было не суждено, а значит, ничто не мешало ощущать себя победителем. Вследствие такого непрекращающегося состязания от Георгия ускользало одно из важнейших обстоятельств: те люди, которые читали его книги, зачастую любили их, а также самого автора, заметно больше, чем он сам.
Но в данный момент Горенов не думал об этом. В сущности, он вообще не думал, поскольку рассуждал хоть и боевито, но чуть ли не автоматически. Когда поток необходимых и достаточных слов начал иссякать, Люма предложила перейти к вопросам от публики, и вверх взмыл десяток аккуратных маникюров, а также браслетов и колец…
На встречах с писателями аудитория всегда бывала преимущественно женской. В случае мероприятий, посвящённых книгам детективного жанра, этот гендерный перекос мог бы оказаться чуть менее выраженным, но ведь вдобавок автор был мужчиной, а также моряком – этот факт стал широко известен поклонницам – так что одно нивелировало другое.
Безотносительно Горенова, как правило, дамы читают значительно больше. Причин много. Злые языки непременно заговорили бы здесь о праздности или мечтательности домохозяек, но суть не в том. Женщины куда сильнее интересуется духовной сферой жизни, потому что им важнее, чтобы она существовала. Чтобы в этом мире было что-то ещё. Иначе ради чего они, разочарованные и усталые, приносят в него новых людей? Зачем все эти муки? Ради чего терпеть рядом с собой мужчину, пульсирующий сгусток несовершенства, чувства к которому остывают значительно быстрее, чем Вселенная и овсяная каша на столе. Противоположный пол чаще вызывает у них жалость, чем любовь, потому многие дамы всерьёз перестают различать эти эмоции. Но энергии подобные отношения дают совсем немного. Может, хватит лет на десять… Кому-то – на пятнадцать… Тем не менее, как ни парадоксально, в женской, очень далёкой от истины позиции, будто миром правит любовь, куда больше надежды и даже практической пользы, чем в мужской, состоящей в том, что миром правят дебилы.