Осень

Нагиса Каору — и по официальному досье, и по честному, — был почти образцово-показательным курсантом. Срочно требовалось устранить несоответствие между биографиями «золотого мальчика» Нагисы и курсанта Нагисы, поэтому Мисато сверилась со справочным листом и набрала отдел военной контрразведки.

— Майор Кацураги, оперативно-тактический отдел. Исполнителя дела Нагисы Каору ко мне… Нет, «правильного» дела, разумеется. Хорошо, жду.

Откинувшись на спинку кресла, майор выключила настольную лампу. Виски неприятно ныли, хотелось есть, а в глазах кружили разноцветные мушки. Мисато собралась уже было прикорнуть в ожидании контрразведчика, когда телефон с треском ожил.

«Если окажется, что исполнитель неожиданно улетел на курорт, я не удивлюсь».

— Майор Кацураги.

— Здравия желаю, майор, — сказала трубка голосом Кадзи.

— Слушаю, инспектор, — ответила Мисато, не испытывая ни малейшего желания ни слушать, ни, тем более, разговаривать с Редзи.

— Майор, мне понадобились некоторые подробности ваших показаний. За вами заедут через час.

Кацураги послушала гудки и положила трубку на рычаг. Мелькнула мысль о том, что Сорью раскололи, и девушка дала какие-нибудь показания против своего командира. Или против напарника. Мисато поморщилась: она верила, что Сорью — штучка крепкая, но и ведомство инспектора Кадзи не вчера училось выбивать нужные сведения.

Дверь кабинета приоткрылась, и в проеме показалось лицо Маэды — старшего лейтенанта военной контрразведки.

— Разрешите, майор?

Подвинув свое кресло ближе к столу, Мисато снова зажгла лампу: за окном по-прежнему был сырой темный день, и решительно нужно было сосредоточиться на работе. Мысли об Аске — да и сама рыжая девушка — оказались частью прошлого, а Нагиса оставался неприятной странной перспективой. Женщине стало не по себе от собственных мыслей, и она твердо пообещала себе подать еще одно прошение на свидание с Сорью.

«И все. Хватит сантиментов, Мисато».

— Садитесь, старлей. Я по поводу Нагисы.

Маэда улыбнулся уголком рта и кивнул:

— Я так и понял, майор. И даже догадываюсь, что вы думаете.

Мисато контрразведчиков не слишком жаловала, но относилась к ним со сдержанным уважением: дураков туда не брали. «Вот гаденьких в смысле методов — как тот же Маэда — берут. А дураков нет, и старлей в жизни не взял бы денег — очень уж у него непыльная и денежная работа».

— И что скажете, проницательный господин старший лейтенант?

— Скажу, что и сам бы не поверил. Засранец стал образцовым курсантом не только на бумаге. Сержанты его чуть ли не боготворили.

Кацураги приподняла бровь:

— Все-таки деньги?

Маэда так мотнул коротко стриженой головой, что чуть не треснул воротничок:

— Все по-честному, майор. Я дважды проверил, и готов подписаться там еще раз.

— Хорошо. Можете идти.

Он поднял с колен фуражку и встал.

— Майор, вы читали мой votum separatum[1]?

Кацураги недоуменно подняла глаза, и старлей кивнул:

— Так я и думал, в академии изъяли все-таки. Я счел нужным сообщить, что муштра только усилила в Нагисе его главные качества, и чтобы «Мардук» не вздумал выдавать ему летный сертификат.

«Эти не вздумают, как же. Единственная армейская структура с опекунским советом частных инвесторов», — подумала майор.

— И что же это за качества такие?

— Если вкратце, майор… То помешанный на чувстве собственного превосходства мудак.

Когда машина остановилась около одного из центральных ресторанов, Кацураги решила, что им просто надо кого-то забрать, но водитель уже открывал ей дверцу, а от дверей заведения шел Редзи Кадзи, небрежно поигрывая рукоятью открытого зонта.

— Здравствуйте, майор. Прошу.

На языке у Кацураги вертелась острота о пытке несвежими лобстерами, рядом с ней инспектор галантно предлагал ей встать под зонтик, а вокруг бодро трусили под осенним дождем жители столицы, они кутались в истекающие сыростью дождевики, спешили в метро и на парковки. Одетая в свой обыденный камуфляж, Мисато остро ощутила себя на вражеской территории.

— Мисато-сан, уверяю, внутри лучше, — сказал Кадзи со скупой, но вполне отчетливой улыбкой.

— …Это ресторан, который числится особой территорией.

Кацураги вздрогнула и посмотрела на инспектора, наливающего в бокал вина.

«Пару секунд назад он отправил прочь официанта», — вспомнила женщина и заставила себя прекратить осмотр зала. Здесь были благородные оттенки мореного дерева, тяжелые портьеры — все производило впечатление неброского богатства, эдакой парадоксальной скромной роскоши.

— Мисато, вы меня слушаете?

— Так точно, инспектор.

Кадзи откинулся назад, держа свою добычу — высокий бокал с вином.

— Слушаете — хорошо. «Так точно, инспектор» — плохо. Ну да ладно. Так вот. Спецслужбы объявили его «вне интересов». Если кому-то надо пообщаться с агентом или клиентом без лишних ушей, то мы идем сюда.

— Прямо как Швейцария времен Второй мировой? — уточнила Кацураги, слегка обескураженная самой идеей.

— Точно, только еще лучше, — кивнул Кадзи. — Никто никого не слушает, никто ни за кем не присматривает. Конкуренты могут шлепнуть информатора в двух кварталах отсюда, могут изловить и допросить, но поговорить точно дадут.

«Как интересно. И от кого же мы скрываемся?»

— Занятно, — сказала она вслух. — Ресторан? За обед платит контора?

— А как же.

— Трогательная верность идеалам.

Инспектор хохотнул, продолжая играть с бокалом.

— Как я уже говорил, я люблю фронт, Мисато. И за выходки вроде ваших — в том числе. Но почему я должен полностью жертвовать другой стороной?

— Другой стороной?

— Да, Мисато. Вы-то понимаете, на чем балансирует этот мир. Вы живете в одной из чаш весов. Долг, честь, отвага, культура самураев и Спарта. Есть сюзерен — и есть враг.

«Болтун», — подумала Мисато и сама поморщилась от неубедительности этой мысли: Кадзи безо всякого перехода вдруг сделался поэтом. Майор никогда не считала себя знатоком душ, но сейчас с удивлением понимала, что хочет верить этому инспектору, потому что перед ней — настоящий Кадзи.

«Его просто никто не „слушает“», — поняла женщина.

— …А есть Афины, Мисато. Вавилон. Когда Ангелы похоронили прошлый наш мир, многие заскучали прежде всего по роскоши. По острым ощущениям без риска. Можно урезать человека в зарплате, но крайне вредно урезать его в инстинктах. Всю подлость и гадость — в пределах разумного — надо стравливать, чтобы не бродили сублимации в виде «а давайте восстанем». Так и появился наш милый Токио и иже с ним.

— Наивно, Кадзи, — сказала внимательная Кацураги. — Вы изображаете какую-то глупую модель: сильную и преданную армию использует толпа мерзавцев. Гнилая система на надежных танках, так, что ли?

— Нет-нет-нет, Мисато. Танки — это тоже система.

— Да неужели? И что, вы видите будущее для такого общества? Кто при таких искушениях захочет воевать?

— Ну… Вы же захотели?

Кадзи легко улыбался. «А он ведь давно хотел об этом поговорить. Или создает иллюзию, что давно этого хотел. Ведет игру».

— Поймите, — продолжил он. — Без отвратительного гедонизма невозможно ваше спартанство. Ребенок с детства видит рекламы обеих сторон — уж об отсутствии перекосов и дисбаланса Комитет заботится. Да и подростку после триппера порой легче от насмешек сбежать в армию, если вы понимаете метафору. И, конечно, гены тоже многое решают.

Кацураги неожиданно для себя кивнула: она хорошо понимала, что такое голос крови.

— Вот видите?

— Вижу, — тяжело сказала Кацураги. Увлекшись, она только сейчас заметила, что съела полпорции жаркого. — А вы-то сами где, что так бодро все судите?

— Я? Я болтаюсь где-то возле колечка весов. Иначе, наверное, нельзя.

«Логично. Кто-то же должен понимать обе грани этого общества. Должно быть, у них там психологическая проверка какая-то». Кадзи улыбнулся, поднял бокал, и Мисато поддержала его минералкой.