Замена

— Подождете, — распорядилась замдиректора. — Вы что, не видите, что с Рей?

Я шла через приемную. Даже если кто-то ранее не заметил трости, то теперь на нее — на меня — смотрели все. Очень хотелось сразу оказаться внутри кабинета. Даже не проходить мимо доброй и неуклюжей Мисато-сан в дверях, потому что меня она, конечно, пропустит.

— Садись, Рей. Ну, ты как?

Она улыбалась — поверх распечаток и свалки дисков и флэшек с записками на шнурках. Всегда искренне, даже в такой дождь за окном, когда день уже почти угас — с самого утра.

— Спасибо, Мисато-сан.

— «Спасибо», — поморщилась замдиректора. — Вот ты один в один — директор Икари.

Я не видела связи, потому молчала, ожидая продолжения. Кацураги вздохнула и сложила руки на груди.

— Такое дело, Рей. Через две недели Хэллоуин… Не то чтобы я одобряла, но в этом году заявки подали из всех классов, и нам позарез нужен единый сценарий. Не от ученического совета, а наш. Сделаешь?

— Хорошо, Кацураги-сан.

— «Мисато-сан», — машинально поправила она, копаясь в завалах на столе. — Сейчас… Сейчас…

— Какие-то конкретные пожелания?

— Да нет… Вот, — в руке Мисато оказалась флэшка. — Это я тут накачала из сети материалов по подготовке к Хэллоину. Опыт других частных школ. Ты погляди на это, подумай. Нужно придать законченный вид. Скажем, к завтра. Сделаешь?

Она смотрела на меня — искренне, открыто, а я уже все поняла: там очень разрозненные наброски, планы, наверное, видео. Это значит, что за ночь мне нужно написать все.

— Да.

— Вот и замечательно! — обрадовалась Мисато-сан. — Я не сомневалась в наших словесниках!

За окном шуршал дождь, и я впустила его в себя. Какие-то комментарии по делу мне сейчас не нужны, а нужно лишь почтительно высидеть этот энтузиазм. Наверное, так делают многие. Я плыла в ритме своей боли, старательно вылавливала ключевые слова и тотчас их отпускала.

Впереди был долгий вечер, не короткая ночь и полное освобождение от занятий завтра.

«Я не задала Акаги те вопросы, которые обсуждала с Икари-куном», — это была еще одна расстраивающая мысль.

— В общем, ты поняла. Мне бы не хотелось сосредотачиваться на одной какой-то культуре. Но и без вот этого, знаешь, примитивного, без упрощенчества. Хорошо, Рей?

Мы уже стояли у дверей, улыбающаяся Мисато-сан держала руку на моем плече.

— Я поняла, Мисато-сан.

— Вот и славно. Икари-куна привлечешь к делу? — подмигнула она и стала серьезнее. — Надеюсь, это не ваша совместная… командировка привела к вот этому?

Рука Мисато-сан легла поверх моей на рукоять трости. Теплая, сухая ладонь — почти обжигающая, как для меня. Тоже плохой признак.

— С конкретным случаем это не связано.

— Понятно.

Она очень хотела добавить что-то, но вовремя остановилась. Мисато-сан была добра, хорошо относилась ко мне, а еще — достаточно давно меня знала.

— Я могу идти?

— Да, Рей.

Невысказанная забота осталась в воздухе.

— До свидания, Мисато-сан.

— А флэшку?

Я оглянулась. Голубой штрих с биркой лежал особняком на изрисованном мусором столе. Кацураги исподлобья смотрела на меня, а потом тряхнула челкой:

— Считаешь, что праздники неуместны здесь?

Я так не считала. Я, опираясь на трость, слушала, как Мисато-сан в который раз разрешает собственные сомнения.

— Когда я приехала сюда и прочитала… все то, что за подписками о неразглашении, мне хотелось выть. Я — и скрытые эксперименты над детьми, представляешь?..

Наверное, я должна знать, какой была Мисато-сан до контракта с «Соул». Впрочем, наверное, мало что поменялось: она отгородилась, закрылась своей работой, и только сводки о действиях ее учителей-проводников будили совесть хорошего педагога-организатора из токийского пригорода.

— Директор Икари сказал, что Ангелов всего пять процентов. Остальные — просто дети.

Он сказал не совсем это, но Мисато-сан запомнила так. Я слушала ее, слышала пустой, ничего не значащий дождь, шум в прихожей. Еще одну чужую — лишнюю историю.

— Рей, — вздохнула Кацураги. — Ты точно не дочь директора? Иди работай. То есть, отдыхай. И не забудь флэшку.

Вечер растворялся в дожде, даже брусчатка будто стала мягче. Я шла под лунами парковых фонарей, а по капюшону плаща шлепали тяжелые капли с ветвей. У дверей я остановилась: чтобы достать ключи, мне пришлось бы или поставить кейс на землю, или трость — к стене.

В конце дня первое казалось несущественным, второе — нереальным.

Пальцам было зябко, пальцам было никак, и ключи на ощупь совсем не отличались от подкладки. «Домой. Домой, Рей».

Удивиться тому, что дверь закрыта только на защелку, я не успела.

— Ты позволишь?

Яркий свет больно ударил по глазам, отозвался вскриком. Он принял у меня кейс, трость, и за спиной щелкнула дверь. Я знала, что дрожу, не ощущала — просто знала. Я так много знала в эти минуты, и самым страшным знанием был несложный факт: третий проводник лицея «Соул» — Нагиса Каору.

Я видела его пепельные волосы сверху. Он наклонился, и я ощутила его губы на запястье. Он целовал мне руки, а я очень хотела выдохнуть. Грудь уже распирало изнутри, удушье билось в ушах. Он что-то говорил, расстегивал мокрые манжеты, касался губами предплечий.

Выдох — хриплый, кажется, со вскриком — и я осела по двери, потому что больше не чувствовала ног.

— Безумно рад тебя видеть, — улыбнулся он мне в лицо.

Я знала, что мне никак, ни за что нельзя было терять сознание. Но очень хотелось проснуться — а все привиделось.

Или хотя бы уже закончилось.

12: Нигредо

<Я не помню, как Каору появился в моем мире, я не уверена, что мои первые воспоминания о нем — реальность. Наверное, он вошел в палату и увидел меня — все просто. Мне было шестнадцать, EVA и морфий на пару сводили меня с ума, и он стал третьим.

Каору возник сразу по обе стороны реальности — молчаливый, внимательный. Не понимающий слова «нет». Когда он однажды ушел, я поняла: Каору знает обо мне все.

«Мы похожи», — шептал он. Мне было безразлично.

«Ты дрожишь. Почему?» — он изучал мое тело. Я не знала ответа: озноб боли, озноб удовольствия — это не имело значения.

Все изменилось, когда мне стало лучше>.

Когда Каору ушел, я доползла до ванны — все так делают. Я избегала смотреть на себя в зеркало — так тоже поступают, потому что — гадко. Противно. Горячий душ барабанил в плечи, в шею, в затылок. Ноги словно оттаивали, я почти их чувствовала. Брызги разлетались, ложились на запотевший кафель, а мне было страшно.

Мне казалось, что я просто копирую то, что нормально. То, что должна сделать женщина…

«Давай, Рей. Додумай эту мысль».

…женщина, которую изнасиловали.

Последнее слово я произнесла про себя еще раз. Прошептала. Когда я поняла, что вспоминаю перевод на немецкий, я выключила душ.

«Ты больна, Рей. Когда ты смертельно больна, у тебя только одно настоящее желание — выздороветь. Сколько угодно доказывай себе, что это невозможно, но ты ведь хочешь этого. Всем сердцем хочешь. Остальные желания — это фальшивка, понимаешь? Это обманки, ненастоящие желания. Ты читала о том, что перед смертью жизнь вкуснее? Вижу, что читала. Согласна?

Вижу, что нет…»

Он и в самом деле все видел. Все понарошку, все будто в игре: ненастоящие желания, ненастоящие не-желания. Апатия. Атрофия. Я думала, что все иначе — уже иначе, — но…

Я сидела перед белым, как вата, экраном и пыталась ни о чем не думать. На флэшке Кацураги было много всего — я не стала туда смотреть. Я выпила таблетку и создала документ «Сценарий. doc». Курсор мерцал в конце названия, палец лежал на «вводе». Я думала, где мне найти нужную информацию для постановок, думала о том, как же болит внутри, представляла себе завтрашнее обследование.

Кровь на анализ. ЭКГ. Гинекологическое кресло.