Замена

Пространственное мышление доктора Акаги неизменно впечатляло меня. Потому что можно создать самый причудливый дворец, но очень сложно видеть иначе привычное, обыденное, приевшееся.

Глыба льда справа треснула, и, пока в хрупкой реальности мы молча прошли мимо, я остановилась — здесь, у колючих обломков замерзшей памяти. Лед обжигал. Я почти ощутила, как от усилия ломаются пальцы, но панцирь вдруг лопнул сам.

На экране обыкновенного лэптопа началось воспроизведение записи — по кадрам.

Снимали на очень хорошую специальную камеру — больше пятидесяти кадров в секунду. В дрожащем свето-мраке, в месиве тел я видела себя, Ангела и Икари. Мы сближались — медленно, рывками. Воспроизведение переживавало и смаковало каждую картинку, каждый отдельный снимок.

Я почти не двигалась, Икари почти не двигался. Движения людей изчезали в шевелении картинки. А Ангел по-прежнему оставался за гранью восприятия — размазанный, рвущийся, готовый погрузить реальность в себя.

Кульминация: мы столкнулись. Акаги сказала, что прошло семь десятых секунды, — и я смотрела сорок кадров пустоты среди судорог дискотеки, среди танца в смоле. Пустота закончилась просто и быстро: кадром ранее ничего не было, а на следующей картинке уже лежала я, лежал Икари-кун, и остальное я помнила.

Плохо.

Потому что я не увидела ничего. Акаги могла показать эту запись и без персонапрессивного контакта: моих полномочий хватает, ее полномочий хватает. И Рицко-сан не пришлось бы продавливать виски сквозь спазм губ — потом, когда все кончится.

«— Рей. Ты смотрела что-то еще? Кроме нашей… Темы?

— Нет.

— Точно?

— Да.

Глоток.

— Тогда почему я ненавижу тебя?»

Я смотрела эту запись снова: кадр, еще один, еще одна пятидесятая секунды. Текло время, становилось все больнее удерживаться вот так — растянутым мостом между собой и Акаги.

Кадр, кадр.

Я нашла это на излете последних секунд — так странно, так понятно, так банально.

— Я не знаю, что с этим делать, — сказала Акаги.

Ее лица я не видела, хотя уже целиком вернулась в реальность. Очень хотелось прилечь. Рицко-сан, полагаю, еще сильнее.

— Не понимаю своих ощущений.

— И я. Но я постараюсь разобраться, милая. Прикинуть варианты. Может, завтра?

— На сканировании.

— Думаю, да.

Акаги показывала мне какие-то данные на экране своего личного ноутбука. Я видела свое имя, узнавала размеры опухоли, параметры отростков. Остальное относилось к высшей цитологии и, кажется, биохимии. По виску доктора под идеальной прядью катилась капелька пота.

«Скотский холод», — вспомнила я.

— Видела уже третьего проводника? — спросила доктор, закрывая лэпотоп.

— Да.

Рицко-сан упала в кресло, нимало не заботясь о том, что его скрывал грубый полиэтилен. Я осторожно села на край стола.

— Гм. Я еще нет. И что скажешь?

— Она не производит впечатления больной.

— Насчет Икари тоже не скажешь… Погоди. Что значит — «она»?

Я промолчала. Акаги хмуро терла переносицу и пыталась держать руку подальше от кармана с сигаретами.

— Насколько я помню, — озадаченно протянула она наконец, — наш господин соглядатай определенно имел в виду мужчину.

— Мы столкнулись случайно. Она знает обо мне.

«Не ослепли?» — вспомнила я и добавила:

— Много знает.

Акаги вдруг выдохнула носом и подалась вперед:

— Рыжая? Доктор Лэнгли?

— Да.

— Так какой же она проводник?

Акаги сунула все-таки в рот сигарету и тут же ее вытащила. Я ждала разъяснений и ощущала себя… Некомфортно.

— Она новая сучка «Соул». Полину Карловскую отозвали, а на ее место прибыла вот эта дамочка.

Я уже опомнилась от контакта, различала интонации, или просто неприязнь в голосе Рицко-сан была настолько сильна. Мне не хотелось знать подробностей. Я и без того боялась, что чувствую к рыжей девушке много лишнего.

— Она всплыла в Бейджине, два года назад, — сказала Акаги, тянясь к шкафчику. Там был ее виски. Рассказ предстоял долгий.

…На конференции было многолюдно, тематика ее оказалась, как принято иронизировать в ученой среде, «межгалактической». Математики, физики, химики. Какие-то «перспективы» и «потенциальные направления», «рубежные исследования». Корпорации судорожно искали будущее, финансируя такие мероприятия.

Аска Лэнгли выступила с докладом о странном. Ее звали «никто»: просто безвестный Ph.D. от физики — ни университета, ни проекта, только родной город — почему-то Штутгарт. Акаги вполуха следила за докладом — и обомлела. Лэнгли вслух рассуждала о рубежах психологии, физики и химии. О странных свойствах структурированного карбида молибдена. О новых материалах.

Если вкратце — Аска в общих фразах выдавала с трибуны секреты «Соул». Понятие «Ангела» витало в воздухе, и посвященные обменивались недоуменными взглядами…

— Дальше — больше, — Акаги задумчиво пожевала край стакана и влила-таки в себя золотистую жидкость. — Пф. Пошли разговоры и начались перемены в структуре исследования Ангелов. Я знаю только слухи, но там несколько загубленных карьер, промышленный шпионаж и прочие прелести. А уж сколько финансовых потоков родилось или — наоборот — иссякло… Этот доклад, милая, был самым настоящим Ангелом от науки.

Я понимала только голые эмоции: озлобленность, недоумение, страх. Понимала отдельные термины. И совершенно не видела структуры.

— Говорили, что это провокация кого-то из Совета директоров. Некоторые, — Рицко-сан рассмеялась, — даже верили, что она гениальная самоучка, и ее только потом завербовали в «Соул»… Но я думаю, это был какой-то эксперимент. Или игра такая. Да…

Женщина замолчала, и я поняла, что она там — в прошлом. На конгрессе в Бейджине. Около нее — коллеги, и они намеками и недомолвками пытаются понять, что произошло. Доктор Акаги пила виски в компании со своим прошлым, где нашлось место молодой женщине со съеденной помадой и огненными волосами.

А еще Рицко-сан сказала не все.

— Рей…

Я посмотрела на нее и поняла, что мне пора.

— Да, доктор.

— Ты ничего не смотрела…

— Нет, доктор.

— А, ну да.

Она щелкнула зажигалкой перед лицом, и пока что просто смотрела на пламя. Я поклонилась и вышла. Не знаю, почему, но мне казалось, что Аска Лэнгли невольно чуть не столкнула с лестницы и ее.

У замдиректора Кацураги было людно: только что закончился учебный день. Я сидела у входа в приемную, смотрела на рукоятку трости и старалась не слушать. Учителя и кураторы, почти не скрываясь, сплетничали при старостах классов. За окном, плотно облепленным киселем, шуршал дождь. Он подкладкой добавлялся в гул речи, он обесцвечивал мое восприятие.

Я ощущала легкую дрожь после персонапрессивного удара, прощалась с последними обломками Ангела и старалась не думать о том, как пройдет завтра. Мысли об МРТ и курсах нейростимуляции были настойчивы, но остальные им не уступали.

Третий проводник — кто он?

Аска Лэнгли — кто она и что здесь делает?

Одна пятидесятая секунды — где я побывала?

Я прикрыла глаза, почти сразу провалилась в зыбкий песок звуков. Я вспоминала один-единственный кадр с концерта, кадр, на который обратила внимание Акаги.

Разорванный рот танцующего человека — он поднял лицо к потолку, его рот наполнен чернотой в мертвой вспышке. Странное лицо, которое наверняка понравилось бы Мунку — автору «Танца жизни», не «Крика». Вспененная масса голов, высохшие ветви рук, тугой луч прожектора — неуловимый цвет, просто столб света. Я видела все это, видела Ангела, который изменился, ощущая близость проводников.

Я видела все — кроме себя самой и Икари-куна. В течение целой пятидесятой доли секунды ни меня, ни его не было в этом мире. Мы не успели погрузиться в микрокосм Ангела. Мы не могли просто исчезнуть.

Мы были где-то.

— Рей? Зайди, пожалуйста.

Мисато-сан стояла в дверях, кто-то еще вставал, недовольно оглядываясь на меня. Кажется, кто-то из кураторов первого класса.